— Если вы полетите в космос еще раз и вам предложат взять с собой одну-единственную книгу, какую вы возьмете?

— Это самый трудный вопрос. Книг-то хороших, настоящих, если хотите, даже любимых, много. Очень!..

— В том-то и суть, что вам предложили выбрать только одну.

— Задача во сто крат потяжелей интеграла. Пожалуй, я бы взял «Как закалялась сталь» Николая Островского.

Когда окончилась беседа, его окружили корреспонденты газет, радио. Я раздосадованно вздохнула: пропали мои труды. Пока мы отпечатаем пленку, пока озвучим ее, радио передаст интервью с Гагариным.

Он угадал эти мысли, ободряюще взглянул на меня и сказал:

— Я дал это интервью только для телевидения. Извините, пожалуйста…

И спросил:

— Я свободен?

Мы пошли к выходу. По дороге он шепнул:

— Выручил я вас? Верно? Приоритет в каждом деле важен. Хоть я не журналист, а кое-что тоже понимаю.

Потом фотографировались, и я проводила его до ворот студии. Последнее рукопожатие. Последний вопрос:

— Юрий Алексеевич, куда же вам за интервью перевести гонорар? По какому адресу?

Прищурил глаза:

— И сумма немалая?

Шутка принята:

— Не обидим…

Ответил серьезно:

— У вас в городе есть школа-интернат. Вот и перечислите им этот гонорар на библиотеку. Только уж не поскупитесь. Идет?

— Все будет в порядке, Юрий Алексеевич.

Дальше он пошел один. Но, сделав несколько шагов, остановился. Из студии бежал за ним мальчик с фотоаппаратом.

— Юрий Алексеевич, остановитесь на минутку, пожалуйста. Я — юнкор. Понимаете?

Гагарин рассмеялся:

— Давай, брат… Действуй…

Защелкал фотоаппарат…

Потом они протянули друг другу руки, попрощались…

Звездными часами человечества назвал Стефан Цвейг Колумбовы и Магеллановы открытия. 12 апреля 1961 года все часы начали отсчет звездной эры.

Что в те минуты, когда оранжевое утро разгорелось над землей, чувствовал он, Юрий Гагарин?

— Какое жизнерадостное солнце!

Отсюда, с космодрома, он отправлял потом в звездный путь одного за другим своих друзей.

Вспомнилось, как сказал он, Юрий Гагарин, улыбаясь всем, кто остался у подножия ракеты:

— Видимость-то отличная! Хороший день будет! Хочу, чтобы мы были всегда вместе. Всегда едины. Вот так! — И он поднял кверху руки, сцепив крепкий кулак.

Только тогда спокойно двинулся к ракете.

О чем еще рассказать? О том, что в Звездном городке растут и хорошо учатся дочки Гагарина, обе очень похожие на отца, особенно когда улыбаются; что с ними живет строгая и красивая их мама, окруженная заботой всего Звездного городка. Иногда летними вечерами, когда зажигаются звезды, на шестом этаже на балконе квартиры № 22 появляется силуэт стройной, невысокой женщины. Дети спят, вокруг царит безмолвие и покой, всплывают в памяти березы в глухом лесу на Владимирщине… Там навсегда разделился для нее мир на свет и тень. А то вдруг улыбнется затаенно: однажды она уехала с подругами в театр, а на хозяйстве с детьми остался Юра. Напевая вполголоса какую-то песенку, он открыл дверь и доложил, как положено военному человеку:

— Товарищ жена, настроение в доме бодрое, дочери перед сном вымыли руки, почистили зубы, накормлены хорошим ужином, часть которого мы предусмотрительно оставили и тебе…

Ах, какой же был у них ослепительно-радостный день, когда он вернулся из космоса! Они наконец остались вдвоем. Он подошел к зеркалу, окинул себя взглядом, дотронулся рукой до Золотой Звезды и смущенно сказал:

— Понимаешь, я даже не предполагал, что все будет так. Думал, ну слетаю, ну вернусь…

А на столе лежали свежие газеты, десятки газет, и с каждой улыбался Юрий Гагарин. Их сегодня читал весь мир. Были и ее портреты в тех газетах. Многие журналисты почему-то цитировали слова, написанные на обороте той фотографии, которую она подарила ему в Оренбурге, где писала о том, что кузнецы своего счастья они сами и что перед судьбой не надо склонять головы. Только почти никто не обмолвился, почему появилась эта надпись.

Однажды, это было на катке, Юра сказал ей:

— Валя, я, наверное, должен был после техникума вернуться в Гжатск и помогать родителям…

— Что случилось?

— Получил письмо из дома, там прямо бедствуют…

— Ты жалеешь, что поступил в училище?

— Если там не сводят концы с концами… А я, крепкий, здоровый парень, ничем не могу помочь… Может, уехать в Гжатск? Я же могу работать литейщиком.

— Значит, оставить училище? — Валя крепко вцепилась в его пальцы. — Юра, милый, никогда и ни о чем я не буду тебя просить, но сейчас поклянись, что ты навсегда забудешь даже думать об этом.

Смотрела на него упорно и настойчиво — ждала клятвы.

— Валюша, ну, ей-богу, клясться я не умею.

Но Валя восприняла все куда серьезнее. И поэтому сказала:

— Тогда повторяй за мной. Отныне и навсегда…

Он, улыбаясь, молча смотрел на свою подругу.

— Юра, это не шутки. Повторяй, прошу тебя… Отныне и навсегда моя жизнь связана с небом.

Юра вторил:

— Клянусь всегда быть верным своей мечте…

А за утренним чаем Валя спросила отца:

— Папа, тебе не нужно нарубить для кухни дров, принести воды?

— Не ты ли решила в рубщики идти?

— Я пойду с ними.

— С кем это?.. С ними?

— Ну, с ребятами нашими. Понимаешь, папа, Юрий должен срочно сколько-нибудь выслать домой денег.

Последние слова она проговорила жалобно, с мольбой.

— Может, и благое дело вы задумали… Да какие у нас заработки? Так, несколько рублей на папиросы.

Но Валины карие глаза засветились радостью:

— Хоть несколько рублей, а все же деньги.

По лицу Ивана Степановича пробежала чуть заметная улыбка.

— Славная у вас дружба… Уж одно это мне по душе…

В воскресенье оба Юрия пилили дрова, раскалывали чурки, а Валя укладывала в поленницу.

Время от времени она шептала отцу одну и ту же фразу:

— Уже на сколько?

Он отвечал таинственно и непонятно:

— Уже на больше.

Она радостно приподнимала брови и кидалась на смену то одному, то другому Юре.

Юра Дергунов был посвящен в тайну воскресника — и тоже старался на полную силу.

Когда работа была закончена и они весело уселись за стол. Юра Гагарин вдруг заметил под своей тарелкой десять рублей.

— Кто это разбрасывается червонцами, хотел бы я знать?

— Заработанный этот червонец-то, — сказал Иван Степанович.

— Нами, что ли?

— Вами… Кем же еще?

— Да мы за так поработали, поразмяли руки-ноги… Какие уж тут деньги… Не годится это меж друзьями, — и отодвинул бумажку подальше от всех троих.

…Однажды, гостя у свекрови, Валя по ее просьбе искала в старой папке, в бумагах какую-то телеграмму и наткнулась на бланки денежных переводов на триста, на двести, на пятьсот рублей. Аккуратно сколотые, тщательно разобранные по годам и месяцам. Стала перебирать бланки: январь, февраль, март, апрель, — это писал Юра. А вот и ее рукой заполнено — май, июнь.

Значит, он был в командировке. Вот опять его почерк: июль, август, сентябрь. В этой стопке денежных бланков не было пропущено ни одного месяца… И ей вспомнился оренбургский каток, одинокая скамейка на обочине и то, как вначале шутливо, а потом серьезно Юра повторял за ней слова клятвы. А вокруг бушевал буран да гремела дивная музыка, которая возносила на горные вершины, к звездам, мерцающим в колодцах бездны: хотелось взлететь в этот скрытый за седыми космами туч, светящийся сад, в тайны его непокоя, в его волшебную гармонию, найти среди тысяч звезд свою собственную, ту, которая будто бы есть у каждого, которая хранит и светит в пути, шепнуть ей: «Гори, гори, моя звезда, гори, звезда приветная. Ты у меня одна заветная — других не будь хоть никогда».

Сколь же хрупки границы меж радостным, солнечным миром счастья и черным адом беды, когда так несказанно тяжко, так тяжко просто ходить по земле, зачем-то кого-то слушать, когда в душе все кричит о боли, о невыносимой скорби, ночью, днем, в полудреме, потому что сна нет.