— А Косте оставался всего месяц.

— Кто такой Костя? — спросил я.

— Как кто — муж. Он на флоте.

— Извини, забыл.

— Последний раз он писал из Риги… Ты знаешь, только о нем и думаю… На, возьми…

Она протянула остатки эскимо:

— Я больше не хочу. Доедай…

Я не отказался — в этом «доедай» было наше общее детство.

— Только о нем и думаю, — продолжала она. — Даже странно — ни отца, ни мать никогда так не любила. Сама себя не узнаю. Ты помнишь, какой я замуж выходила? Я и женщиной себя не чувствовала. Когда родился Витюля, я играла и забавлялась с ним, как с большой куклой. И уехал Костя во флот — сильно не переживала. А потом черт знает что… Еще, когда встречала… Как переродилась. На вокзале дичилась, а потом будто и не расставались…

— Значит, он приезжал?

— Конечно, в отпуск, — усмехнулась она и кивнула в сторону коляски. — Откуда бы они взялись?

Опять махнула рукой, отгоняя пчелу.

— Ах, Алеша, только бы он вернулся. Я б ему еще родила… Вам, мужчинам, непонятно это счастье… Я когда убедилась, что беременна, думала, с ума сойду от радости. Телеграмму Косте отправила. Работники почты, наверно, животы понадрывали, читая, что я там написала… А мне хоть бы что… Ни капли не стыдно.

Внезапно Рая стала серьезной.

— Алеша, а на флоте очень опасно?

— Везде опасно.

— Все-таки меньше, чем, например, в авиации. Правда ведь? Кругом броня…

— Ясное дело.

И вдруг Рая настороженно сощурила глаза:

— А ты почему не в армии?

Меня поразило это выражение глаз — внезапное отчуждение после приятельской доверчивости.

— Забыла? — спросил я вместо ответа, поднялся со скамьи и, не прощаясь, ушел.

Нет, невозможно жить в городе, в котором не осталось друзей. Нужно было что-то делать.

К тому же я почти лишился сна. Ночью ко мне на балкон пришла Оксана в накинутом на плечи пальто.

— О чем все думаешь? Оставь свои печали. Все ладно будет.

— Ни о чем я не думаю.

— Не журись понапрасну. Ты не старый еще. Молодайку гарну найдешь. Еще сколько счастья будет.

Я сделал вид, что засыпаю, чтоб она ушла. Другой раз среди ночи явился ко мне старик и принялся трясти за плечо.

— Зачем ты кричишь? Пожар, чи шо?

По-моему, я не кричал.

— К доктору тебя надо, — сочувственно уговаривала Оксана, — а может, меду попить? Дюже помогае…

В те дни я много и без всякой цели бродил по городу. Мною владело непонятное беспокойство. Нет, конечно, какая чепуха — к доктору. Надо уехать. Здесь я ни к чему…

Ходил на Гимназическую улицу, по которой когда-то мама водила меня в детский сад. Улица оставалась такой же. Ничего на ней не построили за минувшие годы. По-прежнему вся из небольших дореволюционных домишек, вся в акациях и вязах. На углу Гимназической и Московской находилась булочная Урюпина, где мама каждый раз покупала мне плюшку, душистую, свежую, облитую молочным сахаром. Позже, когда мама стала работать, водила меня тетя Капа… Чего-то я ждал от этой улицы, а пришел, ничего не случилось, все вокруг молчало. А почему-то вспомнил, как мечтал тогда о настоящем перочинном ножике, чтобы в нем было два лезвия, отвертка, шило, штопор и консервооткрыватель. Так мама и не собралась купить мне такой нож: то не было денег, то не было ножа. А когда появились свои деньги, то уже расхотелось покупать такой пустяк.

Как-то ранним утром забрел на Соколовую гору. С нее открывался вид на весь город. Он дремал внизу; в нежной дымке видны были ровные улицы, мосты, церкви. Все такое знакомое. Нашел среди беспорядка крыш острые шпили консерватории, серый купол цирка. Спускаясь вниз зарослями клена и ясеней, вспоминал, что эти деревья сажали еще до революции студенты. Может, я сейчас касаюсь ветвей дерева, которое тогда посадил мой отец? И все-таки не оставалось ничего другого, как уехать.

Во время моих блужданий однажды забрел на берег Волги, к переправе. По небу шли сырые, низкие тучи. На пыль под моими ногами упало несколько капель дождя. Едва заметно начинало смеркаться. От небольшой зеленой пристани готовился отчалить «Энгельс». Внезапно увидел Нонку Брыкову — она поспешно спускалась вниз по тропинке с Мушкой на поводке. Должно быть, Мушка первый раз в жизни оказалась привязанной и чувствовала себя непривычно. Она бестолково шарахалась из стороны в сторону, путаясь под ногами прохожих. Зачем Нонка сюда попала и что за причуда взять с собой Мушку? Ведь это путешествие через весь город.

Когда они проходили мимо меня, я окликнул Нонку. Она вздрогнула, остановилась, недовольно взглянула на меня. Потом кивнула и хотела пройти мимо, но я подошел к ней.

— От Юрки есть что-нибудь?

— Одно письмо, — проговорила Нонка нерешительно.

— Откуда?

Она нахмурила брови, припоминая:

— Не обратила внимания.

— Ты мне покажешь?

— Оно у меня дома.

— Ты куда идешь?

— Никуда. Я сейчас вернусь.

Она быстро спустилась вниз по тропинке, почти волоча за собой напуганную, упирающуюся Мушку. Через минуту я потерял Нонку из виду — она смешалась с толпой, а потом ее синий берет мелькнул на палубе «Энгельса». Я не понимал, что происходит: сказала «подожди», а сама уезжает. Зачем она обманула меня?

Через несколько секунд пароходик дал гудок и отчалил. Я уже собирался уйти, как ко мне приблизилась Нонка.

— Вот и я.

— А где Мушка?

Девушка усмехнулась невесело:

— Отправилась путешествовать.

— Как это? — не понял я.

— Папа написал, чтобы ее ликвидировали. Это вполне разумно, но не могла же я утопить ее или пристрелить… Пришлось отдать знакомому капитану.

— Кому?

Нонка опять усмехнулась:

— Предположим, я назову тебе фамилию и имя капитана. Что они тебе скажут?

— Ты права, — согласился я.

— Между прочим, он искал именно такую собаку — небольшую, но умную. Так что в этом отношении Мушке повезло.

— Чем она вам помешала?

— А кормить? В ближайшее время введут карточки. Тогда будет не до сентиментальностей — каждая крошка будет на учете. Людям будет не до собак…

Около Троицкого собора сели на трамвай. Поехали к Нонке. Она оставила меня во дворе, на лавочке, а сама ушла в дом. Ждать пришлось долго. Думал уже, что она забыла обо мне. Начался тихий дождь. Свет из окна освещал мокрые цветы на длинной клумбе. Я встал под развесистый густой вяз — под ним было сухо. За забором отчетливо слышались два голоса — мужской и женский:

— Если мальчик — назовем Игорем. В память о моем отце. А если девочка, как хочешь…

— Если девочка, пусть будет Светлана. Такое красивое имя.

— Пусть будет Светлана…

Нонка вышла на крыльцо, позвала меня.

— Я здесь, — сказал я, выходя на свет.

Нонка развела руками:

— Такая досада — не нашла. Где-то в книгах. Все перерыла.

— Как же ты? — невольно вырвалось у меня.

Голос Нонки сразу напружинился:

— А что изменится, если ты прочтешь? Он пишет, что жив и здоров — это могу сказать тебе и я.

«Что изменится?» Конечно, ничего. И все-таки подумалось: «Какого черта он ее любил?»

Только много позже, в вагоне, когда я прощался с родным городом, внезапно пришла в голову очевидная мысль: «Ведь Нонка тогда наврала: не было никакого знакомого капитана. Спровадила Мушку на другой берег Волги и только». Вот так у меня часто бывает: что мне говорят, принимаю за чистую монету и только потом начинаю понимать, что меня обманули. «Знакомый капитан» — какая все это чепуха…

…Побывал я на Соляной улице. Вот два окна, которые когда-то были нашими. Перед ними рос большой тополь, а через улицу стояла старообрядческая небольшая церковка. Я вошел во двор и заглянул в окна полуподвала. За белой занавеской мерцал свет. Спустился к тете Капе. Она жила в той же комнате, которая прежде была купеческой кухней. Тетя Капа вязала что-то на спицах. Я остановился у порога:

— Не узнаете?

— Никак, Алеша?

— Пришел попрощаться.

— Не забыл старуху? Обожди-ка, самовар поставлю.