Он схватил бутылку за горлышко, завертел ею над головой — быстрее, быстрее — и вдруг, сам не зная как, выпустил, и бутылка полетела прямо в переднее боковое стекло машины и раздробила его в мелкую стеклянную крошку.

— Да что же ты, несчастный…

С двух сторон распахнулись дверцы машины, и два молодых человека бегом помчались на холм, где сидели приятели.

— Я им покажу. — Матрос хотел встать, сжал кулаки.

Но тут на них уже накинулись. Подмяли. Старший матрос молотил кулаками, но все мимо, и кричал младшему:

— Ты их ногами, ногами лягай.

Он и сам лягался, но без толку. Младший матрос лежал на земле, закрыв лицо руками, и только всхлипывал. Ему надавали по шее, но он и не сопротивлялся.

Потом приехала полиция. Трое полицейских вышли из большой закрытой машины с решеткой на задней дверце. Старший матрос сопротивлялся. Двое полицейских схватили его и держали, пока третий спускался к машине за наручниками. Наручники надели, и он не мог уже ничего поделать, только орал и ругался. Разгоряченных кавалеров наспех допросили, и сразу обоих матросов — в закрытую машину, первым старшего. Он бушевал, скандалил, но его все же усадили на скамейку. Младший матрос, рыдая и всхлипывая, уселся напротив. Один из полицейских сказал ему что-то приветливое, похлопал по плечу и сел рядом. Третий полицейский запер снаружи дверцу и сел в кабину. Поехали.

Но старший все не мог утихомириться. Он повернулся к сидевшему рядом полицейскому, сунулся было к самому лицу, но его удержали.

— Ах ты мозгляк! В мундир вырядился! — Затем к остальным: — И вы тоже. Какого черта вы вмешивались. Мы тут сидим, отдыхаем на травке, а тут эти приехали и давай прямо у нас перед носом безобразничать. Они на нас даже не смотрят, не смотрят, видишь ли! А ведь это мы нефть-то возим! Мы самые! Тут мы сидим. А тут они приехали… Ездят себе… Ездят на нашей нефти. Вот именно… Носятся как черти… А мы нефть возим… Мы… Нефть…. Мы…

И тут он остановился. Он замолк и сидел, уставясь перед собой широко открытыми глазами, но ничего не видя, как слепой. Вдруг на глаза его набежали слезы, и он начал молотить себя по коленям скованными кулаками, бил все сильней и сильней. Младший матрос все время сидел, закрыв руками лицо, и не поднимал головы. Старший матрос бил, бил, бил…

— Ну зачем ты заладил эту дурацкую проповедь? Зачем бередил, зачем навел меня на эту окаянную… — Он колотил себя по коленям, как будто для того, чтобы заставить младшего поднять наконец голову. — Ну зачем? Какой бес тебя подзуживал?! Зачем?

Он привстал было, но его тут же грубо толкнули на скамейку. Тогда он весь точно обмяк и отчаянно разрыдался.

— What did he say?

— Something about oil.

— And what’s wrong with that?

— I don’t know[4].

ЮН ЕВЕР

Необыкновенная охота Халдора

_{Перевод К. Телятникова}

Халдор подстрелил медведя на ледяной поверхности фьорда у подножия скалистой горы возле самого мыса Маккензи.

Дело было в марте, ближе к вечеру, когда уже сгущались сумерки, и рассчитывать на удачный выстрел особенно не приходилось. Тем не менее Халдор долго еще не мог прийти в себя от досады и изумления, потому что медведь был всего в тридцати девяти шагах от него и Халдор целился ему прямо в грудь. Пуля попала в левое плечо. И наверняка раздробила ему там все кости.

Халдор не мог не выстрелить, так как зверь бежал прямо на него. Он обязательно выстрелил бы, как бы ни сложились обстоятельства. Шкура пяти-шестилетнего медведя, убитого зимой, стоит около двухсот крон. Поэтому в медведя всегда стреляют, когда он попадается на пути. А Халдор к тому же еще вынужден был стрелять.

Об этом он подумал как бы в свое оправдание, когда услышал звук пули, вошедшей в тело медведя, и увидел, как зверь поднялся во весь рост и с размаху прижал правую лапу к изуродованному плечу. Затем он рухнул и покатился по льду. Он ревел и грыз рану, как это всегда делают раненые медведи. А потом он вскочил и, прыгая на трех лапах, исчез в расселине между ледяными торосами.

Халдор сделал еще два выстрела и оба раза промахнулся. Выругавшись, он осмотрел прицел и мушку на ружье. Ну конечно, прорезь прицела покрылась инеем. Так бывает всегда в холодный день, когда вспотеешь, а ружье несешь на плече. От соприкосновения со стальной поверхностью ствола пар превращается в иней. Все три пули пошли вправо.

Протерев прицел, Халдор шагами измерил расстояние, с которого стрелял. Тридцать девять шагов по твердому насту. И еще пятьдесят вдоль кровавых следов до торосов.

Промазал! Эх, какой непростительно позорный промах, пусть даже на прицеле был иней! А теперь зверь улепетывает, ковыляя на трех лапах и с изуродованным плечом. Но почему этот шальной медведь бежал прямо на него? Почему он вел себя совершенно необычно и вопреки всем медвежьим повадкам напал на Халдора Иверсена на открытом месте и при дневном свете? Пусть винит самого себя в том, что попал в беду.

Халдор медленно шел вдоль кровавого следа, волоча за собой сани. Да, нехорошо получилось! Как и большинство охотников, он не любил увечить зверей. Ему было сорок два года, из которых четырнадцать он промышлял охотой, и такие вещи случались с ним крайне редко. Бывало, что он мог подранить нерпу или тюленя, но только весной, когда ослепительно сверкал снег под лучами солнца, это еще куда ни шло, но медведя — никогда. Впрочем, «никогда» это, пожалуй, слишком сильно сказано. Бывает, что ночью, в кромешной тьме, слишком нахальный мишка бродит вокруг хижины, словно злой дух, почти невидимый и бесформенный. Вот тогда Халдор мог и промахнуться. А стрелять надо было во что бы то ни стало, потому что медведь — это ночной хищник, и он может изо всех сил приналечь на стены хижины или разворотить крышу. Тут уж ничего не остается, как стрелять наудачу. Но днем в медведя стреляют только в том случае, когда есть уверенность, что пуля обязательно попадет именно туда. А туда — это в затылок или под лопатку, смотря по обстоятельствам. А если зверь идет прямо на тебя, что случается чрезвычайно редко, то стреляешь, конечно, в грудь. И спускаешь курок, когда знаешь, что обязательно попадешь.

Это один из неписаных законов кодекса чести, которому неукоснительно следуют все промысловики Севера. И уж во всяком случае, охотники на пушного зверя, признающие право животного умереть без боли, насколько это возможно. По правде говоря, дело здесь не только в кодексе чести. Охотник стреляет так, чтобы не повредить шкуру. И это уже вопрос чисто профессионального мастерства, точно так же как сапожник избегает делать лишние дырки в обуви, которую шьет.

Поглядывая на красную кровавую дорожку, Халдор чувствовал себя прескверно. Он пробирался между торосами, а порой и перелезал через них, стараясь двигаться как можно быстрее. Ведь бедняге косолапому сейчас приходится несладко. И нужно, не теряя времени, всадить в его глупый мозг маленький кусочек свинца.

Между тем становилось все темнее. Медведи необыкновенно живучи. И раненый медведь очень опасен, особенно в полумраке, среди ледяных торосов. Но более всего он опасен, когда плечо, к которому прижат ружейный приклад, ходит ходуном от учащенного дыхания после непривычного бега с препятствиями на морозном воздухе. И тогда никто не может быть уверен, что попадет точно в цель.

Халдор остановился. Наконец он прислушался к голосу рассудка. Попробовал прицелиться. Черным пятном мушка расплывалась в прорези прицела. Теперь стало совсем темно. Трудно было не только стрелять, но даже просто идти. И на фоне белого снега и зеленоватого льда можно было не заметить вовремя желтоватую шкуру медведя, притаившегося в тесном нагромождении торосов.

— Ах, черт побери! — выругался Халдор, добавив к этому еще несколько более сильных выражений. Он был очень сердит.

Было уже совсем темно, когда Халдор, поднявшись по песчаному откосу, дошел до своей хижины в Долине королевы Софьи. Да, так эта долина называлась на географической карте. А сам Халдор называл ее Мусорная долина. И не без основания, поскольку она была расположена таким образом, что ветер засыпал снег вокруг хижины глиной и песком, а из этого снега Халдор вытапливал воду и для питья, и для кофе, иногда и для супа, а в случае необходимости, впрочем не очень часто, и для мытья. Вот какое свинство устроила природа в этой королевской долине! Ну что за гадость: пить воду с мусором, а кофе с песком, который потрескивает у тебя во рту между дорогостоящими искусственными зубами! Потому-то он и переименовал эту долину, оскорбив ее королевское величество. Впрочем, королева давно померла и переселилась в лучший мир. Но если бы вдруг свершилось чудо и ей довелось выпить здесь хотя бы маленькую чашечку кофе, она, возможно, и простила бы Халдора.