— Вы имеете в виду капитана де Луну? — ответил тот. — Да вроде ничего нового.

— Вы знаете, что я говорю не о нём.

— А разве у вас есть другие родные? — хитро поинтересовался коротышка, многозначительно покосившись в сторону писца, строчившего протокол. — Насколько я знаю, у вас здесь нет ни родителей, ни детей, ни сестер, ни братьев, ни каких-либо других родственников, коих беспокоила бы ваша свобода или ваше имущество, которое по решению суда будет конфисковано — если, конечно, делу будет дан ход, — он вновь ненадолго замолчал, после чего столь же многозначительно добавил: — Что же касается остальных, то это вовсе не родные, а просто друзья, и я не могу вам передавать о них новости, поскольку не считаю себя вправе втягивать их в это дело.

— Понятно, — донья Мариана Монтенегро печально улыбнулась, погруженная в черную бездну отчаяния. — Я осталась в одиночестве.

— Тот, у кого Господь в душе, никогда не будет одинок.

— Как я могу надеяться, что Бог захочет меня утешить, если те, кто представляет его на земле, пытаются сделать его моим врагом?

— Повторяю вам еще раз: следите за словами, — строго предупредил монах. — У церкви есть право судить вас, но у вас нет права критиковать служителей церкви. Что же касается ваших «друзей», то, насколько мне известно, все они покинули остров на борту «Чуда» в день вашего ареста, и с тех пор не сделали ничего, чтобы помочь вам.

— Страх меняет людей.

— И кого же они так испугались? — поразился брат Бернардино. — Меня? Посмотрите на меня хорошенько! Я — не более, чем скромный слуга Господа, который лишь наблюдает и слушает, но можете не сомневаться, что если дьявол попытается заморочить мне голову, я сумею противостоять его козням.

— Вы полагаете, что если бы я действительно была прислужницей дьявола, он позволил бы запереть меня здесь? Уж если я сумела зажечь воды озера, то уж разрушить стены этой темницы мне тем более ничего бы не стоило.

— Дьявол может сделать лишь то, что ему позволит Господь.

— Если Господь позволяет ему овладевать людскими душами, то почему Бог не позволит дьяволу отпереть эту дверь?

— Мне неизвестны его планы.

— Вам неизвестно слишком многое из того, что происходит вокруг, святой отец... Слишком многое!

Увы, она была права, и брат Бернардино де Сигуэнса не мог с этим не согласиться. Он впал в настоящее отчаяние, потому что с каждым днем все больше отдалялся от истины. Именно это чувство бессилия заставило его однажды набраться мужества и вызвать для допроса виконта де Тегисе, наотрез отказавшегося давать показания.

Однако настырный монах не желал отступать, и дело кончилось тем, что его самого однажды вызвали в Алькасар, пред грозные очи самого губернатора Бобадильи, и потребовали ответа, как он смеет беспокоить столь важных персон.

— Как вы смеете?.. — только и произнес аскетичный и честный по натуре губернатор, который с каждым днем становился все более угрюмым и желчным, понимая, что его тирании скоро придет конец. — Как вам в голову могло прийти допрашивать высокородного виконта де Тегисе?

— Для меня даже последний крестьянин всегда будет слишком высокородной особой, — последовал смиренный ответ. — Но перед лицом закона все равны, и капитан не должен иметь каких-либо преимуществ перед другими.

— Вы забываете, что это я назначил вас вести это дело, так что вы действуете от моего имени.

— Нет, ваше превосходительство, это вы забываете, что моя миссия, для которой вы меня выбрали, не имеет никакого отношения к делам государства, а имеет лишь прямое касательство к делам Святой Матери Церкви, лишь ей одной я имею счастье служить, — брат Бернардино надолго умолк, чтобы собеседник до глубины души проникся его словами, после чего добавил с поразительным спокойствием в голосе: — Вы можете, к величайшей вашей радости, заключить донью Мариану под стражу, чтобы ее делом занялся королевский суд, но если обвинение касается таких вещей, как колдовство, то лишь церковь, и я в ее лице, может решать, как поступить.

— Я освобожу вас от этого дела.

— Это ваше право.

— Считайте, что я это уже сделал.

— Ну что ж, — францисканец опустил голову, поскреб ногтями затылок, а затем, не глядя на губернатора и не говоря более ни слова, извлек из широкого рукава скрепленный печатью свиток и положил его на стол. — Вот мое решение.

— Что еще за решение? — насторожился тот.

— Решение, подписанное вчера и гласящее, что нет никаких оснований или доказательств для судебного процесса над доньей Марианой Монтенегро.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что донью Мариану надлежит немедленно освободить, и никто не должен впредь выдвигать против нее подобные обвинения, если не желает иметь дело со Святой Инквизицией, которую я представляю на этом острове по вашему приказу.

— Но это же нелепо! — в ярости вскричал дон Франсиско де Бобадилья. — Я только что вас сместил!

— Я знаю, ваше превосходительство. Но дело в том, что на документе стоит вчерашняя дата, и для того, чтобы его признали недействительным, равно как и для того, чтобы отстранить меня от должности, вам потребуется особое разрешение из Севильи. Даже в том случае, если церковь посчитает нужным его удовлетворить, до тех пор я остаюсь представителем Святой Инквизиции и имею полное право действовать от имени их величеств. Полагаю, вы не рискнете оспаривать их высочайшую волю?

— Это неслыханно! Вы мне угрожаете?

— Никоим образом, ваше превосходительство. Я всего лишь пытаюсь заставить вас понять, что Святая Инквизиция не подчиняется никому, даже губернатору, и может поступать в соответствии со своими желаниями. Если же вы попытаетесь ей перечить, то должны учитывать все возможные последствия своих действий, — монах пристально посмотрел ему в глаза. — Я не просил об этом назначении; более того, предпочел бы отказаться от него, но все же его принял, причем вовсе не потому, что не мог отказаться, а по велению совести. Лично я предпочел бы, чтобы нога Святой Инквизиции никогда не ступала на эту землю, но уж коль скоро вы ее призвали, то должны принимать ее правила.

Франсиско де Бобадилья к тому времени был уже полностью убежден, что безвозвратно утратил расположение монархов, и считал лишь вопросом времени появление корабля из Европы, на борту которого прибудет новый губернатор, а посему не хотел зря рисковать, вступая в споры со служителями всесильной церкви.

Он долго изучал лежащий на столе документ, который, казалось, так и источал волны опасности; наконец, он нехотя кивнул, давая понять, что смирился.

— Ладно! — начал он. — Готов признать, что не ошибся в своем выборе, учитывая вашу репутацию честного и справедливого человека, и будет лучше для всех, если мы оставим это как есть. Спрячьте пока бумагу, — указал он на документ, — и продолжайте ваше расследование.

— А что насчет капитана де Луны? — настаивал маленький францисканец.

— Он примет вас завтра.

— Точно?

— Даю вам слово. Оставайтесь дома.

Монах послушался и целый день и в самом деле не выходил из дома; но с наступлением темноты, когда спала невыносимая жара, к которой он никак не мог привыкнуть, брат Бернардино де Сигуэнса уже робко стучался в дверь особняка виконта де Тегисе — если так можно было назвать строение из камней и необожженной глины, которое виконт делил с Ферминой Константе — привлекательной проституткой, открывшей монаху дверь. Смерив гостя презрительным взглядом, она бесцеремонно спросила:

— Что за черт вас принес?

Монах окинул насмешливым взглядом ее огромный живот и многозначительно произнес:

— Думаю, не тот, который очень скоро может унести отсюда вас. Меня ждет капитан, — пояснил он уже совсем другим тоном.

— Вас? — поразилась девица. — А вы, случаем, не инквизитор?

— Не инквизитор и не случайно, — спокойно ответил тот. — Я всего лишь скромный слуга закона, ведущий следствие по делу доньи Марианы Монтенегро. Я могу войти?

Она подалась в сторону, давая ему возможность протиснуться мимо своего огромного живота, одновременно указав рукой вглубь дома: