И все–таки, повторяю, места в сборной я ему никак не находил. Не в одной интуиции, конечно, было дело. И неспециалисту было видно, а мне и подавно, что Коля в общем–то игрок одноплановый. В «Динамо» он привык быть главным центровым, основной ударной силой команды, «забивалой». И по–другому играть не любил, не хотел, да и не очень–то мог. А у нас классные центровые всегда были — Жигилий, Ткаченко, Белостенный. Они превосходили Колю и ростом, и массой, и физической силой, и мастерством. Так что не мог я позволить себе тогда роскошь брать еще одного чистого центрового: не уводить же ради него в поле других гигантов или тем более держать их на скамейке запасных. Но и ему в запасе делать было нечего.
Дерюгин место под щитом никому уступать не желал. И не собирался, даже в ущерб возможности сыграть за сборную. Вот и получалось, что на сборы, тренировочные матчи я его, бывало, и приглашал, а в основной состав он не попадал.
Но не только чисто игровые качества Дерюгина останавливали меня. В конце концов ведь нашлось же в итоге для него место рядом с теми же Ткаченко. Белостенным (как до него и с Жигилием), и за сборную Коля поиграл немало, пользу принес большую. Но я забежал вперед. А на первых порах меня беспокоило еще одно очень важное обстоятельство. Я в сборной практиковал анонимные опросы. Такие анкеты были полезны для того, чтобы узнать, как ребята относятся к своим партнерам, с кем хотят играть, на кого особенно рассчитывают в трудной ситуации, даже просто — с кем хотят селиться в одном номере гостиницы на сборе, на турнире. Естественно, каждый кандидат в сборную называл и «свой» состав команды. И всякий раз оказывалось, что почти ни один баcкетболист Колю в число игроков основного состава не включал. Безусловно, это не могло не насторожить, хотя все же решающего значения я таким анкетам не придавал. Но задуматься они заставляли.
Естественно, за столько лет в большом спорте я сознавал, что у всех есть свои симпатии и антипатии, но всегда на первое место у меня, у моих ребят выходило дело, общее дело, за которое мы отвечаем перед страной, перед народом. И никогда личное у нас не заслоняло главного. Ребята понимали, что кто–то кому–то может и не импонировать, но если это игрок, о собственном негативном отношении к нему надо забыть. И всегда были в команде люди, которых, мягко говоря, не очень любили. Однако никогда не сталкивался с таким общим противодействием. Понимаю, что Коле читать эти строки, вспоминать те дни будет тяжело. Но факт остается фактом. Правда, он наверняка и сам все чувствовал и знал. Мне же важно было понять, чем вызвана такая негативная реакция.
Первая мысль — отталкивает манера игры Коли, ярко выраженного лидера, любящего забивать, а не отдавать, привыкшего солировать, быть на виду, чего большинство классных баскетболистов, особенно именитых, заслуженных, со стороны новичков не приемлет. Но в этом была только доля истины. Раздражал Николай и тем, что он постоянно в матчах, проходивших в Тбилиси, осознанно или не осознанно (думаю, что все же вернее первое предположение) провоцировал соперников на столкновения, в которых всегда выглядел невиноватым, обиженным, этаким пай–мальчиком, которому злые и нечуткие люди не дают прохода.
А в Тбилиси публика горячая, многочисленная, и ажиотаж вокруг Колиных фокусов раздувался, во–первых, совершенно ненужный, во–вторых, имеющий вполне ощутимые последствия. Зачастую арбитры попадали под магию артистических штучек Дерюгина — жестов, вскриков, падений, да к тому же не выдерживали давления трибун. И в итоге начинали раздаривать фолы правому и виноватому. Чуть подступишься к Николаю, только вступишь с ним в борьбу — свисток, фол. И Коля умело пользовался такой обстановкой, выводил противников из себя.
Естественно, это не могло не вызвать антагонизма между ним и другими кандидатами в сборную. Пришлось много повозиться с ним, да и с остальными ребятами, чтобы сгладить их отношения. Колю и его партнеров я учил быть терпимыми, учил тому главному, что всегда составляло суть нашей команды: помнить об общем деле и оставить за бортом личную неприязнь. И получилось в итоге. Правда, теплые и искренние отношения между Колей и остальными так и не наладились, да Коля, честно говоря, и не искал их, но на игре это больше не отражалось. Мне же самому приходилось как–то компенсировать недостаток внимания и доброжелательности к Дерюгину. И мне кажется, я понял его и у нас установились хорошие отношения.
В итоге Дерюгин помог команде. Правда, взял я его в сборную все же, повторяю, поздновато. Поскольку мы с блеском выиграли чемпионат Европы‑79, то и на Олимпиаде в Москве я решил сделать ставку на ветеранов — С. Белова, Едешко, Милосердова, Сальникова, Жигилия. Казалось, что олимпийский турнир станет для нас легкой прогулкой. Это была непозволительная самоуверенность. Как уже не раз было, команда готовилась только к одному, решающему, как мы все думали, матчу — со сборной Югославии. Однако самоуспокоенность, да и сама по себе ставка на ветеранов, привели к поражению еще на подступах к финалу. И хотя подспудно я чувствовал, что многие молодые уже превосходят своих старших товарищей и реально, вполне заслуженно, обоснованно претендуют на место в сборной, однако из потенциальных кандидатов рискнул взять только Дерюгина, да и то в самый последний момент (Коля заменил своего тезку Фесенко). Видимо, такой подход к формированию команды был ошибкой.
Что касается Коли, то ему, безусловно, было очень трудно акклиматизироваться в сборной. До Олимпиады он считанное число раз сыграл за команду, естественно, не успел найти общий язык с ветеранами (тем более что большинство из них чувствовало, что это, видимо, их последний турнир, и поэтому очень ревниво относилось к дебютантам), конечно, не хватало ему опыта. Если бы рядом с Дерюгиным играло побольше его ровесников, тех, с кем он привык встречаться на площадке в юниорской сборной, ему было бы легче…
Тем не менее Олимпиаду Коля отыграл вполне прилично, особенно хорошо провел матч с бразильцами. И к чести ребят, вопреки позиции которых я все же пригласил Колю в сборную, они на поле ничем не показали, что недолюбливают и недооценивают его. Наоборот, и поддерживали, как и следует поддерживать новичка, и давали поиграть, и «кормили» мячами, максимально используя его достоинства бомбардира. В общем, проявили как раз то чувство повышенной ответственности, когда «один — за всех, все — за одного», о котором я говорил выше. И меня как тренера это не могло не радовать.
Но все же звездным часом Дерюгина стал чемпионат мира‑82 в Колумбии. Скажу больше: если бы не Коля, даже не знаю, стали бы мы обладателями золотых медалей или нет.
Финальный матч с американцами получился истинно финальным. Это не была игра легкая, высокотехничная, которая предполагается, когда встречаются команды такого класса. Слишком тяжела ноша, слишком многое решается. Поэтому обе сборные действовали скованно, нервно, с большим количеством ошибок, с нелепыми промахами, которых с лихвой хватило бы не на один матч. Напряжение, внутренний подтекст чувствовались. И было ясно, что победит тот, кто сохранит хладнокровие, трезвую голову, твердость, верность своим принципам, а главное — удивит неожиданным тактическим ходом. Только какое–то кардинальное вмешательство могло переломить ход матча в ту или иную сторону. В начале второго тайма мы проигрывали шесть очков и инициатива полностью принадлежала американским баскетболистам. Это был критический момент, требовалось предпринять что–то такое, что бы в корне изменило течение поединка. На площадке у нас тогда находился Ткаченко, которого плотно держал соперник, уступавший Володе в росте сантиметров десять, но очень прыгучий, ловкий, умело выбиравший место. Он не давал нашему центру развернуться, показать все, что Володя умеет. И тогда я обратился к Коле: «Иди, разминайся. Сейчас выйдешь…» Не могу утверждать, что он с радостью воспринял мои слова. В такой атмосфере и более опытный, стойкий игрок мог бы растеряться. Поэтому Коля затягивал разминку как мог. Но момент настал, я сказал ему несколько напутственных слов, еще раз напомнил, что от него требуется. И Коля вышел на площадку, чтобы навсегда оставить свое имя в баскетбольных летописях.