– Объявились, понимаешь, в уезде нашем граф Толстой и с им двое. Один – Преображенский, кажись тоже граф, а второй – то ли Стаканов, то ли Бутылкин… Не помню. Бродят то босиком, то воще голые по дорогам, смущают народ. Жандармов посылают, а вот недавно, попа Акакия, батюшку нашего поймали, говорят ему: «Чего, мол, на тебя девки жаловаются, мол, при исповеди ты их, значит, того…» Ну, и бросили батюшку в сортир. Хорошо мимо купец первой гильдии Агафонов проезжал, спас отца Акакия, а то потонул бы… А граф Толстой и компания заперлись в церкви, звонят в колокола, псалмы поют, ругаются… Православный народ шибко недоволен, ибо в церкви нашей – чудодейственная икона святого Онуфрия и его же святые мощи! Вот и надоть тебе с твоим лихим взводом энтих фулюганов из церкви изъять, скрутить и в Санкт-Питербурх препроводить! Э, да ты уснул, братец! Да, – вздохнул Иван Семеныч. – Не умеет пить молодежь. А ведь с шестидесятого года…

На следующее утро капрал Холин проснулся на сеновале и долго не мог понять, где он и что с ним.

«Если я дома, – размышлял он, – то почему не на кровати? Если остановился в трактире, то почему рядом нет дочки трактирщика? Ничего не понимаю».

Холин встал, подтянул штаны и выглянул во двор. Во дворе двое его солдат играли с жандармами в очко. Кто выигрывал, тот бил всем остальным по заднему месту, отчего остальные солдаты, стоящие вокруг, громко ржали и отпускали заковыристые остроты сексуальной тематики. Именно это ржание и разбудило капрала Холина. Он выскочил из сарая и с перекошенным от злости лицом заорал:

– Смидно! Стадовись!

Солдаты нехотя выстроились. Жандармы, сидя на крылечке покатывались со смеху. Капрал, переваливаясь с ноги на ногу, прошелся мимо строя.

– Совсем даспустились! Бездельники! В то вдемя, как нас пдисдали сюда ддя пдохождения службы, вы, негодяи, тут пьянстдуете, дазвдратничаете, как последние скоты! Я из вас сдедаю отбивные! Модчать! – выкрикивал он, махая кулаками возле солдатских морд.

На крики разбушевавшегося капрала из хаты выглянул шеф жандармов.

– О, Ходин! – воскликнул он. – Це гарно! Заходи-ка…

Капрал Холин напоследок дал кому-то поддых и пошел к начальству.

– Капдал Ходин по вашему пдиказанию пдибыл!

– Садись, закуси, – пригласил Иван Семеныч. Стол был уставлен закусками, на самой его середине стояло огромное блюдо с жареным гусем, а при виде литровой бутылки мутного самогона, глазки Холина заблестели, и он, сделав глотательное движение, сел за стол.

Выпив по стакану первача и закусывая картошечкой в мундире и солеными огурчиками, Иван Семеныч снова рассказал капралу, зачем того вызвали в Козлодоевск.

– И стало известно еще сегодня утром, что едут к этим нехорошим господам из Санкт-Питербурха тоже нехорошие господа – Пушкин, Лермонтов и Достоевский. А когда станет их шестеро, выбить их из церкви будет гораздо труднее!

– Выбьем, – сказал капрал Холин, работая челюстями, – али мы не пдавосдавные?

– Слова не мальчика, но мужа! – потер руки довольный шеф жандармов. – Пожалуй, выпьем еще по одной?

Натертые полы ярко отражали огонь хрустальных венецианских люстр на потолке. Царь, поскрипывая хромовыми сапогами, прошелся по зале и повернулся к князю Подберезовикову.

– Итак, что же сейчас творится в Козлодоевске?

– Кошмар, государь, – подобострастно ответил князь Подберезовиков. – Граф Толстой и с ним еще двое заперлись в церкви, заложили двери и окна разной мебелью, ругаются, баб-с требуют. Если, говорят, баб-с не приведут им, то так церковь загадят, что еще сто лет от сортира не отличить будет.

– О! – удивился император. – А ведь туда послали целый взвод. Он прибыл?

– Так точно, государь, прибыл. Обложил церковь со всех сторон, предлагают сдаться. Но толстовцы отвечают весьма грубо, что дырку от бублика, а не Шарапова.

– Шарапова? – переспросил царь. – Не знаю такого! Может они князя Юсупова имели ввиду?

– Не могу знать-с, ваше величество. Только Шарапова они не отдадут.

– А как же взвод? Почему не может выбить их из церкви?

– Так, ваше величество, там в церкви шибко святые мощи лежат. Если силу начать применять, толстовцы их могут того, попортить. Они и баб-с требуют из-за этого, пыль, говорят, стирать с икон.

– О! – еще раз удивился царь. – А как эти хулиганы Пушкин, Лермонтов и Достоевский?

– Пойманы, государь. Ехали к графу Толстому на выручку, да в деревне Забубеновке верный слуга вашего величества Альфред де Мюссе выдал их в руки правосудия.

– Он француз?

– Кто?

– Ну, этот, Альфред де Мюссе.

– Так точно, ваше величество. Француз. Но русского царя любит, как свою собственную жену.

– Похвально, – задумчиво сказал император. – А что, этих Пушкина, Лермонтова и Достоевского уже допросили?

– Никак нет, государь, пьяны-с, как сволочи.

– А Бенкендорф?

«Тоже пьян, – подумал было князь Подберезовиков. – Свинья не лучше Пушкина, Лермонтова, Достоевского и Толстого вместе взятых!»

А вслух сказал:

– Болеет, ваше величество. Стар стал.

– Верный слуга, – вздохнул государь, – надо бы ему еще пару орденов за заслуги перед отечеством. Когда у него день рождения?

– В декабре, ваше величество. Еще пол года ждать.

– Помереть может, – сказал царь. – А у тебя когда день рождения?

– Через две недели, – вздрогнул от радости князь Подберезовиков.

– Наградим его к твоему дню рождения!

Князь сник.

– Да, наградим. А вот по поводу Козлодоевска…

Император задумчиво постучал каблуком, полюбовался на себя в зеркало, остановился перед картиной Врубеля, отколупнул ногтем кусочек краски и проговорил:

– И что же делать?

«Что делать, что делать! Как награду, так Бенкендорфу, а как что-то делать, или думать, что делать, так Подберезовиков!»

Князь Подберезовиков развел руками.

– Что же, мы, русский самодержец, должны терпеть в своем городе Козлодоевске таких хулиганов? Может послать семеновцев?

– Целый полк? Ваше величество, мне кажется, это бесполезно. Ведь загадят церквушку-то!

– Ну, тогда сам езжай, разберись на месте. Я тебе доверяю.

– Слушаюсь, ваше величество, – поклонился князь Подберезовиков, думая про себя: «Эх, черт, говорила мне мама – не перечь никогда царю. Уж лучше б семеновцев послали… Эх, черт!»

На следующий же день карета князя Подберезовикова выехала из Санкт-Петербурга в сторону Козлодоевска.

Карета князя Подберезовикова катила по грязной сельской дороге Козлодоевского уезда. Князь и его камердинер Иван сидели внутри кареты, камердинер читал вслух новые похабные стихи господина Пушкина, князь хлопал себя по ляжкам и громко ржал, да так, что лошади его кареты отвечали ему не менее громким ржанием.

– Эк загнул! Ну, сукин сын! Вот поганец!

Внезапно карета затормозила. Послышался злобный голос кучера.

– Куда тя черт занес, вот я тя кнутом! – орал пьяный кучер.

– Чего орешь, козел? – отвечал нежный женский голосок, – Мы ж только подвести просим!

– Пошла прочь, бесстыжая! Штаны нацепила…

Князь Подберезовиков заинтересовался. Что это за женщина там в штанах? И он высунулся в окошко кареты, раздвинув ажурные занавесочки.

– Семеныч! Перестань ругаться с барышнями!

– Дык, ваше сиятельство! Они ж в штанах!

– Эй, мужик, – спросила одна дама, светловолосая, в потертых джинсах и тельняшке, которые красиво очерчивали ее округлые формы. – До Козлодоевска довезешь?

«О!» – подумалось князю. Он резво отворил дверцу кареты и галантно заявил:

– Прошу-с!

Девицы влезли в карету, сели напротив князя Подберезовикова и камердинера.

– Ольга, – представилась светловолосая. – А это Леночка! Мужик, чего такой мрачный? Как тебя-то зовут?

– Не «мужик»! – возмутился камердинер Иван, – А «ваше сиятельство»!