Корниловское наступление на Екатеринодар провалилось. Разбитая, но не разгромленная до конца корниловская армия ушла в Сальские степи. Но на Дону уже маршировали немецкие батальоны. Банды генерала Краснова, поддержанные немцами, подошли к границам Кубани. Из Сальских степей, оправившись после разгрома, вооруженная до зубов Англией, хлынула дикая орда озверелой контрреволюции во главе с генералом Деникиным. Грязный поток контрреволюционных полчищ проник в молодую, еще не окрепшую Северо — Кавказскую советскую республику, в тылу у которой контрреволюция организовала массовые кулацкие восстания.

В это время бывший царский офицер эсер Сорокин ослабил оборону Екатеринодара, предательски сняв с фронта якобы для переформировки несколько крупных частей. Фронт поредел и под яростным натиском белых дивизий стремительно покатился к Екатеринодару. Бойцы, потеряв веру в пьянствующего со своим штабом главкома, подозревая измену, сопротивлялись с меньшим упорством, отдавая врагу новые и новые станицы. И если бы не комиссары частей да не кочергинская группа, наносившая подчас сокрушительные контрудары врагу, фронт перестал бы существовать.

Главком же Сорокин разрабатывал, сидя в Екатеринодаре, план новой перегруппировки сил, требовал от ЦИК и Реввоенсовета согласия на оставление Екатеринодара и на глубокий отход для «выравнивания фронта» вдали от противника.

… Прошла неделя. Возвратившись, как всегда, поздно ночью с работы, Максим снял сапоги, черкеску и с наслаждением улегся на кровать. Закрывая глаза, он радостно улыбнулся, вспомнив, что через два дня он едет на фронт комиссаром в один из полков Кочубея.

Уже не раз слышал Максим о прославленном комбриге и его конной бригаде, сформированной им из кубанских казаков и горцев. Когда бойцы Кочубея, рассыпаясь лавой, стремительно бросались в атаку, то не выдерживали даже самые крепкие деникинские офицерские полки, а генерал Шкуро нередко без боя уходил от своего бывшего урядника. Потеряв надежду переманить Кочубея на свою сторону, он обещал большую награду за его голову.

Где–то далеко слышались глухие удары не то грома, не то орудийных выстрелов.

«Гроза начинается», — подумал Максим, повернулся на другой бок и крепко заснул.

А гром продолжал греметь. Это подходили к городу дивизии Деникина.

… Получив приказ Реввоенсовета отходить за Кубань, Кочергин в один переход привел свои отряды в город, уже переполненный отступающими частями. Путь на Екатеринодар был открыт. У самого города еще дрались небольшие, разрозненные отряды, но и они под стремительными атаками конных лав Покровского и Шкуро с боем отступили в город.

Подойдя к городу, деникинцы открыли сильный артиллерийский огонь по рабочим кварталам. Несколько снарядов разорвалось и в центре.

Кочергинцы уходили последними. Сдерживая ожесточенный натиск белых, они медленно, в полном порядке отступали к центру.

Максим выскочил из гостиницы, когда кочергинцы, яростно отстреливаясь от наседавших на них конных сотен, отходили к мосту. Максим присоединился к ним. Кочергин, заняв удобную позицию за мостом, решил не пропустить белых через Кубань.

Целые сутки кочергинцы лежали за мостом под жестоким артиллерийским обстрелом, упорно отбивая многочисленные атаки. Но когда конная дивизия Покровского переплыла реку ниже занятой Кочергиным позиции и ударила с фланга, части Кочергина, не выдержав атаки, отступили к Эйнему и Белореченской.

Глава XV

Уже давно скрылась за высоким холмом станица, а Андрей все еще ехал шагом, низко опустив голову.

Жеребец, с ожесточением отмахивавшийся хвостом от наседающих слепней, не прочь был пойти рысью, но мешал натянутый повод.

Андрей, не обращая внимания на своего любимца, думал об оставленной станице и о Марине: «Успел ли батько отвезти ее на хутор? А что, если не успел? Есаул Лещ, ворвавшись в станицу, первым делом бросится к моему дому, и если он застанет там Марину…» Андрей скрипнул зубами. Нет, он никогда не простит себе этого! Он не имел права оставлять Марину в станице. В конце концов, разве она не могла выполнять работу отрядной сестры? Да, но ведь их самих могут вырубить всех до единого. Справа от него — конница генерала Шкуро, под Екатеринодаром — белый фронт, а сзади движется дивизия Покровского.

Андрей выпрямился в седле, с грустью посмотрел по сторонам и тяжело вздохнул. Вправо от дороги блестящей полосой убегала речка, слева, до самого горизонта, расстилались хлебные поля, позади растянулась сотня.

Взглянув на едущего впереди первого взвода Луку Чеснока, Андрей снова повернулся в седле и, накинув повод на переднюю луку, стал доставать кисет. Лука поравнялся с Андреем:

— Напрасно ты, Андрей Григорьевич, разрешил Дергачу в разъезд идти на белом бутовском жеребце. Его черт–те откуда видно — завалиться могут.

— Надо его в пулеметную тачанку коренным запрячь, — задумчиво проговорил Андрей, свертывая цигарку и передавая ее Луке.

Тот, взяв цигарку, искоса посмотрел на Андрея:

— Эх, хлеба–то стоят какие! Как там наши сами управятся?..

Андрей, чиркнув спичкой, насмешливо протянул:

— Ничего, Лука, не горюй! Бут с Волобуем и свой и наш урожай уберут, а Богомолов купит и новую мельницу себе построит.

Лука нахмурил брови:

— Ничего, пускай строит. Нам мельницы нужны…

Оба задумались. В хвосте сотни затянули и все казаки дружно подхватили старинную, печальную песню:

Поихав казак на чужбину далеку

На добром коне он своем вороном…

Андрей не мешал петь. Знал он, что сердца казаков терзает тоска по дому, по брошенной жене с малыми ребятами, по любимой девушке, по не снятому, оставленному врагу урожаю. От песни же легче становится на сердце, и сам он незаметно для себя, сдвинув на лоб кубанку, вполголоса подхватил:

Напрасно казачка его молодая

И утро и вечер на север глядит.

Все ждет, поджидает, с далекого края

Когда же к ней милый казак прилетит…

Получив донесение разведки о том, что Тимашевка занята белыми, Андрей решил обойти ее стороной и держать путь на Славянскую, а оттуда берегом Кубани идти в Екатеринодар.

Но когда отряд уже подходил к Тимашевке, огибая ее слева, путь преградили спешенные сотни белых. Выхода не было. Приходилось принимать бой.

Спешив людей и расположив их в балке, Андрей открыл по белым, залегшим в кукурузе, пулеметный и ружейный огонь.

Бой длился около двух часов, и Андрей, с нетерпением ожидавший сумерек, тоскливо поглядывал на солнце. Патроны подходили к концу. Андрей видел, что до темноты ему не продержаться. И тогда он решился на отчаянный шаг.

Оставив около пулемета десяток казаков, он с остальными, ведя коней в поводу, двинулся влево по дну балки. Оставленные им казаки во главе с Колонком залегли длинной цепочкой, изредка постреливая по невидимому врагу.

Андрей повернулся к Дергачу:

— Ну, Ваня! Теперь держись — или прорвемся, или… пулеметами посекут!

Дергач нехотя повернул голову:

— Все равно до вечера нам не продержаться. Обойдут, сволочи.

В воздухе то и дело пели шальные пули. Шагах в трехстах от балки тянулись кукурузные поля, и если 6 не пороховые дымки, плывущие между толстыми зелеными стеблями, трудно было бы поверить, что там засело несколько сот людей.

Андрей внимательно посмотрел на встревоженные лица казаков, затем, схватившись за луку, махнул рукой.

Выскочив со стороны правого фланга белых, сотня с диким криком метнулась к кукурузе.

Завидев несущуюся на них лаву, белые открыли ураганный огонь, но было уже поздно. Казаки ворвались в кукурузу, рубя вскакивающие с земли вражьи цепи. Однако левофланговые белых уже добежали до своих коноводов. Андрей видел, что еще одно мгновение — и они обрушатся на его сотню яростной контратакой. Надо было атаковать их первым. Быстро повернув сотню, он устремился на разворачивающегося для атаки врага и в изумлении чуть не выронил клинок, узнав в белом сотнике Николая Бута.