Именно в заполярной тундре завершилось то, о чем смутно мечтал в училище. Именно там решил: медлить больше нельзя. Полеты становятся все сложнее, и он отлично справлялся с ними. У него был хороший глазомер; он научился летать по приборам и в облаках «вслепую», изучил радионавигацию, легко переносит перегрузки на пилотаже и многое другое, что подтвердило предсказание Акбулатова: «Из вас выйдет настоящий летчик».
Заместитель командира эскадрильи Борис Федорович Вдовин после одного из совместных полетов сказал:
— Силен ты, брат, силен. Своих учителей кладешь на лопатки. Так действуй и впредь.
Доволен был Вдовин и Дергуновым. Как-то после тренировочного боя Юры с одним из опытных летчиков он сказал Алексею Ильину:
— Этот тоже уже «прорезался».
Ильин переспросил, довольный за своего друга:
— Вы хотели сказать, что сегодня он хорошо провел бой?
— Да, Дергунов будет смелым летчиком. Впрочем, вся ваша оренбургская группа сильная. У каждого намечается собственный почерк в небе.
Ильин слово в слово передал этот отзыв Дергунову, когда тот приземлился. Юрий, красивый, стройный даже в меховом комбинезоне, дурачась, поднял, покружил товарища и, смеясь, сказал:
— Бродит, бродит и в нас силушка. Неужто не покорится ей северное небо? Да мы через полгода будем такие «прорезанные», что только держись!
К Луне устремилась космическая ракета, обогнула ее, сфотографировала невидимую часть и передала фотографию на Землю. На следующий день Гагарин подал рапорт командиру части.
«В связи с расширяющимися космическими исследованиями, которые проводятся в Советском Союзе, могут понадобиться люди для первых полетов в космос. Прошу учесть мое горячее желание и, если будет возможность, направить меня для специальной подготовки».
Вскоре Юрия вызвали на комиссию.
Валя приехала к нему в августе, после экзаменов.
Юра ахнул, увидев жену в окружении чемоданов и свертков. Валя рассмеялась:
— Это тебе подарки и подарочки, любимому зятю от тестя и тещи, от сестер и друзей.
В автобусе, на котором они ехали в гарнизон, он честно сознался:
— Ждал я тебя, заждался. А вот жить, Валя, пока негде. Но ты не горюй, что-нибудь придумаем.
Валя сказала весело:
— Говорил: доучивайся, а я пока буду шалаш добывать… Значит, нет для нас шалаша? Ну, это — не главное.
Главное было то, что он всю дорогу в этом тряском автобусе держал ее руку в своей, что кончилась долгая, как полярная ночь, разлука.
Вскоре нашлась и комната. Знакомая знакомых уехала, как здесь говорили, «на материк» в отпуск, а ключи от своей квартиры передала Гагариным.
Потом, когда она вернулась, Гагарины получили и свою комнату. Надвигалась полярная ночь с ледяными ветрами и морозами. Юра привез бочку для воды, выпарил ее кипятком с каким-то тундровым корешком и листочками, наносил воды до краев. Затопил печь. Когда она уютно загудела, скомандовал:
— Ну, принимайся, хозяюшка, за свои дела, а мне позволь сходить порыбачить…
— Я обед, конечно, сготовлю. Но ты, может, наловишь форели? Ведь никогда и не пробовала, какая она, эта «царская» рыба.
Юра предупредил:
— Ты, Валя, на всякий случай, готовь закуску. Я пригласил друзей на новоселье. Забегу к Дергунову, пусть покажет заветное местечко, где он черпал форель ковшами.
Когда оба вернулись, комната была неузнаваема. На окне висели шторы, полы до блеска вымыты, по ним из конца в конец бежала веселая дорожка, на столе стояло что-то пахучее. Валя затормошила обоих:
— Где же ваша рыба?
Дергунов взял удар на себя:
— Видишь ли, форель предчувствует полярную ночь и готовится к зимовке, ушла вглубь…
Посмеялись доброй выдумке товарища.
К зимовью готовилась и молодая семья. Юрий по опыту прошлого года уже знал: зимой в Заполярье самое главное — тепло, а тепло — в дровах. Вечером, надев ватники и куртки, они дружно пилили бревна. Юра колол. Потом вместе, разгоряченные, побросав на землю шарфы и шапки, складывали дрова в поленницу.
В один из таких вечеров Валя вдруг выпустила ручку пилы, неловко осела на кучу дров. Он подошел, испуганно опустился рядом на корточки, заглянул в побледневшее лицо:
— Тебе плохо?
Широко открытые, потемневшие глаза смотрели радостно и встревоженно:
— Юра, у нас будет ребенок.
Он осторожно поднял ее с дровяной кучи, все еще испуганный:
— Тебе лучше? Ну, Валя, так напугала и обрадовала сразу. Отпилилась, родная, пошли домой.
Не удержался, прямо на улице поцеловал ее в глаза, губы, щеки.
Дергунов, пробегая мимо — опаздывал в кино, остановился:
— Ну, Юра, избалуешь жену…
Тот повернулся, ответил счастливый:
— Заслужила! А ты куда таким галопом?
— В кино опаздываю.
— Уже опоздал. Знаешь, пойдем лучше завтра все втроем, а сегодня бери в руки пилу и прикончим эти бревнышки. А Валя нам чай приготовит с вареньем оренбургским.
Дергунов снял шинель, надел куртку. А Валя еще долго с его шинелью в руках смотрела на быстро растущую поленницу. Таким он и запомнился ей: веселый, крепкий, с пилой в спорых руках. На следующий день Юры Дергунова не стало: разбился на мотоцикле. Все были потрясены…
ЖЕНА
Вторая полярная ночь не казалась Юрию Гагарину такой лютой — рядом была жена. Она научилась распознавать в воздухе самолеты «своей» третьей эскадрильи и, налепив сотни две пельменей на всех, с кем может зайти муж, уходила на аэродром. Там часами прогуливалась, поджидала, волновалась, особенно когда они улетали к морю. Ей казалось, что над сушей все же спокойней: как-никак, земля надежней, что бы ни случилось, не то что над ледяным морем.
Взлетали и возвращались самолеты, а Юры не было. Двести шагов вперед, двести назад. Давала себе слово: еще пять раз в одну, в другую сторону, не появится — уйду. Шло время, а она не уходила, ноги не слушались. Потом привыкла, успокоилась.
В гарнизонах знают цену каждому прожитому дню. Здесь — преданные подруги, надежные друзья, крепкие семьи. Жизнь на краю земли во имя дел обыденных и простых.
Вторая полярная ночь длиною в несколько месяцев, наверное, была бы непереносима, если б не было Валиного ожидания, уюта зеленой настольной лампы, тепла, что струилось от натопленной печи, маленьких бубликов, которые она пекла к утреннему кофе.
В ту зиму Гагарины много читали, впервые у Вали было столько свободного времени. Управившись с домашними делами, она шла в библиотеку, выбирала книги, чтобы вечером, устроившись с вязаньем, слушать Юрино чтение. А однажды он принес тонкую книжечку, помог перемыть посуду и начал читать. Чем дальше, тем взволнованней у обоих лица.
Какой-то далекий, неизвестный ей Экзюпери писал все про нее, про ее ожидания и муки.
Дальше читала Валя:
«С вами хочет говорить госпожа Фабьен…
Он услышал далекий голос, слабый, дрожащий, и тотчас понял, что не может сказать ей правду…»
Дальше читать не могла, захлопнула книгу, ушла в свое, грустное: «Доля-недоля, с какой стороны, из-за какого угла от нее подвоха ждать».
Юра обнял ее за плечи, участливо заглянул в глаза, затормошил, смеясь:
— Ты знаешь, мне однажды в Оренбурге одна старая-престарая цыганка нагадала, что я буду жить до ста лет и у меня будет трое детей…
Она понемногу успокаивалась, улыбалась в ответ. Знала, никогда-то он не спрашивал гадалок. И перекидывала мостик к тому, о чем теперь постоянно думали.
— Хочу, чтобы мальчик был.
— Мне, Валюша, все равно.
— Утром проснусь и три раза повторяю: «Пусть будет мальчик».
— Хорошо, что вовремя созналась…
— Почему?
— А потому, что теперь, если не поздно, говори наоборот: «Пусть будет девочка».
— Но все мужчины хотят сыновей.
— А мне нужна дочь.
— Странно.
— Ничего странного, две красивые женщины в доме — чем плохо?
…Родилась Леночка. Он держал ее впервые на руках — и не верилось, неужели это и есть то важное существо, которому дано такое длинное имя: Елена Юрьевна Гагарина. Забот прибавилось. Служба отнимала времени все больше, но Юра старался выкроить час-другой для дома. Какой бы ни был тяжелый у него день, с порога весело кричал: