Хотя он был потрясен виденным, но по-прежнему по воскресеньям продолжал ходить в молитвенный дом.

Глава вторая

Типография

Мураду, привыкшему к просторам площадей и набережных, помещение типографии показалось тесным. Здесь беспрерывно грохотали печатные станки. От этого грохота болела голова, стучало в висках, а запах краски и клея вызывал тошноту.

В первом зале стояли неуклюжие печатные станки, а за перегородкой, в более светлом помещении, в два ряда — наборные кассы, за которыми молча работали наборщики. Они с удивительной ловкостью и быстротой находили в кассе нужные знаки. Мурад восторженно смотрел на проворные движения их пальцев.

— Что, юнец, решил посвятить себя великому делу просвещения? — весело спросил один наборщик, увидев растерянное лицо Мурада. — Эй, братва, совершим обряд посвящения новичка! — закричал он на весь зал.

— Не сметь! — сердито оборвал его пожилой рабочий в синей блузе. — Этот парень успел пройти не одно посвящение, с него хватит, — уже мягко сказал он. — Стань вот сюда и хорошенько запоминай, какие знаки или буквы находятся в каждом отделении, — добавил он и отошел.

Так началась учеба Мурада.

По утрам Сатеник, напоив его чаем, провожала на работу. Она клала в его карман завтрак, аккуратно завернутый в белую салфетку.

— Ну, иди, дорогой, желаю тебе успеха. На улице будь осторожен, смотри по сторонам, — говорила она каждый раз.

Мурад улыбался ей в ответ и бежал на улицу: ему приятна была эта трогательная забота.

— Как идет учеба, Мурад? — интересовался Сенекерим во время обеда. — Ты старайся. Всякому человеку необходимо иметь профессию, иначе пропадешь.

Вечером Сенекерим обыкновенно уходил к себе писать, а Сатеник доставала учебники и начинала занятия с Мурадом. Она учила его грамматике, арифметике, истории и географии. Несмотря на большой перерыв в учебе, Мурад быстро восстанавливал в памяти пройденное в школе.

В большой, хорошо подобранной библиотеке Сенекерима было много оригинальных армянских книг, переводы классиков мировой литературы, учебники и трактаты по истории, разные справочники. Сатеник сама выбирала книги для Мурада. К урокам истории она давала ему читать исторические романы или книги о путешествиях, разъясняла те места в книгах, где писатель развивал определенные идеи, говорила о той эпохе, когда жил и творил автор. И все это просто, на понятном и доходчивом языке. Часто они вдвоем, сидя на диване, вели долгие беседы, в которых иногда принимал участие и Сенекерим.

Своей жизнью Мурад был очень доволен, ему казалось, что с каждым днем он узнает что-то новое, становится сильнее, лучше. В типографии тоже все шло хорошо. С новой обстановкой он быстро освоился, работа наборщика пришлась ему по душе. При помощи старшего наборщика Мисака, того, который заступился за Мурада в первый день его работы в типографии, учеба его проходила успешно. Мисак объяснил устройство кассы, показал, как лучше держать верстатку, чтобы удобно было работать. Он учил Мурада набирать афиши и визитные карточки. Вообще все рабочие относились к Мураду сочувственно, по-товарищески. В их среде Мурад впервые почувствовал себя человеком, равным со всеми.

Свой ученический заработок — десять лир в месяц — он аккуратно вручал Сатеник, помогал ей по хозяйству, а по субботам ходил в кино, иногда в театр. Мурад по-настоящему был счастлив. Изредка он встречался с Ашотом. Ашот рассказывал о своей жизни в «Роберт-колледже», об окружающих его людях, и по всему было видно, что он не особенно доволен.

Однажды в воскресный день Ашот пришел к Мураду со своим новым другом Левоном.

— Познакомься, Мурад: мой единственный товарищ в колледже. Он тоже всю Турцию прошел вдоль и поперек, даже у арабов побывал, на верблюдах катался, в общем, бывалый парень.

— Ну, ну… — улыбнулся Левон. — К арабам меня загнали, а что касается верблюдов, то я их просто пас и смотрел, как они плюются.

Левон был высоким плечистым парнем, с очень длинными руками. Он был в модном клетчатом костюме с шелковым платочком в верхнем кармане пиджака, в желтых туфлях. Даже широкополую шляпу он умел надевать как-то особенно, на самую макушку и чуточку набок.

— Ну что, ребята, может быть, пойдем и выпьем по рюмочке? — предложил Левон.

— Спасибо, я не пью, — отказался Мурад.

— Ну, братцы, вы оба, как я вижу, скромники. Я Ашота уговариваю курить, а он — ни в какую, пьет тоже мало, при этом морщится.

Мурад укоризненно посмотрел на Ашота:

— Ты пьешь?..

— Это я так. Ты не думай… — смутившись, пробурчал Ашот.

— А вот я люблю иной раз пропустить рюмочку-другую. Как выпьешь, так сразу на душе делается легко и хорошо. Все тяжелые мысли мигом отлетают, словно ничего плохого в твоей жизни не было и нет, даже шагаешь тверже, точно ты самый богатый, самый умный человек на свете и всего, чего захочешь, можешь достигнуть. В такие минуты все люди хорошие, даже наш Крокодил — и тот не кажется такой скотиной.

— Кто это ваш Крокодил?

— О, это редкий тип, только диву даешься, как земля носит его. Больше двадцати пяти лет служит он верой и правдой в этом колледже, не пьет, не курит, все его мысли заняты одним: как бы угодить хозяевам и нажить побольше денег. А нажил он порядочно: имеет собственный дом, хорошее хозяйство, и все ему мало. Без взятки никого на работу не берет, хоть немного, а все же обсчитает рабочего, а если на праздники кто-нибудь забудет подарок ему сделать, считай, что этому парню недолго осталось жить в колледже. Одним словом, скорпион в человеческом образе. — Левон опустил голову и задумался. — Ну, ничего, когда я соберусь уходить с работы, то задам ему такого, что он на всю жизнь запомнит! — со злостью добавил он.

— Ну как, Ашот, твоя работа? — осведомился Мурад.

— Ничего, привык я уже. Жаль только, что времени мало. Читать некогда, а книг, как назло, хороших много.

— Откуда?

— Один студент дает. Он, говорят, социалист.

— А что это такое?

— Такая партия, значит. Они за справедливость борются, чтобы люди равны между собой были, — за Ашота ответил Левон. — Да не верю я им, сами в золоте купаются, только языком болтают.

Они стояли в палисаднике под окнами Сатеник. Увидев их, она открыла окно.

— Мурад, почему ты не пригласишь своих друзей в дом? — спросила Сатеник.

Левон отказался:

— Спасибо, мы сейчас уходим!

Уже прощаясь, Ашот спохватился:

— Да, забыл совсем! В прошлое воскресенье я был у ребят в детском доме. Мушег просил взять его оттуда, очень уж плохо живется им там.

— Знаю, он меня тоже просил. Жаль, у нас в типографию учеников больше не берут, я хотел его там устроить, даже с мастером говорил.

— Я попробую нашего Крокодила умолить, — может, возьмет.

Товарищи распрощались.

Прошло полгода. Мурад уже начал выполнять положенную для наборщика норму тринадцать тысяч знаков за девять часов, и Мисак искренне радовался успехам своего ученика.

Однажды во время очередной получки кассир вручил Мураду конверт с тридцатью пятью лирами. Мурад от радости чуть не подпрыгнул. Сосчитав деньги и убедившись, что не ошибся, он побежал к старшему наборщику.

— Спасибо вам, дяди Мисак, — искренне поблагодарил он.

— Что случилось? — в недоумении спросил тот.

— Мне прибавили, только что получил тридцать пять лир! — Мурад показал конверт.

— Ах, это… Что же, ты получил за свой труд, при чем тут я?

— Вы же меня научили, дядя Мисак.

— Не я, так другой научил бы тебя. Хозяину наборщики нужны, как по-твоему?

— Конечно, нужны.

— Вот поэтому тебе и разрешили учиться. Но все-таки они недоплатили. Раз ты выполняешь норму, то должен получать, как все наборщики.

— Что вы, дядя Мисак! Тридцать пять лир за один месяц! В порту я половины этих денег не зарабатывал.

— Вот чудак! Ты там простым носильщиком был, чернорабочим, а теперь квалифицированный наборщик, а у наборщика, как тебе известно, кроме рук, еще и голова работает, и ты хозяину, как дойная корова, барыш приносишь. Знаешь, сколько заработал на тебе хозяин?