— Где?

— Да вон там, — он показал на признанную красавицу первого курса их факультета, окруженную молодыми людьми. — Ну? Разве не самая идиотская представительница златокудрой безжизненности?

«Он не переносит девиц типа Линет», — с облегчением подумала она.

— Но я думала…

— Что именно?

— Нет, ничего. Если честно, я с вами согласна. Я просто подумала, что мужчины считают ее хорошенькой. Вот вы, например. Вы не находите ее привлекательной?

— Я? — Его высокомерное удивление граничило с нелепостью. — За кого вы меня принимаете? Уж не думаете ли вы, что все мужчины предпочитают блондинок и болтушек?

«Именно так меня и приучили думать», — чуть было не ответила она.

— Нет, но…

— Вздор. Она вам и в подметки не годится. Вот вы — красивая.

Она была ошеломлена. Потом ее наполнило неведомое прежде чувство благополучия и уверенности.

— А вы не знали? — удивился он.

Она молча покачала головой.

Он снова рассмеялся:

— Боже мой, я и не подозревал, что женщины бывают так скромны. Вы похожи на одну из тех женщин с портретов древнего семейства Борджиа: красивое удлиненное лицо, рядом с которым все остальные кажутся какими-то помятыми. Хотите сигарету?

Она покачала головой с таким странным ощущением, словно ее тащат на веревке за колесницей.

— Вскоре после моей неудачной попытки соблазнить вас у скалы, — продолжал он, — мы переехали. Вернее, переехали мы с мамой. Она не могла больше выдерживать постоянных пьянок отца. — Ян рассеянно вертел в пальцах сигарету. — Забавная штука жизнь. Казалось, стоит лишь освободиться от него — он, кстати, скоро умер, — и все разрешится само собой. Но все вышло наоборот, как в случае с уходящими на пенсию почтальонами. Они всю жизнь проводят на воздухе в любую погоду, а когда уходят на покой, тут же заболевают воспалением легких. Так и здесь — спокойная жизнь обернулась разочарованием. Ничто уже не держит тебя на взводе. Скучища. Как бы то ни было, через год после развода с отцом мама умерла. И я остался с дедушкой и бабушкой.

— Сочувствую.

— Да чего там! — махнул он рукой. — Давайте лучше потанцуем. Кстати, не могу же я и дальше называть вас «мисс Уайкхем». Как ваше имя?

— Элизабет.

— Ну а мое вы уже знаете. Может, перейдем на «ты»?

Она радостно кивнула.

И они танцевали, и в воздухе витало сумасшествие.

Она была счастлива танцевать с молодым человеком, который так объективно говорил о своих родителях, заботился о крысах, питал отвращение к унынию; который, как это ни невероятно, считал ее красивой и «не мог дальше» называть ее «мисс Уайкхем».

— Ты хорошо танцуешь, — сказал он.

— Благодарю вас, добрый господин, — ответила она и тут же обругала себя за это внезапное кокетство. Почему она так сказала? Это же совсем не в ее духе! Но он, похоже, не обратил внимания.

Музыка смолкла, и Ян сказал:

— Послушай, мне надо идти. Я должен повидать моих крыс.

— Спокойной ночи, — вздохнула она, расстроенная.

— Спокойной ночи. — Он повернулся, оставляя ее посреди опустевшего зала, но вдруг бросил через плечо: — Не хочешь взглянуть на них? Потом я подвезу тебя домой.

Через мгновение он уже вывел ее из душного залитого светом зала и с таким нетерпением повлек за собой по мокрой траве, что она рассмеялась.

Они шли под холодной луной, слыша в отдалении музыку. Она продолжала смеяться, не в силах остановиться.

— Что с тобой? — спросил он.

— О, — еле выговорила она, — это какое-то безумие!

Это действительно было безумием. Он тоже рассмеялся, потом схватил ее за руку и бросил:

— Пошли скорее, крысы заждались.

И они поспешили к длинному белому зданию, лишенному каких-либо архитектурных излишеств и потому выглядевшему стерильным. В чистых коридорах стоял странный запах. Что бы это могло быть? Вмешалась ее извращенная память. Она вспомнила, как отворачивалась мать, ставя ей в детстве клизму. Она снова хихикнула и невольно подумала: «Я истеричка».

— Вот мы и пришли. — Он распахнул дверь.

Большая комната, уставленная вдоль стен столами и раковинами. В конце ее — клетки с крысами. Ее охватила дрожь отвращения, и она остановилась у двери, а Ян поспешил к своим подопечным.

— Ты похож на заботливого отца, — сказала она и прикусила губу: опять ляпнула не то.

Но он не слышал ее; все его внимание поглотили крысы. Она заставила себя приблизиться и увидела маленькие серые тела, жалкие и в то же время кошмарные, распластавшиеся на полах своих клеток. Она не заметила в них ничего особенного, если не считать их лихорадочно вздымавшихся и опадавших боков.

— Мне кажется, они дышат слишком часто, — проронила она.

Ян поднял одну крысу за хвост, и девушку охватил страх, что он сунет ее ей под нос; она еле сдержалась, чтобы не сделать шаг назад.

— Черт! — тихо произнес он.

— В чем дело? — еле слышно поинтересовалась она.

— Готова. Не выдержала. А, ладно… — Он пересек комнату и бросил маленькое тельце в коробку.

Элизабет вздрогнула. Жуткая наука, жуткий ученый, бесчувственный спаситель человечества, спокойно произносящий: «Не выдержала». Каких неслыханных мук не вынес бедный зверек? Этот мужчина ужасал ее, она была уже готова возненавидеть его.

— Почему мужчины так бесчувственны? — воскликнула она.

— Что? — рассеянно отозвался он.

— Почему… А, неважно.

— Я отвезу тебя домой.

— Хорошо. А где машина?

— Машина? Я не могу позволить себе такую роскошь. У меня мотоцикл.

Ну и ну! Ее гнев быстро сменился тревогой.

— С коляской? — спросила она без всякой надежды.

— Зачем мне коляска? — удивился он.

Она осторожно уселась позади него, и он скомандовал: «Держись крепче за мою талию, чтобы не свалиться». И вот они несутся в сторону ее дома; ее длинная юбка скручена между ног; она отчаянно держится за его талию, а луна мечется по небу.

У калитки она соскочила с мотоцикла и прокричала:

— Спокойной ночи! И… спасибо!

— Спокойной ночи. До скорого, — прокричал в ответ он, мотоцикл взревел и унес его прочь.

Мать не спала.

— Это ты, Элизабет? — окликнула она, и девушка покорно пошла в ее спальню. — Хорошо провела время, дорогая? Кажется, я слышала мотоцикл?

— Правильно, — весело отозвалась она. — Меня привез молодой человек.

— Вот как?

— Помнишь Колхаунов? Так вот, это был Ян.

— А… Бедный мальчик! Его несчастная мать… умерла вскоре… («Ох уж эти унылые взрослые!» — подумала Элизабет.) Бедный мальчик! У него же совсем нет денег. Его отец пропил все…

— Не страшно! — ответила она, поцеловала мать и поспешила к себе.

Каким живым казался шар в ту ночь! Лев рычал, как мотоцикл; Орион бродил и покрикивал… Весь шар пришел в движение. Девушка улыбнулась, синий глобус растворился, и она уснула.

Сонная, расслабившаяся в редкой теплой тени эвкалипта, она и сейчас испытывала экстаз той первой встречи. Экстаз и… тревогу. Эти ощущения со временем лишь усилились, и она продолжала цепляться за Яна, как цеплялась тогда, на мотоцикле. Ее не оставляла уверенность, что так будет всегда, даже когда они станут солидной седовласой парой. «Если он когда-нибудь приедет, если мы когда-нибудь поженимся», — прошептала она.

«До скорого!» — крикнул он и с ревом испарился в лунном свете. Было ли это обещанием? Непонятно, а она приучила себя все тщательно планировать, заблаговременно устанавливая сроки. И сейчас она жаждала более традиционного подхода. «Когда я снова увижу вас?» Даже столь избитый вопрос был бы лучше этого «До скорого». Может, это просто бессмысленная учтивость, вроде словечка «дорогой», которым Линет называла своих обожателей, постоянно трезвонящих по телефону?

Следующие три недели она выглядывала его в университете, прохаживаясь рядом со стерильным храмом науки, который величала про себя «Крысиным домом». Лишь однажды за все это время ей показалось, что она видит его среди шумной толпы. Она хотела было броситься вслед за ним, но ноги отказались повиноваться. Почему? Что ее испугало? То, что «так не принято»? Или же при свете дня магия кончилась, и он уже значил для нее не больше, чем молодые люди с факультета искусств, с которыми она болтала и смеялась в перерывах между лекциями?