— Прежде всего вы должны понимать, что верой никто из образованных людей не интересуется, — начал он, — эти времена давно прошли. Если выгодно, то заключается союз с одними христианами против других. К примеру, мы в союзе с немцами воюем против инглизов, франков и руссов. Еще совсем недавно мы воевали с болгарами, а сегодня они — наши союзники… Это называется политика. То же самое делают и наши враги. Они использовали армян против нас, когда это им было выгодно… Давно нужно было перебить их всех, а кстати забрать у армян землю, дома и все богатства, которые они накопили. Но в мирное время неудобно было это сделать, сейчас — другое дело. А вера тут ни при чем.

— Вот оно что! — воскликнул пожилой аскер. — Выходит дело, вера только для простого народа?

— Не совсем так. Я тоже мусульманин и считаю, что только наша вера истинная и лучше всех других, но, кроме Корана, я знаю еще политику, при помощи которой можно натравить одних христиан против других.

— Мне что-то не нравится эта политика, — сказал больной аскер после некоторого раздумья, — ради которой погибает столько людей. Свидетель пророк, я никак не пойму: то ли на земле места не хватает, то ли люди хуже волков — грызут друг друга? Вначале я думал, что все это делается ради веры, так и мулла объяснял нам в полку, а сейчас совсем я запутался, ничего не понимаю.

— И не скоро поймешь, — вставил пожилой аскер.

— Тут понимать-то нечего, — вмешался опять сержант. — Аскеру не полагается понимать: приказано воевать — вот и воюем. А насчет гяуров правильно сказал господин вольноопределяющийся: раз и навсегда покончили с этой нечистью — и хорошо! Когда еще подвернулся бы такой подходящий случай!

Ребята в раздумье отошли от беседующих. В то время их жизненный опыт был еще слишком мал, чтобы разбираться в таких сложных вопросах.

Глава девятая

В Стамбуле

На четвертые сутки, рано утром, ребята добрались до Скутари. Купив билеты на морской трамвай, они пересекли Босфор и вышли на пристань у Большого моста Стамбула.

Ни прозрачно-голубые воды Босфора, ни очаровательные очертания его берегов, утопающих в роскошном убранстве золотой осени, ни высокие минареты Айя-Софии не вызвали у них восторга — им было не до созерцания природы и всех чудес Стамбула.

Достигнув наконец цели, они не знали, что же делать дальше, к кому обратиться в незнакомом, большом, суетливом городе.

Постояв немного на мосту в это туманное утро, они смешались с разношерстной толпой горожан и зашагали навстречу судьбе, смущенные, расстроенные, без всяких надежд на будущее.

Долго они бродили по городу и только к вечеру, устав от множества впечатлений, вспомнили, что нужно найти место для ночлега. Но это оказалось не так просто. Прежде всего потребовалось право на жительство, о котором ребята до сих пор не имели ни малейшего понятия. Бумаг, полученных Смпадом, оказалось недостаточно, так как в них было указано, что ребята следуют в Стамбул к родственникам. Ни один хозяин ночлежного дома не пустил их ночевать.

Делать было нечего, ребята отправились к набережной и забрались в лодки. Ночлег оказался на редкость приятным. Лодки, слегка покачиваясь, убаюкивали, а над головой в синем небе горели тысячи ярких звезд.

Рано утром ребята выкупались в море и выбрались на берег, боясь быть застигнутыми хозяином лодок. Денег совсем не было, а после хорошего сна и морского купания есть хотелось как никогда. После двухчасового хождения по базару и созерцания всяких яств голод только увеличился.

— Не стащить ли буханку хлеба? — спросил Ашот при виде больших караваев хлеба на прилавке пекарни.

— И угодить в полицию. Только этого нам не хватало! Давай лучше поищем каких-нибудь армян, может быть, даже земляков, они помогут нам, — предложил Мурад.

Но как отыскать армян, когда в Стамбуле все носят фески, одеваются одинаково и говорят по-турецки? Они стали прислушиваться к разговорам, — напрасно: ни одного армянского слова!

Проходя мимо одной из булочных, они увидели на вывеске армянскую надпись. Обрадовавшись, ребята постучали в двери булочной. Хозяин, тучный пожилой человек в засаленной феске, сидел за кассой.

— Вы армянин, ага? — спросили они робко.

— А для чего, собственно говоря, вам это нужно знать? — в свою очередь спросил он их.

— Мы хотели с вами поговорить.

— Знаю я эти разговоры! Тут таких, как вы, много развелось. Нет у меня бесплатного хлеба.

— Мы только вчера приехали, никого не знаем. Может быть, вы поможете нам отыскать наших земляков? — не отставали ребята, несмотря на явно недоброжелательное отношение булочника.

— Откуда вы?

— Из города Ш…

На одну минуту лицо булочника прояснилось, но тут же приняло прежний суровый вид.

— Там все погибли, как нам говорили. А вы-то как спаслись?

— Это долго рассказывать, а мы со вчерашнего вечера ничего не ели! — рассердился Качаз. — Если можете, скажите нам, как разыскать земляков или найти какую-нибудь работу, а в другой раз мы придем и расскажем вам все подробно.

— Так, так. Значит, вам сейчас некогда? Хорошо, а какую работу вы можете выполнять?

— Любую.

— А если я вам предложу работать у меня, что вы на это скажете? Хотя мне работники не нужны, но что же делать, нужно помогать своим. Ладно, уж так и быть, будете ночевать у меня в булочной, а кормить вас буду чем бог пошлет, согласны?

— Согласны! — в один голос ответили ребята.

Так началась их жизнь в благословенном Стамбуле, у «сердобольного» земляка.

В двенадцать часов ночи они вставали носить муку и воду, в час начинали месить тесто и, пока оно подходило, на короткое время ложились спать тут же, на грязных столах. Чуть свет развозили свежие бублики к утреннему завтраку богатых клиентов хозяина. Кормил он скудно: тарелочка вареных бобов, заправленных уксусом, на обед, кипяток с хлебом на завтрак и ужин. Ни копейки денег, ни обуви, ни одежды.

Когда ребята немного огляделись, привыкли к шуму большого города, когда их босые ноги от беготни по камням мостовой начали покрываться язвами, жизнь в булочной земляка показалась им хуже, чем работа на строительстве шоссейных дорог, но деваться было некуда и приходилось терпеть.

Война кончилась. Тринадцатого ноября 1918 года в Босфор вошел флот Антанты. В Стамбул хлынули войска всех наций. Целыми днями на площадях играла музыка. В ресторанах и барах пьянствовали богачи и военные. На каждом шагу продавали бумажные флажки союзников. А греки неустанно пели: «Зито, зито, Венезелос!»[16]

Пьяные матросы с американских военных кораблей, шотландские стрелки в клетчатых юбках до колен, французские, итальянские и канадские солдаты бесчинствовали на улицах и в общественных местах. Они среди бела дня приставали к женщинам, срывали с них чадру, насиловали. Издевались над турками, избивали полицейских и чиновников. Турки, веками угнетающие своих подданных, национальные меньшинства — армян, греков, арабов, курдов, — сами оказались на положении угнетаемых. После позорного Мудросского перемирия 1918 года они познали горечь поражения, испытали позор оккупации и безропотно терпели бесчинства пьяной солдатни.

Ребята же, полуголодные, похудевшие, по-прежнему работали у земляка.

— Раз война кончилась, я не согласен больше так работать, — заявил однажды Ашот. — Пусть хозяин назначит нам жалованье, как и всем работникам, иначе мы бросаем работать. А то подохнем тут.

Отправились к хозяину. Выслушав их требования, он пришел в бешенство. Его и без того красное лицо побагровело.

— Жалованье! — закричал он. — Да вы сначала отработайте мне то, что сожрали!

— Разве мы не работали? — спросил Качаз. — Нет уж, спасибо за все! Если вы нас спасли тогда, то это не значит, что мы должны погибать сейчас. Посмотрите, на кого мы похожи? Как хотите, но работать бесплатно мы больше не будем.

— Что ж, убирайтесь ко всем чертям! — крикнул разъяренный хозяин и тут же выгнал их из булочной.