Сережка поднялся с нар, зевнул и зябко поежился. Он тут же вспомнил про особое задание, и сонливость его сняло как рукой. Он проверил, на месте ли пистолет, обул валенки и надел ватник.

Баутин налил ему кружку горячего чая и поставил на стол котелок с кашей.

— Подзаправься, — сказал командир. — Тебе долго на холоде быть придется.

Быстро покончив с едой, Сережка встал.

— Я готов, — сказал он, пряча в карманы две ручные гранаты.

Баутин внимательно оглядел его.

— Ничего не забыл? Всё при тебе?

— Так точно!

— Добро. Тогда пошли к командиру отряда.

Снаружи было темно и холодно. В отдалении то тут, то там взлетали немецкие осветительные ракеты, и пока они горели, дежурные пулеметчики карателей начинали бить в сторону партизан. И это было совсем небезопасно: шальные пули залетали и в лагерь.

Вручая пакет Сережке, Андрюхин напомнил:

— Мы все надеемся на тебя, боец Корнилов.

— Все помню в точности, товарищ командир.

— Тогда выполняй приказ.

Баутин и Сережа вышли из землянки и тут встретили Шуру Чувашову.

— А я вас ищу. Командир с вечера наказал проводить Сережку.

— А он как штык, всегда готов. Сам проснулся, — пошутил Баутин.

— Молодец, — ответила Шура. — Как настроение, Корнилов? Что-то ты легко оделся, в одной телогрейке?

— Ничего. Не замерзнет. Я для него полушубок прихватил, — сказал Баутин.

— Зачем он мне, — возразил Сережка.

— А затем, в нем тебе теплее будет. Только ты его с собой не бери. Оставь на месте, когда к нашим пойдешь.

— Ладно.

— Теперь, кажется, все, — Баутин тронул Сережку за плечо. — Не будем терять время. А то скоро светать станет.

Молча они втроем направились от партизанской базы в сторону реки через густой лес.

Прошло не более получаса, когда они достигли боевого охранения, занимавшего позицию на бугре. В широком окопе пулеметного расчета передохнули и снова двинулись в путь.

Утопая в глубоком снегу, Баутин первым торил тропу. Сережка шел следом, за ним Шура; она несла две лопатки.

Наконец они вышли к лощине, по низу которой подо льдом текла лесная речушка. Свернули в сторону и остановились около большой накренившейся ели, под которой еще с вечера была приготовлена и тщательно замаскирована снегом нора.

Указывая на нее, Баутин шепнул:

— Вот здесь схоронишься.

Сережка присел на корточки и заглянул в темный лаз.

— Сойдет, — тоже шепотом ответил Сережка. — Ну так я, пожалуй, полезу.

— Постой, — сказала Шура. Она шагнула к Сережке, наклонилась, прижалась щекой к его щеке, поцеловала.

— Ты береги себя, Сереженька.

— Ладно, сам знаю. Не маленький, — недовольно буркнул Сережка.

Баутин кинул в пещерку тулуп.

— Укройся потеплее. Ну как там, не холодно?

— Нисколечко. В такой берлоге всю зиму зимовать можно.

Ну давай. Сиди да помалкивай. Сейчас мы тебя снаружи снегом закидаем и уйдем.

Шура, наклонясь к лазу, шепнула:

— Вроде метель поднимается.

— А мне-то что? — отозвался Сережка.

— Да это же хорошо. К утру все следы заметет. Держи-ка вот лопатку. Быстрей откопаешься.

— А как же вы? — отозвался Сережка и, нащупав в темноте деревянную рукоятку, положил лопатку подле себя.

— Одной обойдемся.

— Вы особенно много снегу не накидывайте, а то вдруг я ничего не услышу.

— Хорошо, — отозвалась Шура. — Счастливо тебе, Сереженька.

— Ну, Сережка, будь, — шепнул Баутин и торопливо стал закидывать снегом лаз в нору.

Закидав его и похлопав лопатой, он припорошил сверху для незаметности рыхлым снегом, чтобы совсем ничего не было приметно со стороны.

Внутри снежной берлоги — тьма-тьмущая. Жутко Сережке оттого, что глаза ничего не видят, один ледяной холод вокруг. И тишина такая, точно сидишь под водой. Не слышно никаких звуков: ни шума ветра, ни скрипа деревьев.

Сережка ощупал снежные стенки — они оказались плотные и очень холодные, под собой нашарил толстый слой елового лапника. Он воткнул лопатку рядом с тем местом, где был лаз, укутался в полушубок и прилег поудобнее, но тут же поднялся, боясь заснуть.

Сережка сел, поджав под себя ноги, и взглянул на светящийся циферблат часов — зеленые стрелки показывали пять.

«Ух ты! Время как идет, — удивился он. — Больше часа прошло, как вышли с базы. Скоро рассветет. А может, уже рассвело?»

Сережка замер, прислушался. Было так тихо, что казалось, будто нет ничего живого вокруг. Мальчик вздохнул.

«А Шура и Баутин, наверно, уже вернулись в отряд, — подумал он, — доложили обо всем командиру и пошли досыпать. Да нет, спать они теперь не станут. Шура, наверно, на кухню ушла, к тете Даше, о чем-то говорят…»

Неожиданно слух его уловил частое глухое постукивание — словно дятел долбил сухую лесину: тук-тук-тук… Тук! Сережка напрягся и даже сунулся вперед, к лазу. Постукивание повторилось раз и другой. И от этих звуков, таких, казалось бы, вялых, по телу его прошла дрожь. И с этой минуты все посторонние мысли отлетели прочь, и весь он обратился в слух.

Мало-помалу глаза стали различать полушубок, слабое очертание лопатки. Сережка взглянул на замурованный лаз — там уже обозначилось мутноватое пятно.

Вскоре раздались где-то совсем близко выстрелы. Стрельба усилилась, и вот земля вздрогнула от первых разрывов мин или снарядов. Начался новый бой.

Сережка совсем закоченел, руки зашлись от стужи, хоть реви, а он слушал и слушал, помня одно: «Услышишь три пулеметные очереди с перерывами, пережди минут двадцать, вылезай и беги…»

Не жалея сил

— Наши, — радостно прошептал Сережка, когда оборвалась последняя, третья пулеметная очередь.

Подождав сколько положено, он схватил лопатку и проворно раскопал лаз. Опираясь на локти, выполз наружу — свет ударил в глаза. Он прищурился, огляделся. Лес, высокий и хмурый, покачивался вверху под ветром, падал редкий снег, свиваясь в бесконечную белую занавесь.

Сережка поднялся, съехал по крутому заснеженному склону в лощину, насколько мог быстро зашагал вдоль нее.

«Только бы они продержались. А уж я обязательно добегу. Найду своих», — мысленно торопил он себя и прибавлял ходу.

Вскоре он разогрелся так, что уже пот стал стекать по лицу, а он все шел и шел. Когда вырвался из лощины на просеку, стало легче, Сережка даже побежал. Но очень хотелось пить. Он ладонью хватал снег и жадно глотал его на бегу.

Было уже далеко за полдень, когда Сережка почувствовал, что выбивается из сил. К тому же прибавилась непонятная тяжесть во всем теле. Его знобило, в горле саднило, и было больно глотать слюну. Он простудился, но не знал об этом и все время думал только о том, как бы быстрее добраться до какой-нибудь деревни, где бы можно было немного согреться и передохнуть.

Теперь он шагал краем поля, держась ближе к лесу, и когда поднялся на бугор, то сразу увидел впереди неширокую речку, а на том берегу — темно-серые избы. Радостно стало Сережке.

«Да это же река Сотня!» — вспомнил он пояснения командира и что было духу припустил к ней. Под берегом Сережка увидел прорубь и не удержался, чтобы не напиться. Он лег на живот, но до воды не достал. Черпая ладошкой, он все же напился и как-то сразу ослабел. По обледенелой тропе он уже не смог подняться.

К проруби шла женщина в платке и в старом ватнике, с ведрами на коромысле. Шла осторожно: снежок припорошил дорожку, а внизу-то лед, того и гляди загремишь вместе с ведрами. Вдруг женщина остановилась и чуть было не кинулась назад, в деревню.

— Ой! Да кто же это лежит? — испуганно прошептала она. — Никак мальчонка.

Подбежав к лежащему Сережке, она приподняла его голову, заглянула в лицо. Не раздумывая, женщина взяла мальчика на руки и направилась с ним к своей избе.

Положив мальчика на скамью, она стянула с него телогрейку, подсунула под голову, стала растирать его закоченевшие руки.