А когда Елена вернулась вечером с работы, он кинулся к ней прямо с порога и, не успев поздороваться, с лихорадочным блеском в глазах заговорил: "Мама, я сегодня с Петькой разодрался! Он ко мне подошел в классе да и говорит при всех: "Антоха, сознайся, что мать тебя в детдом сдавала! Потом ее припугнули, она тебя и взяла". А я ему говорю: "Что ты все врешь, я всегда с мамой жил!" А пацаны все равно мне теперь кричат: "детдомовский, детдомовский!". Я Петьке говорю: "Откуда ты это знаешь?" А он говорит, что ему бабушка сказала, у него бабушка, он говорит, все про всех знает"…

Елена здесь же, у входа, бессильно опустилась на табуретку. Господи, вот и до Антона добрались! Она так старательно оберегала его от всего этого, загадала, что расскажет обо всем, когда ему исполнится хотя бы лет пятнадцать-шестнадцать, а тут — нате вам, подарочек… Теперь другого выхода не было. И Елена, с огромным трудом сдерживая себя, рассказала-таки Антону то, что хотела открыть ему лет через семь-восемь… Мальчик был потрясен.

— Ты столько лет была… в сумасшедшем доме, мам?

— Да.

— А меня, значит, от тебя увезли? Или тебя — от меня?… А если бы мы друг друга никогда не нашли?…

С этого случая все и началось.

Как-то раз Елена пришла, как всегда, в школу узнать, как у Антона дела. Шли уроки, до звонка оставалось минут двадцать, и она тихо бродила по школьному коридору. Вдруг, как ей показалось, она услышала голос Антона. Прислушалась — да, разговаривал Антон, и голос его доносился из учительской. Елена подошла поближе, и в щель прикрытой двери увидела своего сына, недоуменно и испуганно стоящего перед какой-то солидной дамой в черном костюме — та сидела за столом и что-то писала, задавая Антону вопросы.

— Ну, Антошенька, а как тебя мама кормит?

— Ну, как? — хорошо. Суп ем, кашу, картошку…

— А конфеты, яблоки, апельсины?

— Конфеты не ем, я их не люблю. А яблоки ем, когда бывают, и апельсины…

Женщина в черном, не слушая его, диктовала сама себе вслух: "Так, питание недостаточное, однообразное… А скажи, Антон, что у тебя дома есть из игрушек?"

— Да я их не люблю, я все ребятишкам соседским раздарил, я же уже большой.

— А мама тебя, Антон, бьет?

— Ну, как это — бьет? — недоуменно развел руками Антон. — Иногда, если заслужу, шлепнет. Или поругает. Раньше, когда я маленький был, иногда в угол ставила, но редко. А сейчас я большой, что же она меня, в угол ставить будет?

И опять женщина в черном диктует сама себе: "Ребенок подвергается физическим наказаниям".

— А скажи, Антошенька, к маме дяденьки приходят?

— Приходят, много приходят! — бойко отвечает Антон. — Дядя Слава, дядя Юра, дядя Валера — это тоже писатели, поэты. Сидят, чай пьют, стихи читают…

— А может, Антон, они водку пьют?

— Да нет, что вы, чай! Мама не любит водку, пьяных ненавидит, уж я знаю!

— Хм… А скажи, Антон, кто-нибудь из этих дяденек остается у вас ночевать?

— Нет, у нас ведь негде спать. У нас одна кровать — на ней бабушка спит, а еще у нас диван, на нем мы с мамой спим.

— А все-таки, может, кто-нибудь остается, Антон?

— Да нет же, я же сказал!..

Тут, не выдержав, Елена открыла дверь и зашла в учительскую.

— Сынок, ну-ка, иди отсюда в класс! — скомандовала она Антону, и тот, облегченно вздохнув, быстренько выскользнул из кабинета. — Это что же за разговоры вы с ребенком ведете? — обратилась она к женщине в черном, едва сдерживая негодование. — Вы неужели не понимаете, о чем можно, а о чем нельзя с мальчиком разговаривать? Вообще, кто вы? Что вам нужно?

— Потише, гражданочка, потише! — послышалось в ответ. — Сядьте-ка, да помолчите… Я — инспектор района, у меня задание — обследовать неполные семьи. Я должна выяснить, как живут дети в таких семьях, как их воспитывают, как кормят, в чем у детей нужда. И вы свои эмоции, будьте так добры, оставьте! И вообще, — тут она потрясла пухлой папкой, лежащей перед ней на столе, — у меня тут материальчик на вас! Ведь вы к сыну не имеете никакого отношения, он — опекаемый, если уж на то пошло, и его опекун — бабушка, ваша мать! Так что я и разговаривать-то с вами не обязана!

— Господи… господи, да вы хоть понимаете, что говорите?! — побледнев, как смерть, едва выговорила Елена.

— Я-то понимаю, — победно отчеканила дама, — а вот если вы не поймете, так ведь мы и меры можем принять!

Елена не могла потом вспомнить, как она вышла из кабинета, как пошла по улице, заливаясь жгучими слезами нестерпимой обиды, задыхаясь от невыносимой сердечной тоски…

В молодежную редакцию радио не однажды звонили высокопоставленные партийные и комсомольские деятели, которые очень настырно интересовались, кто же она такая, эта Ершова, почему в ее материалах постоянно так много критики, чего она вообще добивается…

— Ну, что значит — "критиканство"? — терпеливо объясняла телефонной трубке в очередный раз Марина, косясь на сидящую здесь же Ершову. — Просто Ершова очень неравнодушный человек, все ее искренне волнует, потому она так пишет… Ну, что, вы, чем же она "больна"?… что, психически? Кто это вам сказал? Облздрав? А я вам говорю, как главный редактор молодежной редакции, что Ершова — одна из лучших наших журналистов! Ну, и что же, что она без специального образования?…Да не больна она, ничем не больна!..

После таких телефонных бесед Елена с Мариной шли в курилку и долго дымили там, молча поглядывая друг на друга. Ничего они друг другу никогда не объясняли, да и что тут можно было объяснить? — Марина отбивала атаки, Елена — работала…

Глава 18

По ходатайству писательской организации городские власти сочли возможным выделить Елене с сыном двухкомнатную благоустроенную квартиру. Естественно, в новое свое жилье они переехали втроем — Елена, Антон и мама, старый дом стал у них чем-то вроде дачи в городской черте. Сколько сразу бытовых забот ушло прочь из их жизни! Теперь уже Елена, отправляясь в командировку, не мучилась в поездке, как там без нее управляются ставшая пенсионеркой мама и подрастающий Антон. Проблемы с водой, дровами наконец-то исчезли.

В их доме было все, что, как правило, свидетельствует о достатке хозяев — хороший цветной телевизор, пара холодильников, забитых снедью, хорошая домашняя библиотечка… У Антона было два приличных фотоаппарата, поскольку он всерьез увлекся фотографией, были хорошие книги, и именно по тем разделам, которые мальчика больше всего интересовали, — история живописи, искусствоведческие издания, книги по биологии и зоологии… Интересы у Антона были самые разнообразные — он и рыбок разводил, и растения всяческие на окнах в горшочках выращивал, и рисовал прекрасно, и на скрипке играл. Словом, все у них было как у людей. Как говорят, живи — не хочу!

…И все-таки тайное, ей самой не очень понятное недовольство собой, своей жизнью сжигало ей душу. Казалось бы, начинались новые времена. Повеяло невиданными и неслыханными переменами, носились в воздухе дразнящие слова — "гласность", "плюрализм", "демократизация". Но в жизни к добру ничего не менялось. Да, люди стали говорить много и откровенно часто зло и необдуманно. Да, вроде бы, переставали оглядываться на каждый шорох.

Но появилось в людях еще больше озлобленности и недоброжелательности, захлестывающей любые доводы разума.

По месту нового жительства участились визиты патронажной сестры, стали более настырными. Если ее не заставали дома, то медицинская сестра из диспансера очень интересовалась ее поведением, самочувствием у соседей.

После очередной бессонной ночи, просидев до рассвета над большой радиопередачей, Елена почувствовала утром, что голова у нее буквально разламывается. Пришла в поликлинику к участковому врачу.

Молодая женщина-врач, выслушав ее жалобу и измерив ее давление — а у нее оказалось 190 на 120, стала листать ее амбулаторную карту. И тут, судя по всему, она наткнулась, на весьма заинтересовавшую ее в карточке запись и искоса взглянула на Елену.