— Ты не теряй надежды, — успокаивала подругу Аместуи. — Он, наверное, спасся и живет сейчас где-нибудь в горах, а может быть, он нашел наших там. А вот моя мать и братишка больше уже никогда не вернутся…

— Как вы думаете, ребята, спасся Мушег или нет? — спросил Мурад после очередного посещения Астхиг.

— Трудно сказать. Такая была каша, что не разберешь, — ответил Ашот.

— А вот Смпад уцелел. Я до сих пор ума не приложу, как это ему, такому трусу, удалось проскочить?

— Очень просто: мать нарядила его в платье сестры, завязала голову платком и, как девушку, повела вниз с собой.

— Это на него похоже, — сказал Качаз. — А вот Мушега нет, жаль его.

На двенадцатый день, рано утром, аскеры вывели людей из церкви на шоссейную дорогу и выстроили в одну длинную колонну по четыре человека.

Долго стояли люди под палящим солнцем, пока писари считали ряды. Часам к двенадцати дня выдали каждому по маленькой буханке хлеба, и в сопровождении конной охраны колонна тронулась в путь.

Шли медленно, с остановками.

После двух часов ходьбы около маленькой речушки устроили первый привал. На середину поляны, где отдыхали уставшие люди, верхом на коне, словно грозный султан Селим с картинки, выехал начальник охраны — бравый баш-чавуш[11]. Грозен был его вид: коренастый немолодой человек с закрученными до самых ушей длинными усами на широком загорелом лице и необыкновенно большим горбатым носом, который, казалось, был вырезан из карикатурной маски. Баш-чавуш был вооружен с головы до ног: из-под широкого кушака торчали кривой кинжал и рукоятка маузера; на одном боку висела кавалерийская шашка, а с другого — старинный, огромных размеров «смит-вессон». В дополнение к этому арсеналу на коленях его лежал карабин.

— Армяне! — закричал он громким басом. — Вы должны благодарить бога, что попали в мои руки, иначе вам пришлось бы очень туго. Я и мои люди не будем вас притеснять, как это делают многие. Мы вас в обиду не дадим и в целости и сохранности доставим до места. Раз вы находитесь под моей защитой, ни одна собака не тронет вас. Кто не знает баш-чавуша Нуриагу? Кто осмелится выступать против меня? Дня через три мы будем проходить через Дерсимские горы. Там бандиты только того и ждут, чтобы напасть на беззащитных людей и ограбить их, но мы не позволим им этого. Пока я и мои люди с вами, ни один волос не упадет с вашей головы.

Начальник говорил горячо и складно, трудно ему было не верить. При его последних словах со всех сторон раздались возгласы благодарности:

— Да удлинит бог ваши дни, ага!

— Да будет всегда с вами его милосердие!

Баш-чавуш оставил поляну столь же торжественно, как и появился. На его месте, словно из-под земли, вырос долговязый аскер. Приподнявшись на стременах и размахивая кнутом, он закричал:

— Армяне! Вы слушали нашего храброго начальника. За наши труды и доброе отношение он предлагает вам выдать каждому из нас по пять лир[12], нас всего семь человек. Сверх того, самому начальнику пятнадцать лир, таким образом наберется всего пятьдесят лир. Соберите эти деньги, а я через полчаса приду за ними.

— Откуда нам взять столько денег? Побойтесь бога! — послышался чей-то робкий голос.

— Уж этого я не знаю. Знаю одно: если не соберете, хуже будет, пожалеете! — И аскер исчез.

На стоянке начались разговоры. Растерянные женщины не знали, как собрать деньги, никто не хотел расставаться с последними грошами.

Полчаса пролетели незаметно, жандарм появился снова.

— Сжальтесь над нами, ага! Откуда мы возьмем такие большие деньги? — спросила с мольбой какая-то старуха, выступая вперед.

— Сколько же вы собрали, мамаша?

— Ничего не собрали, ага. Бедные мы, у нас ничего нет.

— Вот что, бабка, я берусь уговорить баш-чавуша, чтобы он скинул немножко. Соберите тридцать лир, да еще мне за мои старания отдельно три лиры. Но это мое последнее слово. Баш-чавуш — человек гордый, с ним шутить нельзя, рассердится он — тогда держитесь: разденет вас догола и все отберет. Я вернусь ровно через десять минут. Чтоб денежки были готовы!

Делать было нечего. Женщины стали собирать деньги.

После привала колонна тронулась в путь. При виде знакомых мест, где совсем недавно стояли шалаши чабанов и паслись стада, люди печально улыбались, и только грубые окрики сопровождающих их солдат: «Давайте, давайте, пошевеливайтесь там!» — выводили их из сладостных воспоминаний.

Эти несчастные, шагая под палящим солнцем, не знали, что по чудовищному плану, тщательно разработанному правительством, к осени 1915 года по всей Турции началась поголовная резня полуторамиллионного армянского населения. Отрезанные от всего остального мира, они понятия не имели о том, что в то время, пока горсточка смельчаков, укрепившись в крепости, отбивала яростные атаки аскеров, все армяне мужского пола старше тринадцати лет были истреблены по всей стране, а оставшиеся без защиты женщины и дети отправлены из родных мест по направлению к Мосулу и Багдаду, к пустыне Дер-Зор, на верную смерть. После войны ничто не должно было напоминать о том, что в восточных вилайетах когда-то жили армяне, что они составляли большинство населения, что эта земля была их родиной.

Часть вторая

Скитания

Глава первая

После падения крепости

Немногочисленный отряд, подобранный из храбрых и сравнительно хорошо вооруженных бойцов, во главе с Гугасом, должен был напасть на аскеров, охраняющих южные тропинки к крепости, опрокинуть врага и выйти в горы, а там, в условленном месте дожидаться остальных людей.

Отряд без особых трудностей вырвался из окружения. Не задерживаясь в долине, Гугас увел людей в горы. Дорога была тяжелой, и обессиленные голодом люди с трудом совершали подъем. Помогая друг другу, они карабкались по скалам, обдирали в кровь руки, падали, поднимались и снова шли дальше — к неприступным вершинам гор.

Достигнув наконец первого условленного места, отряд остановился, дожидаясь подхода других отрядов. Гугас внимательно прислушивался к каждому шороху. Ни звука. Все вокруг словно застыло, замерло, только вдали, около крепости, вспыхивали огоньки, но звуки выстрелов сюда не доходили.

Немного передохнув, Гугас дал команду двигаться дальше. Так шли они бесшумно по узким, только охотникам знакомым тропинкам. Наконец дошли до последнего, четвертого по счету места встречи. И здесь никого! Изнуренные люди бросились на скалы и, растянувшись во весь рост, тут же заснули. Только Гугас и Хачик бодрствовали: они все же надеялись, что вот-вот появятся остальные. По-прежнему было тихо. У Гугаса сжималось сердце: неужели все погибли? Все… И Апет со своим отборным отрядом… А ведь на них Гугас надеялся больше всех.

На востоке блеснула заря. Оставаться в этом месте было опасно. Разбудив людей, Гугас приказал подняться на самую высокую вершину горы. Подъем оказался еще труднее, и люди, обливаясь потом, выбивались из последних сил. Только утром, когда солнце поднялось высоко над головой, отряд достиг вершины и расположился на отдых. Отсюда хорошо видна была вся местность. Устрашающе чернели полуразрушенные стены крепости, на главной башне развевался ненавистный турецкий флаг. У подножия крепости вместо города одни развалины, и лишь на лугах белели солдатские палатки на фоне зеленых садов, словно паруса лодок на поверхности моря. Гугас подошел к краю обрыва и, достав бинокль, стал смотреть. Крепость показалась ему покинутой, без малейших признаков движения людей. «Наверное, те, кто не успел уйти, сейчас притаились в ямах в ожидании своей страшной участи, — подумал Гугас. — А ведь еще вчера крепость была грозной и непокорной…»

Гугас опустился на камень и охватил руками голову. К нему подошел Хачик и сел рядом.

— Тоскуешь? — спросил он.

— Да, тяжело.