— Пожалуй, только ненадолго.

Подведя Фаркаши к своему столу, Думитру, указывая на Николая, сказал:

— С ним мы как раз и приходили.

— Да, вроде лицо знакомое.

— А это наш новый друг, — повернулся он к Марчелу. — Уже здесь познакомились.

Фаркаши пожал обоим руки, сел на свободный стул. Думитру налил вина.

— За встречу, Георгий Петрович! Не ожидал вас встретить на этом берегу. Если не секрет, как вы здесь оказались?

Фаркаши сделал глоток, взглянул на Марчела и молча поставил стакан на стол.

— Вы не опасайтесь, Георгий Петрович, — Думитру слегка потрепал Марчела по плечу. — Это свой человек, тоже от большевиков сбежал. Только он раньше, а мы с Николаем чуть позже. И живем вместе. Скоро нам землю дадут. Заживем хозяевами. Правильно я говорю, Марчел?

— Все верно говоришь, умный парень. — Марчел осклабился в улыбке, не сводя глаз с Фаркаши. — Однако наш гость, я вижу, придерживается другого мнения. Уж не большевик ли он? — Марчел пьяно захихикал, но Фаркаши видел, что он совсем не пьян.

— Как я сюда попал, — это долгая история, как-нибудь потом, если встретимся, расскажу. У вас с большевиками свои счеты, у меня — свои. Потому-то я и здесь, а не в Совдепии.

— И давно вы, уважаемый, оттуда вырвались? — Марчел позабыл о своем стакане, который уже доверху наполнил Думитру.

— Не очень… Я ведь из Одессы, — без видимой связи добавил он. — Вот оттуда давно пришлось уехать. Одесса… Что с ней сделали большевики! Это же надо, Приморский бульвар назвать именем какого-то большевика Фельдмана. Папа, вечная ему память, слава богу, не дожил до такого позора.

— Так вы, значит, из Одессы? — оживился Марчел. — А я думал тираспольский, сосед наш.

— Нет, мы потомственные одесситы. Когда отца взяли в ЧК, подался в Тирасполь… Поближе к границе.

— А здесь, уважаемый, каким образом оказались? — допытывался Марчел.

— Я, кажется, уже говорил: это история длинная, сейчас не время… Давайте выпьем.

Фаркаши подозвал официанта, потребовал самого лучшего вина. Официант стремглав кинулся выполнять дорогой заказ: такое вино здесь спрашивали не часто. Фаркаши поднял свой бокал и прочувствованно сказал:

— За свободную Одессу!

— За свободную Молдавию! — поддержал его Марчел.

Пришло время расходиться, и Думитру достал деньги, чтобы расплатиться, однако Фаркаши заплатил по счету сам. Марчел, узнав, что Фаркаши остановился в гостинице, вызвался проводить, говоря, что время позднее, гость здесь человек новый, а ночью всякое может случиться. Фаркаши не возражал, и они зашагали по ночным улицам. По дороге Марчел завел разговор об Одессе.

— Чудесный город, — произнес он мечтательно.

— Да, — откликнулся Фаркаши. — Приходилось там бывать?

— Было дело, — пробормотал Марчел. — А вы, Георгий Петрович, — он впервые назвал Фаркаши по имени и отчеству, — вижу, очень скучаете по родному городу. Я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Наверное, и родственники, друзья там остались? — вопрос прозвучал как бы между прочим.

Фаркаши понял, что вопрос этот задан неспроста; больше того, он давно ожидал его и обдумал ответ, как и вообще всю линию своего поведения. Сообщение из Центра, и то, что он узнал от Думитру и Николая, свидетельствовали о связи Марчела с сигуранцей, где ему была отведена роль провокатора, однако через него можно было выйти на тех, кто стоял за его спиной. Марчел клюнул, как говорится, на «живца» и шел в расставленные сети. Фаркаши понимал: Марчел проявляет к нему интерес отнюдь не ради простого любопытства. Сын крупного коммерсанта, сгинувшего в подвалах Чека, ненавидящий большевиков да еще имеющий родственников и друзей в Одессе, — такой человек в глазах Марчела представлял большую ценность для хозяев.

— Не всех же чекисты забрали. Двоюродный брат в порту служит. Ну и друзья! Конечно, немного, зато верные люди. Когда из Одессы уходил, очень мне помогли.

Он почти физически ощущал, как напряженно прислушивается, запоминает каждое слово Марчел.

Возле гостиницы Фаркаши протянул руку, чтобы попрощаться. Марчел с преувеличенной горячностью пожал ее и сказал:

— Вы мне очень нравитесь, Георгий Петрович. Надеюсь, мы еще встретимся.

— Все может быть. Только не в Тигине. Я завтра уезжаю в Кишинев. Время — деньги, как говорят американцы. Я же коммерсант. В Кишиневе меня можно найти в гостинице «Лондонская».

— Однако… — Многозначительно произнес Марчел. — Бедный беженец из России — и такая шикарная гостиница.

— Кто вам сказал, что я бедный? — в свою очередь удивился Фаркаши. Мой отец был очень предусмотрительным человеком. Еще до войны обратил все наличные деньги в драгоценности. Мне кое-что удалось унести с собой. Хватило, чтобы открыть маленькое дело в Чехословакии. У нас там были деловые связи. Вот они и пригодились. В гостинице у портье спросите, в каком номере остановился господин Мачек.

— Мачек? — переспросил Марчел. — Кажется, это чешская фамилия.

— Да, чешская. А что, собственно, вас удивляет?

— Ничего не удивляет, господин Мачек, — подчеркнуто четко произнес его фамилию. — Надеюсь, мы еще встретимся.

— И я тоже, — в тон ему ответил Фаркаши.

«Центру. Для дальнейшей работы необходима легенда: мой отец, крупный одесский коммерсант или банкир, арестован сравнительно недавно за экономический саботаж, спекуляцию, валютой, незаконное хранение золота или что-то в этом роде, особого значения не имеет. Его сын, примерно моего возраста, после ареста отца скрылся из Одессы, лучше всего за кордон. Нужны также адреса нескольких явок в Одессе, возможна проверка агентами с этой стороны. Прошу подготовить нужные материалы по возможности оперативно и передать через курьера. Тараф».

XVI

Новосельцев, чуть волоча правую ногу, медленно шел вдоль прилавка, протирая его влажной тряпкой. Окинул придирчивым взглядом полки, уставленные банками с маслинами, консервами, черным перцем, кофе… Провел пальцем по одной — палец оставил пыльный след. «Откуда только эта пыль берется, каждый день приходится вытирать», — он недовольно покачал головой. Привычку к чистоте и порядку Новосельцев еще с юнкерского училища сохранил навсегда. Покончив с полками, тщательно подмел пол в лавке и устало присел на стул, осторожно поглаживая вдруг занывшую ногу. «Видать, к перемене погоды, ничего не поделаешь — весна. Или просто перетрудил».

Покалеченная в бою под Перекопом нога в последнее время все чаще давала о себе знать. Если бы не ранение, кто знает, как бы сложилась дальнейшая жизнь Александра Васильевича Новосельцева. Ранение оказалось тяжелым, он потерял много крови. Придя в себя, с ужасом почувствовал, что койка, на которой лежал, проваливается куда-то вниз, в бездну. И без того тяжелая голова пошла кругом, и он снова впал в забытье. Очнувшись, увидел, что комната до отказа заставлена койками с перебинтованными людьми. По-прежнему качало, и Новосельцев наконец догадался, что находится на пароходе. Мучительно хотелось пить. Слабым голосом попросил у женщины в белом халате воды. Она странно посмотрела на него и принесла неполную кружку. Хватило едва на несколько глотков, вода была невкусной и плохо утоляла жажду. Он попросил еще, однако сестра лишь развела руками и сказала, что вода кончается. От нее Новосельцев узнал, что пароход следует в Константинополь.

Здесь сошла на берег лишь небольшая часть разбитого войска генерала Врангеля; остальные, в том числе и Новосельцев, поплыли дальше, в Дарданелльский пролив, где и высадились в небольшом городке Галлиполи на полуострове того же названия. Новосельцев, которого вынесли на носилках, увидел полуразрушенные дома, стены которых хранили следы пуль и снарядов. Потом он узнал, что во время войны здесь высадился десант английских и французских войск и произошел кровопролитный бой.

Надвигалась зима. Задули холодные, пронизывающие ветры с моря. В бараках было холодно и голодно, однако его молодой организм брал свое. Скоро Новосельцев уже мог ходить на костылях. В глубине души он был даже рад этому, ранение избавляло от изнурительной муштры, которую насаждал генерал Врангель, лелея мечту возобновить вооруженную борьбу с большевиками. Дисциплина в лагере была драконовская. Особенно жестоко, вплоть до расстрела, карали тех, кто выражал желание вернуться на родину. На плацу в галлиполийском лагере Врангель приказал выложить камнями свое изречение, гласившее «Только смерть может избавить тебя от исполнения долга».