Джордж тоже посмотрел на ребенка. После болезни Валентин набрал вес и во сне выглядел чудесно. Как один из тех ангелочков на расписном потолке особняка в Гринвиче. Пухлые ручки сжаты, губы сложены так, будто он вот-вот задует в горн архангела Гавриила. Он был темноволосым — в отца, но с очень светлой кожей, с обрамляющими лицо тонкими кудряшками. Как всегда, взгляд на сына доставил Джорджу удовольствие и удовлетворение. Этот взгляд слегка унял, но не смог полностью подавить гнев Джорджа. Он выступил против Росса более яростно, чем когда-либо со времени женитьбы, и хотя не хотел задеть чувства Элизабет, не мог вынести ее спокойствия.

— Если Агата протянет еще год! Не сомневаюсь, что ты в курсе ее планов на август.

Спящий младенец заворочался, и Элизабет поправила одеяльце.

— Она мне сказала. Мне кажется подобный праздник само собой разумеющимся.

— В нашем доме. С нашими слугами!

— Это ее дом, Джордж. Еще до меня, до тебя, до Росса. Она сказала, что оплатит...

— Ах, оплатит! Это еще меньшее из зол. Ты наверняка знаешь, что с тех пор как я впервые сюда вошел, задолго до того как мы поженились, она ведет против меня личную войну. Ненавидит меня и мою семью и не может смириться с тем, что я владею домом Полдарков, как она считает. А теперь она собирается отпраздновать здесь свой столетний юбилей, распоряжаясь домом как своим собственным и пригласив всех своих вонючих и немощных знакомых!

Элизабет улыбнулась.

— Дорогой, ее вонючие и немощные знакомые давно мертвы. Она может пригласить лишь пожилых людей из окрестностей, которых мы тоже прекрасно знаем.

— И Росса Полдарка?

— Росса Полдарка?

— Она только что сказала мне, что пригласила его на свой прием.

Элизабет положила руки на край колыбели.

— Боже!

— И его жену. И их двоих детей.

Валентин заворочался и проснулся — его разбудили голоса. Обычно в это время его как раз кормили, но доктор Бенна рекомендовал ему спать как можно дольше и добавил немного опиумной настойки к вечерней порции лекарств, чтобы совет возымел эффект.

— Не думаю, что он придет, — сказала Элизабет.

— Ты его недооцениваешь.

Она покачала головой.

— Нет. Не думаю, что он придет, да еще с Демельзой.

— Почему же? Это даст ему желанную возможность добавить еще оскорблений.

Элизабет вздохнула.

— Возможно, нам стоит посмотреть на это, как на возможность уладить старую вражду.

Джордж бросил на нее пристальный взгляд.

— Ты этого хочешь?

Для него это был очень важный вопрос.

Валентин открыл глаза, увидел, как на него смотрит Джордж, и неожиданно пукнул. Иллюзия ангельской невинности полностью улетучилась. Джордж тут же подхватил его и протянул палец, который младенец немедленно стиснул пухлой ладошкой.

— Я бы предпочла никогда больше их не видеть. Я бы предпочла не жить так близко с ними. Но раз того желает Агата, их придется пригласить. А если они придут, нам следует постараться скрыть неприязнь и воспользоваться возможностью. Эта вражда длится уже многие годы и стала притчей во языцех по всей округе. Хотя бы поверхностное примирение слегка утихомирит эти разговоры.

— Так ты этого хочешь?

— Я не сказала, что этого хочу. Но мы не можем лишить тетушку Агату приема по случаю дня рождения. Если мы так поступим, это станет известно повсюду и принесет больше вреда, чем полдюжины ссор.

Тем же утром, после поездки верхом в сопровождении Танкарда, когда они посетили несколько дальних деревушек для раздачи благоразумной милостыни, Джордж вернулся и увидел, что четверо мужчин по-прежнему прочесывают сетями пруд. Ему в голову пришла идея. Этой зимой дом часто посещал Росс Полдарк и разговаривал с тетушкой Агатой в ее комнате. Когда пруд в первый раз очистили от жаб, Агата жаловалась, что это были специальные жабы, которых ее отец привез из Хэмпшира, и истреблять их — это гнусность. Во время бесед с Россом этой зимой она наверняка пожаловалась и ему. Не мог ли он оказаться ответственным за эту отвратительную, но ребяческую шутку?

Это выглядело не вполне в его духе, но чем больше Джордж об этом думал, тем больше эти события казались ему связанными. Кто еще мог знать о его отвращении к лягушкам? Кто еще в деревне мог знать о том, что пруд вычистили? Кто еще мог задумать подобное и принести жаб в пруд специально к его приезду? Шутка была нелепой и ребяческой, но таила в себе подлинную злобу.

У конюшни он послал за Гарри Харри.

— Сэр?

— Вот что. Я хочу, чтобы к тем двоим, что охраняют пруд по ночам, приставили подмогу. И в том числе тебя.

— Меня, сэр? Да, сэр.

— Всё понял? Пятеро. Каждую ночь на всю неделю. От заката до рассвета. Отмени все дневные дела. Вы все должны быть свежими и начеку всю ночь.

— Да, сэр.

— Кстати, Гарри. Если поймаете кого-нибудь и он окажет сопротивление, не стоит обращаться с ним мягко. Помни, что это преступник, проникший в чужие владения и сопротивляющийся аресту. Разбитая голова и несколько сломанных костей будут не лишними.

— Ясно, сэр. Можете на меня положиться, сэр.

— Только не перебуди весь дом. Мы же не хотим расстроить дам.

Глава восьмая

Всю неделю светила луна, но теперь она вставала слишком поздно, чтобы приносить пользу в первой половине ночи. Но на ветреном небе с клочками облаков светило несколько звезд. Этого было достаточно, чтобы свершить задуманное, да и в тени передвигаться безопаснее, чем под ярким светом луны.

Дрейк лег спать рано и проснулся около десяти, как раз когда его брат громко захрапел. С Сэмом трудно было ссориться, вообще-то с тех пор как всё это началось, ссор как таковых и не было. Только горе. Только печаль. Только сожаления, что собственный брат Сэма, принявший Христа, оказался таким гнилым в душе и сердце и позволил вере покинуть его, очутившись в долине теней. Некоторое время Сэм молился вместе с братом и спорил с ним, объясняя, что его сердце — это сад, в котором срубили древо зла. Но пенек остался, и этот пенек, лишь слегка торчащий из земли сожалений, может пускать и наверняка уже пустил сильные корни греха, угрожающие задушить и убить цветы духа. Дрейку следует очнуться. Выдернуть этот пенек вовремя, иначе смертоносные остатки плотских соблазнов разрастутся, и он навсегда отправится к Сатане и в геенну огненную.

Дрейк возражал, что не считает свои действия грехом. Его встречи с девушкой других религиозных взглядов, возможно, не самый лучший выбор, но кто знает, если до того дойдет, ведь со временем она может и обратиться?

А женитьба — это не грех. Супружество — это не грех. Любовь — это не грех. Конечно, нехорошо, что он встречается с девушкой другого сословия, и брак в таких условиях почти невозможен. Но отношения совершенно невинны (или почти невинны). Он готов понять беспокойство Сэма о слишком плотских взглядах на жизнь. Но не готов признать, как утверждает Сэм, что эта жизнь — лишь подготовка к следующей.

Дрейк любил жизнь, любил все ее проявления: закаты, восход луны, золотое сияние созревших зерен, чернильный блеск мушиных крылышек, вкус чистой воды из источника; любил лежать на спине и потягиваться от усталости, любил вставать по утрам, предвкушая новый день, любил свежеиспеченный хлеб и ощущать холодную морскую воду ногами, любил поджарить в угольках картошку, очистить ее и съесть, пока еще такая горячая, что и в руку не возьмешь, любил бродить по утесам, лежать на солнце и высекать искры кочергой. Он мог насчитать еще пятьдесят радостей жизни.

И в числе всего этого он любил девушку, и эта любовь была самой большой. Со многих сторон их отношения выглядели не самыми удачными, но в них не было греха. Возможно, рай сулит больше удовольствий, но Дрейк не мог их вообразить.

И в результате Сэм и Дрейк согласились, что их точка зрения может не совпадать. Находясь дома, Дрейк принимал участие во всех делах: по-прежнему еженедельно трудился на строительстве молельного дома на холме и каждый вечер молился вместе с Сэмом. Но Сэм больше не пытался контролировать каждое движение брата, и когда тот вставал посреди ночи и уходил из дома, Сэм молчал. Он верил, что в его брата могло вселиться настоящее зло, да и по выражению лица Дрейка поутру Сэм решал, что дьявол еще не стиснул его своими лапами.