Дудэу не понял, что имеет в виду незнакомец.

Губы Думитриу слегка вздрагивали. «Эти выкрики не случайны, за ними скрываются очень серьезные вещи». Он продолжал:

— Товарищи, я больше не буду просить вас не перебивать меня. Если вы считаете, что таким поведением вы укрепляете партию, продолжайте в том же духе: вся ответственность за последствия ляжет на вас.

— Вы с какого времени знаете Герасима? — подскочил Трифан.

— Это, товарищ Трифан, имеет значение только для вас. Да, правда, я близко не знаком с Герасимом.

— Оно и видно, — рявкнул Трифан.

— Товарищ Трифан, — Герасим, рассердившись, встал с места, — прошу вас не прерывать собрания.

— А ты заткнись! — набросился на него Трифан. — Здесь речь идет не о тебе. Речь идет о сборке станков.

— Оставим пока в покое станки, — крикнул Думитриу.

Тогда поднялся человек, который сидел рядом с Дудэу:

— Нет, не оставим, потому что эти два вопроса тесно связаны друг с другом.

— А вы кто такой, товарищ? — спросил Бэрбуц и тоже встал с места. До сих пор он никогда не встречал этого человека.

— Это товарищ Константин Бачиу из Центрального Комитета, — представил приезжего Жилован. — Он приехал сегодня специально на это собрание.

Наступило тяжелое, свинцовое молчание. Думитриу растерянно пробормотал:

— Приветствуем среди нас…

Человек махнул рукой:

— Ладно, ладно… — и сел.

Не зная, что делать, Думитриу повернулся к Трифану:

— Продолжайте, товарищ Трифан.

— Я кончил. — И Трифан тоже сел на жесткую деревянную скамейку, которая показалась ему мягче пуховой перины.

— Нет, вы не кончили, товарищ Трифан, — сказал Константин Бачиу, — и я удивлен вашим поведением. В письме в Центральный Комитет вы выражались гораздо ясней.

Дудэу встал с места и изо всех сил закричал:

— Да здравствует Центральный Комитет!

Гром аплодисментов потряс зал. Трифан опустил глаза, но странно: ему не было стыдно, что он не находит, что сказать.

— Видите ли… я думаю… я думаю, что обо всем этом лучше всего расскажет товарищ Герасим.

— Предоставляю вам слово, товарищ Герасим, — быстро сказал Думитриу.

Герасим встал. Что-то горячее разлилось по всему его телу, словно кровь стала струиться быстрее.

— У нас, — он чувствовал, что голос его дрожит, — у нас очень много трудностей. Барон, дирекция и наши собственные пережитки в сознании. У нас почти не хватает времени для чтения. Некоторые из нас, например товарищ Дудэу, почти разучились грамоте.

«Вот ведь бесстыжие глаза! — подумал Дудэу. — Уже ко мне прицепился».

— А мы должны много знать. Потому что нам трудно, и мы часто ошибаемся. Например, я сам. В тот момент, когда перед нами стоит задача привлечь на нашу сторону честных рабочих социал-демократов, я избил Балотэ. Если судить об этом поверхностно, меня можно было бы считать невиновным, даже если бы я отдубасил его и покрепче. Но это не так: я очень виноват. Кроме того, я допустил много других ошибок, которые известны партии, а есть и такие, которые пока еще я и сам не осознал. Но в вопросе о станках, товарищи, я полностью прав. Не будем касаться многого из того, о чем говорил здесь товарищ Думитриу. Он говорил хорошо и сказал много интересных вещей. Например, что уездный комитет принял решение о сборке станков на заседании 16 мая. А сегодня у нас 12 ноября. Если бы мы не организовали рабочую охрану у сарая, где хранятся разобранные станки, сегодня мы, действительно, нашли бы там только старое железо. Товарищи, я чист перед партией и готов ответить за любой из своих поступков. И за то, что я отказался ехать в Ширию, и за то, что мой брат породнился с кулаками. Вы все знаете, что означает сборка станков. Эта проблема еще не решена. Я обязуюсь изо всех сил бороться за то, чтобы решение уездного комитета воплотилось в жизнь. Вот все, что я хотел сказать.

— У кого есть вопросы? — поднялся Жилован.

— Когда начнется сборка станков? — спросил кто-то.

— Вот именно, когда? — сказал Дудэу и, нахмурившись, посмотрел в сторону Герасима.

— Может быть, — сказал Жилован, — товарищ Константин Бачиу, представитель Центрального Комитета, скажет несколько слов…

— Да. Совсем немного, — сказал Константин Бачиу и встал. — Я хочу задать тот же вопрос: когда начнется сборка станков? И, кроме того, у меня есть предложение: провести расследование всех обстоятельств смерти товарища Хорвата. Вот все, что я хотел сказать… Пока все.

— Кто еще хочет что-нибудь сказать? Прошу записываться, товарищи, прошу записываться, — сказал Жилован. — Желающих нет? Тогда предоставляю слово товарищу Бэрбуцу, из уездного комитета.

— Товарищи, — начал Бэрбуц вкрадчивым голосом. — Велика сила нашей партии. Ничто не может помешать ее движению вперед, к победе рабочего класса. Все мы многое для себя вынесли из этого собрания. Мы видели, как неправильно, субъективно выступал здесь инструктор уездного комитета, который подошел к вопросу поверхностно, пристрастно.

Крупные капли пота появились на лице Думитриу. Он никак не мог найти платок и ничего не понимал.

— Товарищи, всякий, кто встанет у нас на пути, будет безжалостно раздавлен самим ходом истории. Потому что опора нашей партии — вот эти самые рабочие, мужественные подпольщики, без страха встретившие белый террор и все опасности подполья, своей кровью скрепившие живой фундамент будущего всего человечества. Товарищи, которыми может гордиться партия и рабочий класс. Товарищ Герасим — это чудесный товарищ…

На улице пошел мелкий осенний дождь.

Думитриу ждал Бэрбуца у ворот фабрики, он промок до нитки. Волосы его слиплись, свесились на лоб, а на серые с потертыми коленями брюки капали с галстука красные капли. Вахтер несколько раз предлагал ему войти в будку или хотя бы спрятаться под навес, но Думитриу отказывался: он ни за что не хотел упустить Бэрбуца. Во время заседания он совсем растерялся, лотом, взвесив все происшедшее, понял, что его обвели вокруг пальца.

Бэрбуц задерживался: он остался в зале вместе с представителем из Бухареста и с Герасимом. Думитриу хотел тоже присоединиться к ним, чтобы разъяснить свою позицию, но Бэрбуц сделал ему знак уйти. Только очутившись у ворот, Думитриу понял, что надо было настоять на своем, высказаться в присутствии Герасима и других товарищей. Кто знает, что еще взвалит на него Бэрбуц. Он был убежден, что игра была нечестной. Он и вначале, получив это задание, кое-что заподозрил и еще тогда пытался проверить, но Бэрбуц вызвал его к себе в кабинет и стал ругать, говоря, что хороший активист сначала выполняет задание и только после этого высказывает свои критические замечания. Потом он перестал об этом думать. За его спиной стоял Бэрбуц, уездный комитет, так что он отбросил свое собственное мнение и выполнил поручение до конца. И никогда бы ему не пришло в голову, что именно Бэрбуц подведет его.

Наконец появился Бэрбуц. Лицо у него было красное, потное. Думитриу испытал некоторое злорадное удовольствие: ему, наверное, тоже попало.

Увидев Думитриу, Бэрбуц подошел к нему и взял за борт пиджака:

— Уходи, чтобы тебя не увидел товарищ из Бухареста. Не беспокойся, с тобой все будет в порядке. Иди домой и дней пять не показывайся в уездном комитете. А ну, быстро, пока тебя никто не видел… Можешь рассчитывать на меня.

Думитриу что-то пробормотал, забыв все, что хотел сказать, и повернулся, собираясь уходить. Мгновение он колебался, но Бэрбуц подтолкнул его, и ему ничего не оставалось, как уйти. Он шел один, под дождем, досадуя на себя за то, что у него не хватило духу настоять на своем. «Я трус», — горько сказал он себе и с отвращением сплюнул. Придя в город, он решил пойти к Суру.

Когда Думитриу скрылся за углом, Бэрбуц облегченно вздохнул. Он вытер со лба пот и нарочно постоял под дождем, чтобы остыть. Но, испугавшись, как бы его не догнали те, кто еще оставался в зале, поспешил домой. До некоторой степени он был все же доволен. Он всех их обвел вокруг пальца. Даже Герасим говорил с ним по-хорошему, хотя сначала повысил было голос. Всю вину он, разумеется, свалил на Думитриу, не забыв повторить бесконечное множество раз: «Моя ошибка в том, что я не проверил его».