– Крепко запомните эти мои слова, ибо они очень важны: у меня один-единственный сын – Хакон Сверресон; других детей нет, а коли явится кто и станет говорить, будто он мой сын, знайте, это обманщик и смутьян и поступать с ним должно соответственно.

Минуло еще несколько дней, и Сверрир почувствовал, что его час пробил. Ближним людям велено было облачить его в парадное платье и усадить на трон, ибо так он желал умереть. Вообще же недужный король пребывал в добром расположении духа, шутил и даже смеялся. О королевином и своем родиче и противнике, епископе Осло, он сказал:

– Николас Арнарсон твердил, что меня надобно изрубить на куски и бросить псам и воронам. А я получу елеосвящение и буду сидеть тут, в кругу друзей, и мой безмятежный вид докажет всем, как подействовали на меня проклятия врагов.

В субботу 9 марта 1202 года пятидесятилетнего конунга Сверрира, облаченного в лучшее платье, усадили на трон, где он был соборован и встретил свою кончину. Он сидел в короне, со скипетром и державою в коченеющих руках и улыбался. Все могли видеть, что в последний свой час король Сверрир был светел и радостен.

В стене Церкви Христа – между хорами и главным входом – выбили нишу, куда с пышными церемониями поместили улыбающегося короля Сверрира, после чего под дробь барабанов, звуки труб и пение монахов нишу вновь замуровали.

НИДАРОС

Сквозь свинцовые стекла узких окон новый архиепископ Йон, разминая пухлый палец с перстнем – символом своего нового сана, глядел вниз на площадь перед Нидаросским собором, где скоро появится новый король, Хакон сын Сверрира.

Соборная площадь, как обычно, кишела народом, особенно паломниками. Одни были на костылях, другие – сплошь в мерзких коростах, с открытыми ранами, которые они старались очистить и промыть святою водой из колодезя Олава, третьих приходилось нести, и жить им оставалось совсем недолго. Но не только опустившиеся оборванные горемыки стояли там, зажав в кулаке тоненькие серебряные брактеаты[24] и дожидаясь, когда можно будет войти в собор и купить благословение и святую воду для питья и промывания ран. Были на площади и разодетые вельможи, кое-кто верхом. Отовсюду слышалась чужая речь.

Каноники переводили, указывали дорогу, поддерживали порядок в очереди и помогали чем и как могли. Несколько монахов продавали паломникам особые значки из свинца. Кое-кому удавалось даже запечатлеть свое имя на глиняных блоках, из которых каменщики клали стены, – достаточно было уплатить ничтожную сумму, но мало кто располагал такими деньгами. Иные приезжие издалека, едва завидев собор, падали на колени и вот так, на карачках, совершали путь покаяния. Некоторые, видно, каялись в тяжких грехах: вон трое замызганных грешников, бичуя свои окровавленные спины, ползут на ободранных коленях к собору. Потный монах, согнувшись в три погибели под тяжестью денежного ларца, обходил паломников, собирая пожертвования. Как только ларцы наполнялись, их относили в епископские палаты.

Архиепископ Йон был не слишком растроган жалостным зрелищем, которое видел под окнами. Он размышлял о предстоящей встрече с молодым королем. По слухам, Хакон сын Сверрира был весьма хорош собою. Среднего роста, но повыше отца. Благовоспитан, держится с достоинством, милостив, как и отец, и владеет красноречием. Знает по-латыни и по-французски. Йону не верилось, что Хакон так безупречен, как о нем говорят. Он знал, что его предшественник архиепископ посылал своих людей побольше разведать об учтивом королевиче. На это потребовалось время, потому что Хакона окружали надежные друзья, ограждавшие его от любопытных. Лазутчики выяснили, что у Хакона есть одна слабость – или сила, смотря с какой стороны поглядеть. Втайне он, как и его нареченный дед по отцу, Сигурд Рот, был невероятно охоч до женщин.

Впрочем, такое едва ли можно поставить ему в упрек, ведь знатные мужчины частенько имели по нескольку женщин, да еще и кичились этим. Странно, что Хакон скрывал свои похождения. В особенности когда подошло время принять королевскую власть и ему требовалось все достоинство и авторитет, какие он только мог явить народу. Однако же молодой король нашел способ прятать следы. Он всегда был осмотрителен в выборе помощников и честен с женщинами, никогда не давая им невыполнимых обещаний, что позволяло ему сохранить их дружбу, благорасположение и во многом было залогом молчания.

Последние донесения, полученные архиепископом, сообщали, что загадочный сорвиголова Хакон с недавних пор «изрядно переменил свои обычаи, при том переменил к лучшему». «Возможно ли это?» – думал архиепископ.

И вдруг архиепископа пронзила ошеломляющая мысль. А что, если король Хакон назначил такое же расследование на его счет? Что, если он узнал о Черной Магдалине с Холмов, которая каждую среду навещала архиепископские палаты и продавала ему свои услуги? Ее вправду звали Магдалиной, как грешную соблазнительницу из Писания, и Йон долгие годы еженедельно поддавался соблазну, а после ее ухода каждый раз долго отмаливал грех, перебирая четки. Но другие могут и не зачесть ему этих молитв. А вдруг она расскажет всему свету о странноватых причудах архиепископа Йона, обо всем скотстве, в каком он украдкой заставлял ее участвовать, и о том, что платил он ей из прочных дубовых ларцов, деньгами паломников? Нет, это невозможно. Не дерзнет она сказать ничего такого. Он объявит ее клеветницей и лгуньей, посланной сатаною, и велит нещадно высечь кнутом, а народ скорее поверит своему архиепископу, чем какой-то шлюхе. Или нет?

Дверь за спиной Йона распахнулась, и в комнату ворвался Хакон Бешеный, родич нового короля.

– Я скакал во весь опор, чтобы предупредить тебя. Король будет с минуты на минуту. Он выехал следом за мной и очень поспешал сюда.

Хакон Бешеный без спросу сел, но архиепископ как будто бы и внимания на это не обратил, немного постоял в задумчивости и с тяжеловесной насмешкой произнес:

– Все в этом деле поспешали. Ты и твои люди поспешали, да припозднились. Дружинники из Бьёргвина поспешали, им даже мнение архиепископа недосуг было выслушать, прежде чем отправиться на Эйратинг[25] присягать на верность конунгу. Вот набрать побольше людей, чтобы все прошло, как им надо, – на это у них времени хватило. Мне только не очень понятно, почему бы это теперь, когда Хакон сын Сверрира стал королем, ему этак не терпится поговорить со мной.

Хакон Бешеный не усидел на месте, опять вскочил и бросился к окну глянуть, не видно ли короля.

– Откровенно говоря, все мы припозднились, – сказал он, – дело сделано, теперь власть у Хакона, но это не означает, что он получит власть и над церковью, и над Нидаросом. Здесь твоя власть, Йон. Нынче впервые встречаются новый король и новый архиепископ. Все теперь в ваших руках: как вы двое решите, так оно и сложится в будущем. Ты не должен ни в одном пункте идти на уступки. Бейся за свою веру. Вспомни святого Томаса Бекета[26] в Англии, он принял смерть у алтаря, но не пожертвовал ни единой привилегией церкви.

Сию минуту архиепископ Йон не больно-то горел желанием идти на смерть по примеру Томаса Бекета. Пусть даже у алтаря. Некоторое время он молчал. Затем повернулся к Хакону Бешеному и спросил:

– А еще что было на Эйратинге? Внял ли Хакон наказу короля Сверрира призвать клириков обратно в страну?

Хакон Бешеный налил себе вина, опять-таки без спросу, и осушил кубок.

– Призвал он клириков обратно? – повторил Йон.

Хакон Бешеный нехотя, с кислой миной кивнул:

– Да, призвал.

Архиепископ знал, что изгнанным на чужбину епископам и священникам жилось куда хуже, чем они изначально рассчитывали. Старый слепой архиепископ Эйрик Иварссон в конце концов даже умер из-за этого. Вот почему Йон разом оживился.