— Я тоже крутой, — разжал тонкие губы Петя. — Одного летом замочил вот этой финкой.

Они такие, эти «отмороженные», мог и замочить, глаза-то у него дурные, и, наверное, не трус, раз напролом полез к нему, Хрущу. Профессиональные бандиты не любили этих битых фраеров: у них нет никакой дисциплины, подвержены приступам дикой ярости. «Отмороженные» чаще всего формируются из дебилов, которых родители зачали в нетрезвом состоянии. Да их и не берут в серьезные банды — крутятся возле рынков, ларьков, ночами кодлой грабят запоздалых прохожих, а кто окажет сопротивление, могут и замочить. Насчет этого у них не заржавеет... Странно, что он сунулся сюда один. Такие нападают кучей. Правда, знает, подлюга, что рука сломана! Ну, а Нинка тут ни при чем, наверное, ножом запугал ее.

— Что тебе надо-то, лягушонок? — стал терять терпение Хрущ. — Выкладывай и вали отсюда, пока цел.

— Ты меня так не зови, — окрысился тот. — Не то...

— Что «не то»? — усмехнулся Михаил. — Проткнешь насквозь пикой?

— Говорю, я отчаянный! — дернул маленькой головой Петя.

— Ну-ну, гони туфту...

— Я беру под контроль магазин,— он метнул взгляд на девушку, — в котором работает эта чувиха, пол, Хрущ?

— Бери, — презрительно мотнул головой Ломов. Господи, какой болван! Влез на чужую территорию и надеется, что это ему с рук сойдет.

— И Нинке больше не звони — она моя, пол? — Петя облизнул синеватые губы. — Моя маруха.

— Он каждый день приходит в магазин, — не то пожаловалась, не то просто поставила его, Ломова, в известность девушка. — Заведующая ему теперь отстегивает... Ты-то у нас уже давно не был?

— Мне все платят, на кого я накат сделал, — похвастался Петя. Видя, что Ломов спокойно стоит, прислонившись к шкафу, а больная рука висит на уровне груди, он почувствовал себя еще увереннее, перестал нацеливаться острием финки в горло хозяину. От грубой кожи его куртки несло рыбьим жиром, на худом подбородке завивались светлые волосинки. Вот именно в это уязвимое место и обрушил свой левый булыжник-кулак Ломов. Он не сомневался, что этот проверенный неоднократно удар отключит дохляка. Глухо стукнулась о линолеум выпавшая из руки придурка финка, а сам он, подогнув ноги в коленках и закатив глаза, сунулся башкой в грудь Хруща. Брезгливо оттолкнув его на середину кухни, Михаил поднял нож и сунул в карман просторных брюк. Хотел было ногой ударить поверженного в морду, но вспомнил, что на нем тапочки, и не стал мараться.

— Где ты подцепила этого «отмороженного» с бритой башкой?

— Я подцепила? — возмущенно всплеснула руками Примакова. — Да он мне уже с полмесяца не дает проходу! Не могу уже харю его противную видеть! Белоглазый лопух!

— А ко мне привела?

— Так он ножом пригрозил! И может запросто ткнуть, я видела, как одного парня во дворе у склада пырнул... Когда выпьет, прямо бешеный. Как ты его, Миша, одним ударом! Я даже не заметила, как ты рукой взмахнул.

Ломов приподнял Петю за воротник кожаной куртки, доволок до дверей, отворил их и вышвырнул на лестничную площадку. Подумав, снова вышел туда и отволок отключившегося парня на площадку ниже, прислонил спиной к ребристой батарее парового отопления, похлопал по впалым щекам и, оглядываясь на двери, прошипел:

— Еще раз попадешься, вонючий глист, на глаза — прибью! Слышишь, Лягушонок?

Нина уже выкладывала на кухонный стол водку, закуску. Успела снять с себя синее пальто с серебристым воротником, надеть тапочки. Взглянув на мрачного Хруща блестящими глазами, улыбнулась:

— Говорила ему, дурачку, что к тебе лучше не лезть... Не послушал. Очухался хоть?

— Трахалась с ним? — сурово посмотрел на нее Михаил.

— Он пообещал грудь отрезать, если я...

— Не туберкулезник, часом, он?

— Да вроде нет, — улыбка сползла с круглого, глазастого лица. — С чего ты взял? Не гляди, что на вид дохлый, — он не слабак.

— Вот жизнь! — наливая себе в стакан из литровой бутылки «Кремлевской», сказал Ломов. — Всего на месяц отошел от дел... и вон какие пироги: магазинчик на Восстания какое-то быдло оккупировало, мою бабу прямо из-под меня увели...

— Не увели, Мишенька, — хихикнула Примакова, — я же тут, с тобой! Мишенька, а как же ты со сломанной рукой-то? Сможешь ли?

— Вот если бы штуку свою сломал, — сказал Хрущ. — А рука нашему с тобой делу не помеха, а? — и смачно шлепнул ее по округлому аппетитному заду.

Глава пятнадцатая

КАКОГО ЦВЕТА СЧАСТЬЕ?

— А ведь Арнольд Семенович сделал мне предложение, — сказала Кристина, любуясь из окна квартиры Князева на Фонтанку и кусок Аничкова моста с двумя бронзовыми конями. Она в замшевой юбке, колготках телесного цвета и шерстяном тонком свитере. Все это подчеркивает ее стройную фигуру, высокую грудь. Золотистые вьющиеся волосы спускаются на плечи.

— Завидный жених, — откликнулся Артур, возясь у окна с лазерным проигрывателем, в котором стал заедать приемник диск-компакта. Плохо выдвигается из аппарата!

— Правда, потом ему было стыдно за себя, что доверился мне, — продолжала она. — Может, он и великий комбинатор, Артур, все одно — неприятно быть шпионкой при человеке, который тебя боготворит. Знаешь, что он мне сказал, когда я, уволенная по сокращению штатов, покидала его «Радий»?

— Надо же! — усмехнулся Артур. — Он еще и прощальную речь произнес?

— Кристина Евгеньевна, сказал он, вам не идет быть Матой Хари. Вы так и передайте своим начальникам: большой грех использовать такую обаятельную женщину, как вы, в своих низких целях...

— А воровать и наживаться, чем он вот уже несколько лет занимается, — это высокая цель?

— Ты, конечно, умнее меня, — усмехнулась Кристина. — Нашелся бы что сказать. Я ничего не ответила, забрала документы, трудовую книжку и…

— ...и гордо вышла из офиса, хлопнув на прощание дверью, — ввернул Князев, нажимая на кнопку проигрывателя. Большую комнату с высоким потолком наполнила камерная хоровая музыка восемнадцатого века, Бортнянский. Артур любил классику, особенно камерные церковные хоры. Разве можно сравнить это великое искусство с дикими завываниями современных бардов, оглушающих зрителей электронными инструментами?

— Да нет, не хлопнула я, дорогой, дверью, — со вздохом произнесла Кристина, — я ушла скорее как побитая собака... — Она подошла к выпрямившемуся у проигрывателя Артура, прижалась лицом с погрустневшими синими глазами к его груди и попросила: — Милый, обещай больше не заставлять меня заниматься такими делами, а? И не надо громких слов о борьбе с преступниками, мафиози, взяточниками. Занимайся ты со своими друзьями всем этим, а я, Артур, женщина. Да, я пострадала от них, но ведь и что-то уже сделала, верно? Но больше не буду, не могу! Если бы ты знал, как горело у меня лицо, когда я чуть ли не бегом летела к себе домой от Шишкарева. Я понимаю, он бабник и все такое, но я ему нравилась по-настоящему, понимаешь? Он мог полюбить меня...

— А ты его?

— У меня есть ты, Артур, — помолчав, сказала она. — Зачем мне кто-нибудь другой?

— Но он мог бы дать тебе то, чего нет у меня — роскошь, богатство, повозил бы тебя по заграницам...

— Ты это серьезно, Артур? — Она отодвинулась от него, приподняла, пышноволосую голову и пристально посмотрела в его серые с зеленью глаза.

— Не терзайся, девочка, — поцеловал он ее в губы.— Я не верю, что вор, жулик, взяточник и тем более убийца может быть вместе с тем и неплохим человеком. Понимаешь, это несовместимо. Есть Добро и Зло. Они так же несоединимы, как лед и пламень.

— Арнольд еще и убийца? — Ее глаза стали еще больше.

— Я вообще. Может, Шишкарев еще и не потерянный человек... — сказал Артур. — Давай послушаем «Услыши, Боже, глас мое». Музыка написана Бортнянским более ста лет назад, а как за душу берет, а?

— Бортнянский... я про такого и не слышала, — послушав хор, тихо произнесла Кристина. — Нам с детского сада внушали, что Бога нет, а оказывается, великие композиторы, художники славили Бога и посвящали Ему свои лучшие произведения. Моя бабушка говорила, что старинная музыка, древнее искусство — это от Бога, а почти все современное — эти песни, кривляние на сцене полуголых девиц с микрофоном во рту, чернуха, порнография, фильмы — это от дьявола.