Глава 20
Да. Куда бы не был устремлён взгляд, для утончённого эстета Нойманна, по его мнению, всюду была варварская территория. Дремучий, неухоженный лес с его вечной сыростью, жутко контрастировал с цельностью Шварцвальда, даже местные ухабистые дороги, таковыми можно было назвать только с большой натяжкой. Но когда он получит во владение эти земли, он наведёт на них порядок. А сейчас, нужно было избавить этот лес от бандитов...
И всё же, сегодня погода, для этой местности была прекрасной, небо было плотно обложено облаками, поэтому сегодня солнце не пекло и не было нужды прятаться в тени. Истинный Ариец, уроженец Пруссии, белокурый красавец и сердцеед - оберлейтенант Вильгельм Нойманн, сидя на раскладном стуле, и испытывая приятную, полусонную истому, повторно перечитывал письмо своей невесты Катарины. Перед ним, на походном столе лежала фотокарточка, сделанная в весьма дорогом фотографическом салоне господина Майера. На ней была изображена его кучерявая Кети, она была одета в пошитый по последней моде костюм, и весьма грациозно сидела на импровизированной скамейке - рядом с остовом 'древней‟ колонны обвитой плющом. Девушка была не одна и рядом с ней скромно приютилась незнакомая красавица, чьё свежее, молодое личико и невинная улыбка, немного стыдливо потупленный взгляд, заставил сильнее забиться сердце героя. Но при этом, внешне он всё равно остался абсолютно спокойным. Тут же, в письме Катарина поясняла:
- Здравствуй милый мой Вилли, душа моя. Если бы ты знал, как тоскует и мается моё сердечко томимое тягостной разлукой. Радует только одно: доктор Геббельс утверждает, что наша доблестная армия теснит врага по всем направлениям, расширяя границы Великого Рейха. А немытые, голодные Иваны - неспособные дать истинным Арийцам, сдаются целыми подразделениями. Чему есть многочисленные кинодокументальные подтверждения.
Мы с моей мамой, когда по выходным посещаем синема, всегда с жадностью смотрим всю кинохронику, рассказывающую о войне на востоке: мы всё выискиваем, вдруг мелькнёт твоё родное личико, или ты приветственно помашешь нам с киноэкрана рукою - так делают многие доблестные солдаты вермахта.
Единственный мой, посылаю тебе свой фотографический портрет, сделанный не так давно в салоне у небезызвестного тебе господина Майера. На нём изображена я, в компании с моей дальней кузиной Мартой. Я как-то тебе о ней рассказывала, правда в моих словах она представала ещё сущим ребёнком. А сейчас, ты только посмотри как она повзрослела. Суженый мой, прошу, не обижайся на меня, но как она приехала к нам, я ей часто рассказываю о тебе, о твоих подвигах. Так что кузина: в силу своего юного возраста, в полном восторге от того, что такой герой как ты, будет мужем её любимой родственницы. И соответственно посылает тебе горячий привет, с наилучшими пожеланиями.
Ненаглядный мой, вчера мне снился сон, что ты возвращаешься домой победителем, и я возлагаю на твою голову лавровый венок триумфатора. Я с нетерпением считаю дни до окончания столь опасной битвы с восточными варварами, и никак не могу дождаться того момента, когда ты - такой мужественный и сильный, поведёшь меня к алтарю и станешь моим мужем. Нежно, много раз целую твою фотокарточку и с нетерпением жду своего героя²⁵...
Вильгельм прервал чтение и взяв в руки карточку ещё раз посмотрел на фотографию, улыбнулся. Катарина была как всегда прекрасна, несмотря на её несдержанный в чувствах стиль письма, но здесь, всему виной было длительное проживание её семьи во Франции. Эти проклятые легушатники, дурно повлияли на её воспитание. Ну а фото её кузины, пробудило в его душе неутолимое желание испить нежный нектар этой юности. Нет, девушка должна ещё немного дозреть, и он, ни за что на свете не променяет свою Кэт на её родственницу - он как похотливый кот, желал урвать себе кусочек заветного плода, и не более того. Всё это будет в будущем, и пусть всё же девица немного повзрослеет...
- Господин оберлейтенант, разрешите доложить!
Перед Вильгельмом возник ефрейтор Мюллер - и у этого мельника²⁶ был весьма испуганный вид. Мало того что Нойманна оторвали от сладостных грёз, ещё перед ним стоял трус. И он, всегда презиравший трусов, брезгливо поморщился - как будто перед ним был не человек, а мерзкое, поганое чудище.
- Ну что там случилось, докладывай! - Быстро взяв под контроль свои эмоции, соблаговолил ответить офицер.
- Унтерменши лейтенанта Вебера возвратились. Какие-то они все побитые, забинтованные, двое израненных Иванов ведут повозки и, их сильно шатает: толи напились сволочи, толи вот, вот упадут от кровопотери. Господин лейтенант со своими людьми, вообще лежат в первой телеге, а на второй, кучей навалены местные полицаи.
- Всё? Или ещё чего произошло? - Оберлейтенант, пребывая в лёгкой неге от прочтения письма из дома, и не сразу понял всего смысла сказанного.
- Больше ничего. Только эти унтерменши совсем ополоумели: несмотря на команды стоять пытаются кричать что-то про ранение нашего лейтенанта и его солдат.
Эти слова подействовали на офицера как ушат холодной воды, и он вскочил со стула.
- Что?! Чего вы стоите передо мной, когда офицер в опасности?! Где медики?!
Мюллер побледнел, часто заморгал и, начав слегка заикаться, инстинктивно сделав полушаг назад, пролепетал:
- Стрелки́ с моего наряда первым делом кинулись к нему: то есть к лейтенанту. Они говорят что, несмотря на то, что лейтенанту Веберу, обоим унтер-офицерам и его радисту была сделана перевязка, они всё мертвы.
- Эти недочеловеки живы, а воины вермахта мертвы?! - Оберлейтенант, негодовал. - Почему, как так получилось? Переводчика сюда! Живо! И этих ублюдков, что не уберегли жизнь представителей высшей расы! Всех! Раненых и мёртвых, всех сюда! Я живых допрошу, и выжившие позавидуют мёртвым - я их живьём закопаю!
Брань возмущённого офицера, мгновенно разлетелась по всему лагерю, и привлекла внимание всех солдат отдыхающей смены. Кто мог, подходили поближе, кому не повезло, те напрягали слух в ожидании шоу под названием - наказание нерадивых Иванов. Что обещало стать весьма ярким событием, как-никак, многодневное, нудное стояние перед лесом: в полной глуши, своим единообразием выматывало и угнетало дисциплинированное немецкое воинство. Нависшую над своими головами грозу почувствовали и виновники переполоха: поэтому, они, не отпуская поводьев, шли мимо группирующихся вокруг своего офицера немцев. Двигались как нашкодившие псы, смотря только себе под ноги, и постепенно замедляя шаг. - Как будто это могло сильно отсрочить неизбежную в таких случаях расплату.
Наблюдал за этой процессией и оберлейтенант Нойманн. Он картинно широко расставив ноги и спрятав руки за спиной, стоял возле бронетранспортёра; его надменный взгляд буравил полицая, ведущего под уздцы коня первой, и весьма скрипучей телеги. Вилли знал, какое впечатление наводит на местных унтерменш вид германского офицера выражающего своё недовольство.
- Пусть эти твари трепещут, видя насколько я зол за то, что они не сберегли жизнь моего боевого товарища. - Распаляя себя, думал оберлейтенант. - Чем больше я их додавлю сейчас, тем скорее узнаю правду о гибели лейтенанта Вебера.
Не доезжая до немецкого офицера, приблизительно трёх метров, Худощавый полицай остановился и, поспешно сняв с головы свою нелепую шапку, замер, уничижительно опустив голову.
- Слушай Иван. Почему ты стоишь передо мной, а мой боевой друг и его товарищи погибли? Отвечай!
Измождённый, седовласый, небрежно подстриженный полицай вздрогнул от резкого оклика. Когда ему перевели вопрос, то вообще втянул голову в плечи: на манер испуганной черепахи. Это только усилило желание Вилли, сурово наказать трусливых аборигенов.
- Как стоишь свинья?! На колени! ...
Неожиданно, полицай исподлобья взглянул на Вилли, и снова потупился. Однако Нойманна как током прошибло, и он осёкся на полуслове. Стало понятно почему ему казалось, что он чего-то недоглядел, какую-то важную мелочь. И вот сейчас, всё стало на свои места. На оберлейтенанта посмотрел не затравленный холуй, а человек полный ненависти и решившийся на какой-то отчаянный поступок. После чего офицеру стало понятно, что вернувшиеся полицаи слишком истощённые и одеты одежду, явно снятую с чужого плеча.