– Совсем Дамкин съехал, – жаловался его соавтор, литератор Стрекозов.

– Я же не виноват, что я добрый и люблю голубей! – возражал Дамкин. – А им тоже кушать хочется.

– Вот и корми их хлебом! Так ведь нет! Ты всякую фигню подороже покупаешь!

– Ну ты и жадина, Стрекозов, – удивился Дамкин. – А если тебя только хлебом кормить и больше не давать ни пива, ни воблы? Жадина-баранина!

– Сам ты задница говяжья! – обиделся Стрекозов. – На что я пива куплю, когда ты все наши деньги на этих мерзких голубей перевел?!

– Ты ничего не понимаешь! – молвил Дамкин, рассыпая по асфальту килограмм тыквенных семечек. – А еще литератор! Посмотри, ведь это же почти как люди! Вот этот с перебитой ногой – инвалид, никто его не любит, все отталкивают, обжирают. Он такой грустный…

– Как я, – сказал Стрекозов.

– А вот этот – гопник. Смотри, как всех гоняет и все сам жрет! Ну, ведь круто, а?

фу! плюнул Стрекозов. – Какие они жадные, противные! Жрут и жрут! Вот этот толстый сейчас вообще лопнет от жадности!

– Да брось ты, – кротко сказал Дамкин. – Божья птичка…

И тут «божья птичка» лопнула от жадности.

– Вот черт! – только и вымолвил пораженный Дамкин, разглядывая загаженные брюки. – Ну и сволочь!

– Я же предупреждал, – злорадно ухмыльнулся Стрекозов. – Лучше бы пошли пиво пить.

– Много не пей, – сказал Дамкин. – А то тоже лопнешь.

– Я же не от жадности пью, а от жажды, – возразил Стрекозов. – Да и как выпьешь много, ты ведь почти все деньги потратил на своих дурацких голубей!

– Но зато, как он взорвался! – протянул Дамкин с восхищением и, призадумавшись, добавил: – Да… Однако, плохо быть жадным…

На площади Цезаря Куникова стоял сияющий, как египетский апельсин литератор Дамкин с мешком арахиса. Весьма довольный собой, литератор тщательно очищал орешки от шелухи и кормил ими голубей.

– Глупая птица голубь, – приговаривал он. – Жадная!

Жадные голуби клевали неожиданные подарки судьбы и от жадности лопались, словно огромные мыльные пузыри. Радостно вскрикивая при каждом лопнувшем пузыре, Дамкин хлопал себя по коленкам и оглушительно ржал.

Но слишком долго ему радоваться не пришлось. Злобно урча, подъехал желто-синий милицейский «Рафик», три здоровенных мента скрутили известного литератора и отвезли в отделение, где Дамкин был оштрафован на десять рублей за то, что пачкал площадь Цезаря Куникова внутренностями лопнувших голубей.

– При чем тут я? – разводил руками Дамкин. – Я только кормил птичек орешками, а уж взрывались-то они сами! Кто знает, какими радиоактивными отходами они на московских помойках питаются? За это надо не меня, а Моссовет штрафовать! Совсем улицы перестали убирать!

Но доводы Дамкина ни на кого впечатления не произвели, оштрафовали, конфисковали арахис и вытолкнули бедного литератора на улицу, наподдав при этом ногой по заднему месту.

Таким образом Дамкин на своей заднице испытал, какие сволочи эти менты, и решил написать об этом новый гениальный роман.

А оставшийся после кормежки голубей арахис сожрали так невежливо обошедшиеся с литератором милиционеры. Жаль, что Дамкин уже ушел, а то бы он порадовался, глядя, как стражи порядка лопаются от жадности, забрызгивая стены отделения своими вонючими внутренностями.

На Красной площади, неподалеку от мавзолея вождя пролетариата, стоял литератор Дамкин и торговал сушеным урюком. Вокруг литератора ходили возмущенные до глубины души менты, но придраться к Дамкину не смели, поскольку у того было разрешение Моссовета, нарисованное художником Бронштейном.

Урюк был вкусный, и к Дамкину выстроилась огромная очередь.

– Товарищи! Мешок большой, всем хватит! – надрывался литератор, но жадные покупатели, имевшие богатый опыт жизни в Советской стране, не верили, что хватит всем, толкались, дрались и кричали:

– Один стакан в руки! И пусть визитки предъявляют! А то понаехало тут мешочников!

Очередь в мавзолей быстро убавилась до двух человек – охранников, стерегущих чучело Ленина, – да и те не стояли по стойке смирно, а переминались с ноги на ногу – уж больно им, видно, хотелось урюка! А в мавзолее Ленина, как известно, урюком не кормят.

К Дамкину, расталкивая толпу покупателей, подошел литератор Стрекозов.

– Куда без очереди?! – заорали в толпе, сотнями ненавидящих взглядов пронзая бедного Стрекозова.

– Я – ветеран, – соврал Стрекозов и, запустив руку в мешок с урюком, достал полную горсть и, демонстративно громко чавкая, начал его есть.

Подобной наглости в московских очередях еще не видели. Мало того, что влез без очереди, так еще и жрет, не заплатив!

– Какой такой, в задницу, ветеран?! – завопил небритый мужик в синем пиджаке. – Я, может, тоже инвалид шестой группы! Тут вам не магазин «Ветеран»! Развели нахлебников! Тут все ветераны!!!

– Точно, точно! – поддакивали старушки с многочисленными сумками. – То ветераны сраные, то матери-героини! Довели страну! Урюка негде купить!

– Я не мать-героиня, – с достоинством возразил Стрекозов, выплевывая косточки. – И даже не отец-героин. Просто, урюка шибко захотелось.

– Урюка ему захотелось! – рассвирепели покупатели, надвигаясь на литератора с кулаками. – А в репу тебе не хочется?

– Ну, ни фига ж себе! Звери! – удивился Стрекозов. – И это, как нас в школе учили, новая общность людей – Советский народ? Офонареть! Дамкин, сворачивайся! Пошли пиво пить.

– А урюк? – спросил Дамкин. – Нам его самим не съесть, Гиви Шевелидзе целых пять мешков привез!

– Да уж лучше голубей покормить, чем этих строителей коммунизма!

Дамкин вскинул мешок на плечо, и литераторы пошли пить пиво.

Разочарованная очередь, на чем свет стоит ругая Дамкина, Стрекозова и Советскую власть, расходилась. Снова выросла очередь в мавзолей – урюка нет, так хоть на Ленина посмотреть…

Литератор Дамкин выдвинул свою кандидатуру на пост Президента России. В его предвыборной программе золотой нитью проходила светлая мысль: «Если человеку есть, чем накормить голубей – значит, человек сам сыт и доволен».

Развернулась широкая кампания по рекламированию Дамкина. Литератора показывали по телевизору, его речи передавали по радио, печатали в газетах, художник Бронштейн написал картину «Дамкин и голуби», которую вывесили в Третьяковке.

Популярность Дамкина затмила всех остальных кандидатов. В Москве даже любера помирились с панками – и те, и другие сделали прически под Дамкина, налепили на себя значки с изображением голубей, назвали себя «голубятами» и ходили по столице с лозунгами: «Кормить голубей – верх милосердия!», «Останься сам голодный, а голубя накорми!», «Народ и голуби едины!».

Тут и сям граждане скупали крупы, хлеб, ягоды, и все это скармливали голубям. Голуби разжирели, разучились летать, ходили повсюду важные и толстые, чувствуя себя, как дома.

Столица бурлила в ожидании выборов. Мода на кормление голубей перешагнула границы. Птиц кормили в Париже, Лондоне, Нью-Йорке. И над всем этим – портрет улыбающегося от уха до уха Дамкина.

– Ты чего, Дамкин, ошизел? – спросил литератор Стрекозов, прерывая мечты фантазирующего соавтора. – Социализм в СССР построили, так ты теперь хочешь голубизм построить?

– Дурак ты, Стрекозов, – добродушно отозвался Дамкин. – Вот стану Президентом, Шнобелевскую премию получу – пивка попьем с креветками. А кроме того, сам подумай, все наши романы напечатают. Поди не напечатай роман самого Президента! Вон у Леонида Ильича даже «Малую Землю» напечатали, да еще и шедевром признали!

– Жадный ты, Дамкин, – проникся Стрекозов и сурово покачал головой. – И пива тебе, и романы. Нельзя быть таким жадным. Скромнее надо быть!

– Сам ты козел, – обиделся будущий Президент и, поднявшись с облезлого дивана, ушел кормить голубей.