— Всё равно, не хочу.

— Нет, ты, Женя, не понимаешь. Представь себе, мы бы вдруг ночью поймали какого-нибудь шпиона или фрица и отвели бы его к командиру.

Ваня так разрисовал героическую картину поимки шпиона, что Женя заслушался и даже немного струхнул.

Они сидели на берегу реки после купанья. Ваня говорил, говорил, а Женя слушал и удивлялся, как ловко всё получается. Тут и тёмная дождливая ночь, и густой таинственно-чёрный лес, и ловко устроенная засада. Они лежат, замаскировавшись в кустах, и прислушиваются, как переговариваются два фашиста, идущие прямо на них. Ваня, Женя и другие ребята терпеливо и храбро ждут врагов, приготовившись навалиться на них, связать, забить им рты.

Но тут Женя не выдержал и возразил:

— Но фашисты без оружия не ходят…

— Ну и что же…

— А как же мы их поймаем и свяжем?

Разгорелся жаркий и долгий спор. Друзья забыли и о том, что их товарищи чистят картофель, а они позорно сбежали. Вспомнил об этом Женя. Ваня, разумеется, как всегда, спокойно ответил, что ничего особенного не случилось, они быстренько ещё раз искупаются и бегом в лагерь…

Нельзя сказать, чтобы они бегали очень долго, но их отсутствие было замечено. Бригада на чистке картофеля задержала приготовление обеда. Хватились искать старшего, однако не нашли не только его, но и Женю. Молчаливый и строгий повар, бывший фронтовик, недовольно заявил, что подобного «ЧП»[44] он больше не потерпит.

Серёжа, поскольку дежурили на кухне ребята из его отряда, принял вину на себя и, чтоб спасти положение, послал на кухню подкрепление. Это разозлило его, так и хотелось отдуть Спицына.

Стычка произошла неожиданно. Серёжа встретил Ваню за углом школы, когда тот с Женей возвращался с купанья.

— Ты почему срываешь обед? — нахмурился Серёжа, схватив Ваню за грудки.

— Отстань, я тебе не повар! — резко рванувшись, ответил Ваня.

Но Серёжа всё же успел дать ему такого шлепка, что тот упал.

Когда Женя и Ваня скрылись за углом, Серёжа понял, что поступил неверно. Только в пионерской комнате он немного успокоился. Здесь было шумно. Сюда приходили ребята по неотложным делам. Одни за футбольным и баскетбольным мячами, другие за шахматами, третьи за советом по выпуску стенной газеты. Одним словом, жизнь в лагере началась бурная, хлопотливая. Ещё с утра Юра Громов со старшим пионервожатым начали готовиться к пионерскому костру, который предполагалось провести недалеко от школы, в лесу. Выбрать место для костра, заготовить сучья, пригласить старого большевика с рассказами о революционном прошлом Урала — всё это увлекало ребят, но и требовало немало забот. Пионеры были увлечены важными делами, но Серёжа ходил мрачный. Неприятно докладывать на линейке о случившемся вместо того, чтобы коротко, по-пионерски сказать: в день открытия лагеря в отряде никаких происшествий не было.

У огромного сухого соснового пня, на бугре, названном Лысой горой, был заложен пионерский костёр. Место выбрали на славу. Одной стороной Лысая гора спадала к шумевшей реке, терявшейся в зарослях смешанного леса и кустарника, другой — уходила в густую сосновую тайгу, видимо, соединяясь где-то далеко-далеко с Уральским хребтом. Со стороны города лес был редким, но сосны стояли высокие, стройные. Таким образом, небольшая Лысая гора была со всех сторон окружена лесом. Кругом деревья, деревья, а над ними бездонное темноголубое небо.

С наступлением темноты затихал ветер, и тайга начинала засыпать. На бескрайней синеве августовского неба мерцали звёзды, тоже точно засыпающие и холодные. Только горная река нарушала этот покой, перекатывая мелкие гальки, ударяясь в извилистые берега, да вдали перекликались паровозные и заводские гудки вечно неспящего трудового города.

Но как ожил лес, когда зажгли костёр! Потянуло приятным дымком, запылали сухие иглы, затрещали пересохшие сучья, и огромное пламя озарило Лысую гору, тайгу, возбуждённые и радостные лица ребят.

Пионеры не подозревали, что тот самый Зимин, у которого сыновья на фронте и которому они, ребята, помогли зимой, — старый большевик. А между тем Иван Иванович Зимин, невысокий полный старик, с большой белой, бородой и добрыми глазами, пришёл к ним, к пионерам, поделиться своими воспоминаниями о революционной борьбе уральских большевиков.

Иван Иванович начал свой рассказ издалека, с детства, которое было у него безрадостным и тяжёлым. Говорил он о простых вещах, а слушать было интересно.

— Дед мой и отец, — начал Иван Иванович, — потомственные уральские железоделатели. Мне было лет восемь, когда я пошёл работать, помогать отцу. Богат наш Урал-батюшка железом, ух, как богат. В ту пору мой отец работал на одном маленьком заводе, затерявшемся вот в такой же тайге. Сначала я был «будильником»… Каждое утро вставал в шесть утра, шёл по заводскому посёлку от дома к дому и стучал в окна. Как только откликнутся хозяева, так я должен сказать: «Пора на работу», а сам — дальше, к другому дому. Так каждое утро мне приходилось раньше всех вставать и будить рабочих нашего заводского посёлка.

В те далёкие времена часов у рабочих не водилось, а заводской гудок не каждого разбудит, когда посёлок от завода далеко, а люди на горячих работах умаются, работая часов двенадцать-четырнадцать. Вот я и был «будильником» заместо часов, или петуха, чтоб люди не опаздывали на работу…

Ребята засмеялись. Было смешно и самому Ивану Ивановичу. Он сделал небольшую паузу и продолжал:

— Плата мне за это полагалась невеликая: десять копеек в день. Всё подмога, говорил мой отец. Семья у нас была большая, а работник в доме — один отец. Вот и приходилось помогать…

Потом я стал с отцом углежогом работать. Валить с корня деревья, корчевать пни, пилить лес и жечь его на уголь. Работа была тяжёлая, трудились, не зная, когда начинается утро и когда кончается день. Хотелось заготовить побольше угля и, значит, побольше получить денег.

Отец мой был молчалив и суров. С горя иногда напивался крепко. С получки нет-нет, да и зайдёт в кабак — такое заведение было, где торговали водкой да самогоном. Ну, а напьётся, придёт домой — и пошла тут карусель такая, что мы нередко голыми и босыми на снег выбегали, и оставались на холоде до тех пор, пока отец спьяна не уснёт. И всё-таки это было ещё не настоящее горе.

Так вот мы и жили, пока настоящее горе не свалилось на нас. Как-то раз отец поехал в город. Это было зимой после очередной получки. Он думал купить что-нибудь из одежды, ну, конечно, обещал привезти подарки нам, матери на платье, да только вышло всё по-иному. Уехал он и ничего не купил потому, что всё дорого, а денег мало. Вот он с горя и напился и неизвестно как поехал домой. Лошадь-то пришла, но отец не вернулся. Так до весны мы не знали, где он. Потом говорили, что отец наш вывалился пьяным из саней, замёрз в снегу, да так до весны и лежал где-то совсем недалеко от нашего посёлка.

Мне шёл двенадцатый год, когда больная мать и четверо моих братьев мал-мала меньше остались сиротами и я стал главным кормильцем семьи, главой нашего бедного дома…

Пионеры слушали этот рассказ-быль и думали: неужели было такое время? Им трудно было поверить, что человек может очень много работать и всё же быть голодным, разутым, бесправным. Ваня возмущался хозяевами, которые платили Ивану Ивановичу десять копеек в день, и поэтому когда рассказчик сделал паузу, не утерпел:

— Я бы, Иван Иванович, не стал работать за десять копеек в день, а нашёл бы другого хозяина.

— Это на тебя походит, — заметил кто-то, думая о сегодняшнем приключении Спицына на чистке картофеля.

Все весело засмеялись.

— Вот так мы и жили… Потом, — продолжал Иван Иванович, — я работал на горячих работах в заводе, за взрослого. Сила была, а уменья нехватало. И хоть делал работу «большого», то есть взрослого, а платили мне всё равно, как подростку. И так бы, наверное, всю жизнь мы, рабочие, мучились, но пришло время, великой революции. А как мы её делали, и как потом защищали её завоевания тоже можно много рассказывать…