Анатолий Новиков

Третий номер

Рассказ

Рисунки Н. Мооса

Такое вот классическое деление: бортпроводник номер один, номер два и номер три, самый последний. Первые два, обычно, девчонки, женщины. А третий — парень. Вроде меня.

Не мужская работа? А по каким признакам определить: женская или мужская?

За два часа до вылета будь добр, третий номер, явись на коммерческий склад проверить груз: олово-золото, меха, часы, этикетки, трубы, изотопы — да мало ли что. Если вылет в три по Москве, то во сколько мне вскакивать надо? У нас два часа разница… Затем — чемоданы, ящики и авоськи.

Вот так, женская ли эта работа — полтонны добра за пять минут затарить?

А разгружать приходится чаще всего ночью. Летом еще туда-сюда. Но зимой! Торчишь неприкаянно под самолетом где-нибудь в Кирове или Кемерово, Салехарде или Свердловске. Пока грузчики подъедут, пока обстоятельно, согласно центровке, выгрузят — стоишь. А ветер свищет в две тяги. Небо черное, и прожекторы высвечивают тускло и сыро, словно лампочки в подъезде. Грузчики — из люка в люк, как привидения. Только по их ржаной ругани и определяешь — действительность!

Случается, что за ночь, когда задерживается рейс — чаще всего по причине технической, — пассажиры вытаскивают меня несколько раз из теплой постели. Чемоданы требуют, чтобы смотаться на поезд. Идешь, откупориваешь багажник. И так постоянно.

По всему этому я утверждаю, что третий номер обязательно должен быть парнем. Самая мужская у нас работа, что бы там ни говорили. И интересная. Кто поднимался в небо, тому на земле дышать тяжело. Тянет ввысь.

За два года весь Союз облетел вдоль и поперек. Сейчас — на Северном Урале, а завтра — чаи буду гонять на цветном базаре Ташкента. Сегодня загораю в Сочи, а завтра — дефилирую перед статуями святых у кафедрального собора во Львове. И так каждый день, не соскучишься. Сегодня — плюс пятьдесят, Душанбе, фрукты-овощи, базарный гвалт, беготня, а завтра — посиживаю себе на берегу Амура с удочкой, окуней таскаю. Ни тебе забот, ни тебе печалей.

Плохо-бедно — миллиона два на личном спидометре. Свои маршруты я на карте отмечаю. Такая паутина соткана — запутаешься. Нет, наверное, даже среднего города России, где бы не побывал. Ухожу с самолета последним, но успеваю все же обойти в новом городе достопамятные места.

Работаем мы, как уже говорил, тройками. Две девушки еще в нашем экипаже. Не скажу, что красавицы, но симпатии хоть отбавляй! Арину, к примеру, сфотографировали на обложку журнала «Гражданская авиация». Когда на юге выдается денек, идем на пляж. В девчонок моих влюбляются с ходу. Понятное дело. А им когда влюбляться? Сутки в одном городе, сутки — в другом, полдня — в своем. Личного времени — как у солдата. Оттого многие из них не замужем. Повезет, скажем, встретит в полете парня. А через час — привет, прощание. И не известно, когда еще встретятся.

Мои девчонки тоже свободные. Все некогда, некогда, некогда… Впрочем, может, это и к лучшему. Хотя мне по-человечески жаль их. Каждый день сотни людей проходят, тысячи лиц в месяц — и все мимо, стороной. Мы, как актеры на сцене. Все нас видят, нам — благодарности и улыбки. А мы всматриваемся и не видим.

Зато сколько радости при встрече с человеком, с которым раз уже летал, в чем-то помог или просто разговаривал. И ему приятно, если, конечно, человек добрый. Там, наверху, вообще чувства острее, сильнее, настроение четче, и знаешь, что тебе надо, а чего — нет. Это не философия, а как есть на самом деле.

Недавно вот. Летим строго на запад из Владивостока. Поднимается с кресла капитан. Спрашивает задумчиво:

— На флоте служил?

— Нет, — отвечаю.

— Лицо мне твое знакомо.

— Да нет, — повторяю, — меня бы волной смыло с палубы. Не переношу качки.

— Где-то видел тебя, паренек!

Так и сидел он, догадываясь, где и когда. Потом вспомнил. Пришел на кухню с двумя бутылками армянского. Смеется.

— На, — ставит бутылки на стол. — Я твой должник. Ты же мне в прошлом году помог билеты достать для семьи. Помнишь, в Ленинграде?

— Конечно, — говорю, — помню.

А сам, убей, не помню. Может быть, так оно и было. Или не было.

— Нам пить нельзя, — сказал я ему. — Пригодится, товарищ капитан первого ранга, этот напиток вам.

— Я твой должник, — твердо говорит капитан.

— Ну что ж, — отвечаю. — Вот вы меня и возьмите на свой эсминец, когда нужно будет…

Таких встреч — тысячи. Что бы там ни говорили, а приятно, что тебя помнят.

Ну и жизнь! На будильнике — половина второго. Спать хочется. Почти по Чехову. Глаза слипаются — хоть спички вставляй. Будь я большим человеком, дал бы стране выспаться. Всем, не выходя из дома, спать трое суток. Ну, не стране, так третьим номерам. Под угрозой лишения премиальных.

Набегался вчера с мячом, будь он проклят, пузырь. Тело болит. Надо вскакивать. Надо! Когда с кровати не сползаешь гусеницей, а выпрыгиваешь из нее — день легко двигается. Зарядку — побоку. Чаек покрепче, погуще — это дело. Два стакана, и бодрой рысью на предполетный. Вот и зарядка.

Сегодня дежурная медсестра Варечка. Всегда весела. Так и надо: Пульс нащупывает. Записывает. Порядок — семьдесят два удара в минуту — больше не бывает. Даже если нездоров или волнуюсь: армейская закалка. А это кое-что значит… До свиданья, Варюшка. Цветов? Обязательно, сколько подниму. Привет!

Теперь на грузовой склад. Коммерческий, как именуется он официально. А всей коммерции — ящичная карусель, дынно-помидорная композиция. Хотя здесь, по правде говоря, всего навалом. Сказочность товарного двора… Так! Вот и мой груз. Уже на машине.

Бригадир, дуб здоровый, лицо черное, грек, наверное. Бровями густыми шевелит — задумывается. Ничего ценного, бригадир? Давай ведомость, посмотрим. Ничего. На этот раз ничего. Двадцать пять ящиков подшипников да две связи медных прутьев. Это и без моего надзора загрузят, хотя потом надо будет лезть в багажник и пересчитывать. Береженого — бог бережет.

Теперь — в службу.

Так и есть. Народу — не пробиться, не протолкнуться. Но так встречаемся мы редко. Иной раз месяца три летаешь и не видишь соседа по платежной ведомости.

Кто улетает, кто прилетает, кто в резерве. Кто смеется, кто дремлет, кто откровенно, по-школьному, спит. К полудню не останется здесь почти никого, кроме дежурной да инструкторов. Все — в небе, над облаками.

Ага! Как всегда, толчея около Арины. Моего первого номера. Хохочут. Если она начинает рассказывать — поясницу тянет от смеха. Сколько всякой всячины знает: музей впечатлений и событий. И преподнести умеет. Мастер жанра, как говорится. Послушаем.

— Открыли контейнеры, — заливает Арина, — подогрели завтрак. Наташенька накормила два салона. А на третий — мало, недовложили. Сами знаете, пассажиру не объяснишь, что цех виноват. Ему что бортцех, что метеослужба — все аэрофлот. Ну, ладно. Кто-то из экипажа отказался, и мы есть не будем. Андрей, правда, поел. Он у меня всегда голодный мальчуганчик. Примчится снизу и кричит: «Мать — есть! Может быть, в последний раз!» Думали-гадали, как пять порций куры на девять разделить. Стали резать и ломать, как в песне поется. Разложили по тарелочкам, гарниру — побольше. Но в «хвосте» компания какая-то веселая сидела. Один аналитик тарелки все осмотрел и говорит вдруг:

— Девушка! Что у нас на завтрак?

— Курица, — отвечает Наташа.

— Да? А я думал — сороконожка!

— Почему? — не сдается Наташа.

— А вы посчитайте, сколько у нее ног!..

Служба хохочет. Умеют девчонки рассмешить. Молодец, Арина!

Ладно, двинусь к самолету: чего доброго, и про меня расскажет что-нибудь. Конечно, расскажет. Но лучше — без меня. Вот первый номер мне выпал! Голос мощный и хорошо поставлен. Лешка-радист точно определил ее во времени и пространстве, словно мерку снял: «Арина — козырь, — сказал он. — И козырь явно выраженный!» И это так. С ней не пропадешь ни на работе, ни на гулянке. Как за каменной стеной. Всякое ведь бывало.