Сказав жене, что пошел устраиваться на работу, он направился в пожарную часть, где работал его друг Тюлень. Это совсем рядом, если напрямик — через пролом в заборе.

Пожарники тоже были одеты в фуфайки военного цвета, и Большой Гоп легко бы сошел за своего, если бы у него были еще усы. Дело в том, что начальник этой пожарной части был очень строгим: каждому подчиненному вменялось в обязанность носить по форме замечательные пожарные усы.

Благодаря различным противопожарным мероприятиям пожаров в городе не наблюдалось. В ожидании его часть пожарной части играла в футбол. Среди футболистов Тюленя не было. Ни за какие коврижки не согласился бы он носиться по полю за мячом. На воротах, правда, он, случалось, стаивал. И, надо отдать ему должное, пропускал не так уж много голов. Мяч частенько попадал в него и отскакивал, как от стенки. Дело в том, что он занимал довольно много места в воротах. Худощавым Тюленя никак нельзя было назвать. В магазине «Богатырь», когда он туда заглядывал, чтобы выбрать себе что-нибудь из одежды, продавцы безнадежно разводили руками. Огорченному Тюленю приходилось пользоваться услугами специального пожарного ателье. Закройщики всегда ворчали:

— Вылетим мы с этим пожарником в трубу! Это ж надо, на рубашку идет столько материала, сколько на один полнометражный десантный парашют.

Другая часть пожарной части играла в конный бой.

Раньше было популярным забивать козла, но строгий начальник запретил эту игру, так как от сотрясения отваливалась штукатурка и приходилось ремонтировать здание каждый месяц. Конный бой на поверку оказался куда интереснее, чем домино. Сущее удовольствие было смотреть на больших и сильных, в блестящих пожарных касках, усатых «лошадей». И «всадники» были не хуже, ведь и они были все как один в касках и при усах. Кроме того, у каждого в руках — багор. Ох и ловко они этими баграми орудовали, ссаживая друг друга!

Тюленя не было и здесь. Не такой уж Тюлень дурак, чтобы быть «лошадью». Ну а посадить его на плечи никто бы при всем желании не смог. Разве что целой пожарной команде было под силу оторвать Тюленя от земли.

Большой Гоп заглянул также в курилку, поаукал в дыму, но больше так, для блезиру. Тюлень вряд ли мог быть здесь. Он знал: курить — здоровью вредить.

Таким образом, оставалось одно место, где мог быть Тюлень, — на посту. Приглядевшись, Большой Гоп узнал в постовом своего приятеля.

— Эй, на посту! — крикнул Большой Гоп. — Слазь сюда!

Постовой не отреагировал.

Большой Гоп, выбрав палец почище, небрежно сунул его в рот и свистнул.

Постовой не пошевелился.

Тогда Большой Гоп сунул два пальца в рот и свистнул громче.

Снова с тем же успехом.

Большой Гоп делал различные комбинации из пальцев, совал их в рот по три и по четыре… все десять сразу. Случись здесь Соловей-разбойник, он бы, наверно, умер от зависти, но постовой был непробиваем.

Делать нечего, Большой Гоп полез на каланчу сам. Каждую ступеньку скользкой железной лестницы он обильно посыпал проклятьями. И то сказать, до смотровой площадки он добирался не менее чем четверть часа.

— Ну ты… Тюлень… поганка, — едва переводя дух, сказал Большой Гоп и ткнул постового кулаком в спину.

Постовой вдруг поехал набок, неловко, плашмя упал на пол. Большой Гоп в страхе отскочил, но тут же, придя в себя, засмеялся: постовым был не Тюлень и даже не какой-нибудь другой пожарник — на полу, раскинув ватные ноги, лежало чучело. Впрочем, это чучело чем-то здорово напоминало Тюленя.

Пожарная каланча — не телебашня в Останкино, тем не менее небольшая комнатка, где постовой мог погреться чаем, была предусмотрена. Большой Гоп спустился на этаж ниже и вошел в эту комнатку. Там на надувном матрасе храпел Тюлень.

Большой Гоп сел на корточки перед Тюленем, закурил сигарету «Кент». Ему страшно захотелось проучить приятеля. Как назло, ничего стоящего на ум не приходило. Искурив сигарету до фильтра, так ничего стоящего не придумав, Большой Гоп попросту сунул окурок в замечательные усы Тюленя.

— Пожар, что ли? — принюхался и пожевал губами Тюлень. Он запустил руку за пазуху, где у него всегда хранился небольшой запасец гороха, достал пару стручков, сунул в рот, потом, еще не открывая глаз, потянулся к красной пожарной кнопке, чтобы сыграть на всякий случай тревогу.

— Шуток не понимаешь? — ударил его по руке Большой Гоп.

Разумеется, понять такого рода шутки дано не каждому. Но Тюлень не обладал каким-то особенным чувством юмора, к тому же он не был очень обидчивым. Вообще же про него надо сказать, что больше всего на свете он любил поспать и потрескать гороха. И занимался преимущественно либо тем, либо другим. Тушит, например, пожар — в одной руке брандспойт, в другой — горсть гороха. Служебным рвением Тюлень не отличался. В самое пекло не лез, объясняя это тем, что нет противогаза. Противогазов в пожарной части было сколько угодно. Другое дело — ни один, даже самого последнего размера, не подходил ему. Все, наверно, потому, что Тюлень слишком много ел гороха. Доброй, даже слишком доброй была у него мама. Специально, чтобы выращивать для своего сыночка горох, она купила участок в коллективном саду. После работы она спешила на этот участок обрабатывать каменистую землю. Сыночек же ей никогда не помогал, он даже не знал, в какой стороне сад, и вообще думал, что горох делают на фабрике, как конфеты. Чем старше становился сыночек, тем больше требовалось ему гороха. Мама с годами постарела, и сил, чтобы обрабатывать каменистую землю, почти не осталось. Но сыночек и не думал ее пожалеть, такой это был человек — Тюлень.

— Пошли, — сказал Большой Гоп, — дело есть.

Тюлень выпустил воздух из надувного матраса, принялся скатывать его.

— Не потребуется, — попробовал остановить его Большой Гоп, — а вот пожарная лопатка — может быть.

Но Тюлень все равно прихватил с собой свою очень удобную переносную постель. Установив как следует постового, повесив ему на грудь для пущей важности бинокль, Тюлень нажал на маленькую кнопку.

— Между прочем, у нас есть лифт, — сказал он Большому Гопу, намеревавшемуся спуститься пешком по лестнице.

Глава шестая,

в которой гопкомпания выходит на рекогносцировку. Впервые подает голос то, которое в подвале, а некоторое время спустя Тюлень кричит «мамочка».

Большой Гоп и Тюлень без стука вошли в дверь, на которой висела табличка:

Они гордились, что могут вот так запросто, без стука, не вытирая ног, не снимая шапок, с пожарной лопаткой под мышкой и даже с надувным матрасом войти к начальству. Дело в том, что Силыч был их другом.

— Грустно и обидно, — вместо приветствия сказал Силыч.

— Ты прямо зеленый от грусти и обиды, — сказал Большой Гоп, — зеленее крокодила Гены.

— А что случилось?

— Полвека на посту, незаменимейший человек, а что получается? Получается, что уважения и почета я не заслужил. Все выпускники школы получили приглашения, а про меня, вы думаете, кто-нибудь вспомнил?

— Нашел из-за чего расстраиваться, — сказал Тюлень. — Мы получили, да не пойдем.

— Я бы тоже не пошел, внимание дорого. Забыли, а у меня, между прочим, заслуги. В семнадцатом, когда вас и в помине не было, я учился в гимназии. Вы думаете, так просто учиться в гимназии?.. Трудное было время. Не раз за высказывание свободолюбивых идей царские сатрапы пороли меня розгами, но я…

Если бы вдруг случайно с Силычем оказался кто-нибудь из однокашников, он бы напомнил ему, что его свободолюбивые идеи заключались в том, что он сбегал с уроков и подбивал к тому своих товарищей. Но поскольку своих однокашников он давно не встречал, то и плел всякие небылицы про свои заслуги и про старую жизнь.