— Разумеется, но будет лучше, если вы заверите его вашей подписью, — уточнил тот. — Если я проиграю, то уплачу вам тысячу мараведи, но если выиграю, то согласен принять ваши семьсот наличными, а остальное — векселем сроком на месяц.

— Вы шутите!

— Я уже говорил, что никогда не шучу, если дело касается денег. Позовите писца, и мы оговорим все условия.

Такая легкость решения проблемы натолкнула не одного из них на мысль, что здесь таится какая-то ловушка, а этот человек способен повернуть в свою пользу любое рискованное предприятие. Когда три солдата и сержант стали раздумывать, не стоит ли забрать свою часть денег, что весьма осложнило бы положение, лейтенант Педраса привел их на конюшню крепости и предложил каждому ударить самого слабого мула.

Им удалось лишь разозлить животное, которое тут же принялось лягаться и кусаться, дюжина ударов в лоб, полученная от солдат и офицеров, не причинила ему ни малейшего вреда, за исключением разве что небольшой головной боли.

Хотя куда как большую боль испытывали сами солдаты, разбившие в кровь костяшки пальцев; в конце концов все отступились, расположились в углу конюшни на куче соломы и принялись дуть на отбитые пальцы, заверяя друг друга, что проломить столь крепкий череп — все равно что проломить каменную стену босой ногой.

— Итак, по рукам? — настаивал Педраса.

— По рукам.

— И когда?

— В субботу.

— Где?

— Прямо здесь.

Канарец Сьенфуэгос нисколько не возражал, и к полудню следующей субботы уже стоял у ворот крепости с мешком золота и самой обаятельной улыбкой на лице. Там его уже дожидались человек тридцать встревоженных болельщиков, заключивших пари, писец со стопкой бумаги, а также изрядное количество зевак, пришедших поглазеть на бесплатное представление.

Канарец тем временем якобы бесцельно слонялся по широкому двору крепости, стараясь меж тем запечатлеть в памяти все до малейших деталей и в то же время гадая, за каким из зарешеченных окон томится его любимая.

Со стороны он казался спокойным и безразличным, как будто пришел поиграть в кости с друзьями. Он так непринужденно болтал и шутил с Педрасой, словно его сердце не терзала тревога, что через считанные минуты он может потерять все свои скудные сбережения.

Конюшня была весьма просторной, к тому же из нее убрали четыре перегородки, чтобы было побольше свободного места и все могли разместиться с комфортом — не считая, конечно, того случая, если привязанный к столбу могучий зверь вдруг сорвется с привязи.

— Красивое животное! — воскликнул Сьенфуэгос, любуясь кобылой. — Жаль!

Он положил мешок с деньгами на маленький столик, за которым восседал писец; тот, в свою очередь, выложил семьсот мараведи и тут же составил договор, и его подписали все участники предстоящего действа; уладив финансовую сторону дела, Сьенфуэгос снял рубашку, выставив напоказ мускулистое тело истинного атлета.

Послышался восхищенный ропот; какая-то девица легкого поведения, которой посчастливилось проникнуть на это зрелище, даже вздохнула; пока Сьенфуэгос медленно обходил привязанное к столбу животное. Мул обеспокоенно фыркал, словно предчувствуя, что это сборище любопытных не сулит ничего хорошего. Мало-помалу голоса стихли, и во дворе крепости воцарилась тишина в предвкушении схватки человека и животного.

Канарец пристально осмотрел мула, заглянул ему в глаза, затем сжал правый кулак и стал растирать его ладонью другой руки, словно желая разогреть.

— Имейте в виду, вы можете ударить только один раз! — напомнил лейтенант Педраса. — Только один!

— Я знаю, — коротко ответил тот. — Поэтому и стараюсь сделать все так, чтобы вы остались довольны. Если мул не нагнет голову, у меня не выйдет.

— Простите.

В конюшне вновь воцарилась тишина; все взоры были устремлены на его кулак, который начал медленно подниматься, а канарец тем временем вполголоса бормотал какие-то ласковые слова и тихонько пощелкивал языком, пытаясь успокоить мула, который, уже чувствуя что-то неладное, подозрительно на него косился и отворачивал голову.

— Спокойно, моя хорошая! — прошептал он. — Опусти голову, или нам придется проторчать здесь весь день.

Одной рукой он погладил ее холку, крепко взял за храп, пытаясь нагнуть мулу голову в нужное положение; когда же ему и это не удалось, Сьенфуэгос попросту ухватил животное за губу и слегка потянул ее вниз, преодолевая упорное сопротивление мула.

Животное лишь на мгновение склонило голову, но этого оказалось достаточно, чтобы канарец успел нанести ему резкий удар кулаком прямо между глаз.

На долю секунды время, казалось, остановилось; все затаили дыхание от волнения и страха; когда же все уже решили, что ничего не произойдет, у мула внезапно подкосились ноги, и огромное животное рухнуло к ногам Сьенфуэгоса.

А тот спокойно направился к столу писца, сжимая и разжимая пальцы пострадавшей руки и многозначительно качая головой.

— Силен был зверь, я вам скажу! Чуть руку не сломал! — он повернулся к лейтенант Педрасе, который застыл на месте с разинутым ртом, не желая верить своим глазам. — Теперь вы понимаете, почему я не могу понижать ставку?

Очень медленно, словно опасаясь, что в любую минуту животное может подняться и ударить копытом, зеваки начали подходить к упавшему мулу; самые смелые вставали перед ним на колени, желая убедиться, что это вовсе не трюк и не обман, и мул действительно мертв, как конь Атиллы.

— Святые небеса! Вот это зверь!

— Не поверил бы, если бы не увидел собственными глазами!

— Так и рухнул замертво!

Неподвижно вытянутая нога кобылы, выпавший из пасти язык и тускнеющие глаза со всей очевидностью доказывали, что бедняжка уже паслась на зеленых лугах лошадиного рая, и теперь оставалось только снять с нее шкуру и превратить в жаркое, чтобы подать его на следующий день посетителям в таверне.

— Как такое возможно? Никто не может обладать такой силищей!

Все уставились на могучего Геркулеса, а тот невозмутимо застегивал рубашку, готовясь забрать выигрыш. Канарец спокойно ответил:

— Сила, безусловно, очень важна. Но гораздо важнее — уметь нанести удар строго в определенную точку.

— И вы никогда не терпели неудачи?

Он одарил ослепительной улыбкой своих противников, только что потерявших все сбережения в этом глупом пари.

— Один раз, — признался он. — Когда мне было тринадцать, — канарец взмахнул широкополой шляпой, склонившись в изящном поклоне. — Приветствую вас, кабальеро! — обратился он к присутствующим. — Мое почтение!

С этими словами он направился к выходу, провожаемый полными ярости взглядами всех тех, кто еще полчаса назад рассчитывал стать богачами, а теперь оказался на грани полной нищеты, причем большинство из них до сих пор не могли понять, как такое могло случиться.

Лейтенант Педраса и еще трое или четверо солдат, с самого начала горевших энтузиазмом по поводу этой затеи, теперь задавались вопросом, как уладить нежданно-негаданно возникший долг. Тем временем сержант осматривал труп животного в попытках найти логичную причину столь неслыханного события.

— Это колдовство! — пробормотал он наконец. — Ничто иное, как колдовство!

— Придержите язык! — возмутился старый капитан. — Если уж проигрываете, так хотя бы делайте это с достоинством. Никаких чудес тут и близко нет — одна лишь сила да сноровка мошенника, сумевшего обобрать нас на ровном месте. Пусть он подавится моими деньгами, но если кто попробует обвинить его в шашнях с дьяволом, то я ему самолично вырежу печень. Вам ясно?

На этом какое-либо возмущение прекратилось, и когда проигравшие с понурыми головами наконец покинули конюшню, то увидели своего соперника удобно устроившимся на скамье в просторном дворе крепости. Он со скучающим видом оглядывал окна, словно хотел побыстрее покинуть это мрачное место.

— А вы знаете, я вдруг решил пригласить всех вас пообедать в таверне, — заявил он. — Вино и еда за мой счет!

— С удовольствием, особенно если вспомнить, что этот обед будет у нас последним на многие дни вперед.