Изменить стиль страницы

Едва матросы возвратились на фрегат, угостили ягодами командира, вахтенный доложил Ушакову:

— Катер с адмиральским флагом подходит к трапу!

Ушаков, застегивая сюртук, неторопливо вышел на шканцы.

На палубу, держась за поясницу, поднялся Мекензи. Приняв рапорт Ушакова, недовольно сказал:

— По уставу положено докладывать…

— Рапорт готов, ваше превосходительство. — Тут Ушаков почувствовал, что адмирал навеселе. Он протянул исписанный лист. — Уставом не определен срок такового.

— Ладно, ладно, — проворчал Мекензи, передал рапорт Сенявину и оживился, — хотя ты и виноват, а мы тебя потешим нашими забавами.

Пока Мекензи и Ушаков разговаривали, по трапу поднялись дудочники, гребцы, плясуны и матрос, одетый шутом. Расстелили на шканцах ковер, заиграли дудочники, зазвенел бубен, начались пляски, потом запели малороссийские песни, и пошла потеха с шутками. Любопытные матросы забрались на реи, выглядывали из-за надстроек, шкафута.

Ушаков поощрял и песни и забавы и сам играл на флейте. Но все хорошо вовремя, в меру, и поэтому он с нетерпением ждал, когда уедет адмирал…

Последние месяцы главный командир Севастополя любил частые празднества, готов был беспрерывно веселиться. Каждое воскресенье и торжественные дни сопровождались обильными обедами и балами. Ни свадьба, ни крестины без его присутствия не обходились и заканчивались обедом и танцами почти до рассвета…

Пока Мекензи забавлялся на юте, Сенявин незаметно отошел в сторону и направился на шкафут — закурить трубочку. Мало-помалу ему стали надоедать ежедневные утехи стареющего адмирала, и он старался хоть иногда отдохнуть от них. Не успел он выйти на шкафут, как откуда-то сбоку, из прохода, вынырнул вдруг матрос и почему-то дрожащим от волнения голосом произнес:

— Желаем здравия, ваше благородие!

Сенявин, кивнув, хотел было идти дальше, но, взглянув на матроса, остолбенел — перед ним, сияя физиономией, обрамленной огненно-рыжей шевелюрой, стоял Петруха Родионов.

— Ты как здесь очутился? — изумленно спросил Сенявин, разглядывая матроса.

За эти годы тот раздался в плечах, упитанную физиономию украшали лихо закрученные усы.

— С кораблем, вашбродь, на «Святом Павле» из Херсона, — все так же широко улыбаясь, доложил Родионов.

— Ну и ну, — покачал головой Сенявин, — поначалу Чиликин объявился, а нынче и ты возник. Будто ангелы вы с ним вдвоем, друг за другом летаете.

Пробегавшие мимо матросы удивленно поглядывали на разговаривающих. Сенявин поднялся на верхнюю палубу, поманил за собой Родионова и стал его расспрашивать.

— После службы на «Проворном» их высокоблагородие господин капитан Ушаков взяли меня в свою команду, и отправились мы в Херсон, — начал рассказ Родионов, — там нас чума прихватила, немало людей скосила навек. — Матрос перекрестился, а Сенявин вдруг вспомнил — многих не обошло смертное поветрие в Херсоне. Скончался боевой вице-адмирал Федор Клокачев, другие офицеры. Доходили слухи, что капитан первого ранга Войнович трусил, хотел сбежать оттуда и поступил бы так, если бы в Херсон не прибыл с командой матросов капитан второго ранга Ушаков. Он не дрогнул перед чумой, разумно оберегал матросов и начал постройку кораблей. Сама императрица благоволила за расторопность и отвагу к Ушакову…

— Но нас Бог миловал, ваше благородие, — прерывая размышления Сенявина, продолжал матрос, — теперь вот в канониры первой статьи меня произвели.

— Вижу, братец, что ты о службе радеешь, — похвалил Сенявин, — однако я слышал, что и капитан у вас отменный.

При этих словах подернутые синевой глаза матроса засветились.

— Точно так, ваше благородие, господин капитан почитай за отца родного, — не таясь, будто на духу выпалил Родионов и тут же спохватился.

Какая-то мимолетная тень, то ли неверия, то ли ревности промелькнула на лице лейтенанта…

— Твой дружок, Тимоха, — заговорил Сенявин первым, — тоже не плошает, он в эту кампанию произведен в подшкиперы и состоит в экипаже «Слава Екатерины».

Сенявин оглянулся. На юте тем временем смолкли песни, и веселая церемония закончилась.

— Ну, ступай, братец, мне пора. Да не забудь навестить Чиликина, — сказал на прощанье Сенявин.

Спускаясь по трапу вслед за Мекензи в барказ, он заметил, что и Ушаков, и стоявшие на юте корабельные офицеры были не в восторге от визита своего начальника и дожидались, когда тот уберется восвояси, чтобы заняться прерванной работой.

Поневоле и Сенявин, зачастую в ущерб делу, вынужден был сопровождать своего начальника в этих застольях. Об одном из таких разгульных застолий Сенявин потом вспомнит[32]:

«Случились в Георгиевском монастыре похороны супруги графа М. В. Каховского. Граф, не желая иметь из посторонних никого участником горести своей, он никого и не просил на похороны, но адмирал мой, узнав только о том, тотчас — в коляску, меня посадил с собою, и мы прискакали к самому времени погребения. От начала и до конца печальной сей церемонии адмирал горько плакал, потом всех, кто тут случился, просил к себе обедать. Граф отказался, а отец Дорофей, архиепископ Таврический, охотно приехал и еще несколько других чиновников.

Сели за стол, певчие пели самые умилительные концерты, а музыка играла подобно им самые трогательные шутки. До половины обеда все были в глубоком молчании, а если и начинали говорить, то не иначе как с сердечным вздохом и весьма тихо. Между тем вино наливалось в рюмки безостановочно, и под конец обеда заговорили все громко, шутливо и даже с хохотом, встали из-за стола, готовы уже были и потанцевать.

Адмирал при поцелуе руки у владыки Дорофея благодарил за посещение и просил позволения спеть певчим песенку. Владыко при тяжком вздохе благословил певчих и сказал адмиралу: «И вправду, ваше превосходительство, не все же горе проплакать и протужить, скоро ли, коротко, и мы отправимся вслед за покойницей».

Певчие запели отборные сладострастные малороссийские песни, музыка загремела, и пошла потеха. После кофе и ликеров адмирал весьма вежливо спросил отца Дорофея, не противно ли будет, если сегодняшний вечер посетят дамы и танцевать. Благочестивый отец отвечал, что ему весьма приятно будет видеть дам и девиц, забавляющихся весело и приятно. (Отец Дорофей сам любил светские забавы, разумеется, позволительные сану его.) Посмотрите теперь на эти проказы: поутру — плач, а ввечеру — бал. Не правда ли, что адмирал наш был весельчак и проказник».

Поневоле задумывался флаг-офицер адмирала и иногда задавался вопросом: откуда на все увеселения у Мекензи хватает средств? Правда, в последний год его флотский начальник превратился в коммерсанта: выгодно продавал кирпич, известь, дрова, уголь. Все разъяснилось осенью, когда в Севастополе объявилась ревизия, посланная Потемкиным, который с этого года стал главнокомандующим нового Черноморского флота. Мекензи сразу сказался больным и устранился от проверки. Ревизия обнаружила крупные недостачи, и высочайшим повелением «главный командир» был привлечен к ответственности «за неправильное расходование казенных сумм». После этих событий Мекензи занемог по-настоящему, проболел недолго и после Рождества скончался.

Вместо него, недолго размышляя, Потемкин назначил своего протеже Войновича, в котором еще не разуверился, хотя и причины к тому у него были, как помнится, после случая на Каспии, где прежде, пять лет назад, Марк Иванович не оправдал его надежды.

Вступив в должность, Войнович хотел оставить Сенявина при себе флаг-офицером. Сенявин согласился, но попросил:

— Ваше превосходительство, должность сия отлучила меня от службы корабельной. Посему, оставаясь при вас, желал бы предстоящую кампанию самостоятельно судном управлять.

Войнович пожевал губами: «Вот ты каков, не успел еще послужить, как собираешься удрать от начальника. Как-никак к нему благожелателен светлейший князь».

— Похвальное стремление, однако подождем, пожалуй, месячишко-другой. — Войнович, во-первых, желал, чтобы Сенявин помог ему осмотреться в севастопольских порядках, а во-вторых, надеялся: «Авось забудется».

вернуться

32

Отрывок из воспоминаний Д. Н. Сенявина, которые были помещены в «Морском сборнике» за 1910 г. (См. Гончаров В. Адмирал Сенявин. Приложения. М — Л., 1945).