Ноздри у Спирьки хищно раздулись, затрепетали, а зеленые глаза загорелись жадностью, когда увидел он целую кучу золотых монет, которые припертый к стене чиновник выложил на стол. Пока Попов выписывал хозяину квитанцию, пересчитывал деньги и складывал их в сумку, Спирька глаз не мог оторвать от золота и уже раскидывал умом, как бы поживиться от такого богатства. Он стал выжидать удобный момент, чтобы заговорить о своем замысле с Янковым, и момент этот вскоре же подвернулся. Шли по Ингодинской улице. Попова Янков отправил с деньгами в банк, Перцев что-то приотстал и, разговаривая с вахмистром Пинигиным, шел вместе с казаками.
Былков решил действовать, заговорил, до шепота понизив голос:
— Товарищ комдив, неужто себя-то обидишь?
Янков нахмурился, строго оглядел Спиридона с головы до ног:
— Ты это о чем?
— Товарищ комдив, — Спирька оглянулся на Перцева и, нагло улыбаясь, продолжал, — как же это, быть в воде и не замочиться. Десяточка два таких золотушек как бы нам пригодились. А власть ничуть не обеднеет, ежели мы лишнего буржуйчика для себя потрясем.
— Отстань! И чтоб больше я этого не слышал.
— Да я ничего-о, — не унимался Спиридон, — я к тому говорю, что теперь на бумажки эти ни черта не достанешь, с голоду пропадем тут. А по правде-то сказать, власть-то должна в ножки тебе поклониться, вон сколько денег собрал им, а себе ни шиша. Да где это видано, чтобы генерал и без копья денег.
— Ты перестанешь или нет? — Стараясь придать голосу суровость, прицыкнул Янков на своего любимца. — Разживешься ты у меня плетей.
Но по тону, каким сказаны были последние слова, Спирька понял, что «комдив» клюнул на его удочку.
— Мне-то что, — продолжал он деланно равнодушным голосом, пожимая плечами, — я не о себе, а о тебе же стараюсь. Потому что думаю— генерал, дивизией заворачивает, надо же о нем позаботиться, а он…
Подошел Перцев, и Былков оборвал разговор, понимая, что главное сказано. «А что, и в самом деле, — подумал Янков, — если возьму себе полторы-две сотни рублей и попрошу, чтобы вычли из жалованья. А не согласятся, сдать их в банк всегда успею».
Осуществить свой замысел Янкову удалось вскорости. Попов и Перцев с полными сумками денег ушли в банк, а Янков с верным своим ординарцем заявились к чиновнику тюремного ведомства Гольдшугу. Самого Гольдшуга дома не оказалось, и Янков предъявил свои претензии жене его, полнотелой густобровой еврейке, с двойным подбородком и золотыми серьгами в ушах.
— Не знаю, товарищи, ничего не знаю, — плачущим голосом твердила бледная как полотно хозяйка, прижимая обе руки к подбородку, — мужа дома нет. Денег, он сказал мне, у него нет в наличии, а документы, всякие бумаги он хранит у себя в сейфе.
— В какой сейфе?
— В несгораемом шкафу.
— А ну-ка посмотрим, што это за шкаф такой, веди к нему!
Еле сдерживаясь, чтобы не разреветься, хозяйка провела их в небольшой, уютно обставленный кабинет, показала рукой на массивный стальной шкаф. Янков подошел к нему, потрогал рукой:
— Тяжелый, должно быть. Да-а, так ключей-то, говоришь, нету, тетенька?
— Нету… госпо… товарищ офицер, нету.
— Тогда вот что, мы эту штуковину целиком заберем с собой в банк, а там уж подберут к ней ключи. Былков, зови сюда казаков человек десять, какие поздоровше.
— Ой нет! Не надо, не надо, — запричитала, замахала руками еврейка, — я пойду поищу ключи.
Оставив комиссию в кабинете, она чуть не бегом метнулась по коридору к себе на второй этаж. Этим незамедлительно воспользовался Былков, не сводивший очарованного взгляда с золотых карманных часов, лежавших на письменном столе. Будто рассматривая картину, подошел Спиридон к столу, повернулся к нему боком, и в ту же минуту часы со стола перекочевали в карман его шаровар.
В кабинете, с ключами в руках, появилась хозяйка. Она сама открыла сейф и, уже не в силах сдержаться, всхлипывая, повалилась в кресло, закрыла лицо платком.
Былков, помогая Янкову, выкладывал из сейфа на стол бумаги и пачки денег, пытался утешить плачущую женщину:
— Напрасно, дамочка, убиваетесь. Сами же виноваты, мы к вам со всей дорогой душой, по-честному, а вы — то ключей нету, то плакать ни с того ни с сего, нехорошо получается.
От Гольдшуга Янков вышел с сумкой, набитой пачками керенок и романовских кредиток, а 80 золотых пятирублевок, аккуратно четырьмя столбиками завернутых в синюю бумагу, положил себе в карман. На шельмоватый вопросительный взгляд Былкова ответил:
— Чего глаза пялишь? Думаешь, присвоить хочу? Ничего подобного. Попрошу в счет жалованья, а не разрешат — сдам в банк, и всего делов.
Сразу помрачневший Спирька сожалеюще вздохнул, проговорил с досадой в голосе:
— Уж вот это зря, дадут они тебе, разевай рот. А тут бы безо всяких, и шито-крыто.
— Ты опять за то же самое! — повысил голос Янков. — С кем разговариваешь, шалава непутевая!
В ответ Спирька лишь рукой махнул, насупился и разговор про деньги больше не заводил.
В этот день обход свой закончили уже вечером, потому что долго провозились с бывшим Начальником акцизного управления Тютиным. Он никак не хотел подчиниться, пришлось арестовать его, а в доме произвести обыск.
Когда вышли от Тютина, в домах уже повсюду загорелись огни, на дворе густели сумерки, узенькая полоска зари дотлевала на западе. Казаки уже ушли в свою казарму, вместе с ними отправился Попов, Перцев с сумкой под мышкой обратился к Янкову:
— Как же быть с деньгами-то? Банк теперь закрылся.
— С собой забери, а завтра сдашь.
— Ну што ты, куда я с ними? Живу в казарме, ишо сопрут, чего доброго, а тут их набралось тысяч тринадцать керенскими да романовскими больше тысячи. Лучше уж тебе их взять, надежнее будет.
Янков, согласившись, буркнул:
— Ладно, возьми их, Былков, вместе пойдем. А вы утре пораньше приходите, надо завтра закончить, надоела эта волынка, ну ее к черту.
На этом и расстались. Перцев отправился в казарму. Янков в сопровождении Былкова к себе в гостиницу «Даурия».
Идти пришлось мимо ресторана, откуда доносились веселые голоса, звон посуды и рыдающие звуки скрипок. Ресторан жил своей собственной жизнью. В то время как в области происходили большие перемены, вводились новые порядки, а поезда увозили красногвардейцев на восток к русско-китайской границе, где назревали грозные события, здесь внешне все шло по-старому. По вечерам облысевшие музыканты, в старомодных пиджаках и галстуках-бабочках, пиликали на своих инструментах старинные вальсы и марши. Те же вышколенные, проворные официанты в белых фартуках сновали по залу с подносами в руках и с перекинутыми через руку полотенцами. Все так же стояли между столами, накрытыми белоснежными скатертями, раскидистые фикусы и пальмы в больших зеленых кадках. Но уже не было в ресторане прежнего шика, со столов исчезли и серебро и хрусталь, упростились, хотя и намного подорожали, блюда и вина. Однако завсегдатаи ресторана знали, что есть здесь отдельные таинственные кабинетики, где за хорошие деньги можно заказать себе любое блюдо и вина: коньяк, малороссийскую запеканку, шампанское. Были бы деньги настоящие, золотые, остальное все найдется. Есть еще запасец, и знает, как пополнить его, предприимчивый хозяин ресторана Штигель.
Против дверей ресторана Спирька замедлил шаг, потянул носом запах жаркого, проговорил со вздохом:
— До чего же дух приятный… может, зайдем, товарищ комдив? Ведь с самого утра мытаримся, и маковой росинки не было в роте.
— Оно-то верно, — согласился Янков, — только ведь дорого тут, чем расплачиваться-то будем?
Спирька даже руками хлопнул себя по бедрам с досады.
— Товарищ комдив, да ежели мы и проедим одну-то золотушку из этих, какая же беда! Вон какую сумму собрали для казны, а себе и на ужин не заробили! Да где же это видано? Это прямо-таки стыд псаломщику сказать.
— Ну хватит тебе, зайдем поужинаем.
В ресторане они пробыли не менее двух часов, вышли оттуда в приподнятом настроении. Янков чувствовал себя легко, весело, захотелось быть на людях, поговорить, спеть что-нибудь. За разговорами и не заметили, что идут они не в ту сторону. Сообразили это лишь тогда, когда подошли к другой гостинице, «Селект», нижний этаж которой также был занят под ресторан. Сквозь кисейные занавески на громадных, из цельного стекла окнах Янков различил сидящих за столами людей, слышны были пьяные голоса их, песни и даже выстрелы.