- Кингсли... - Мари-Лаура прижалась ладонями к его лицу и смотрела на него с еще большей темнотой и решимостью, чем его младшая сестра, по его представлениям, была способна. Каким-то образом она ощутила, как его трясет от страха, страха, что он расскажет без разрешения Сорена. - Он твой друг. Расскажи мне, что ты знаешь. Есть кто-то еще?

- Может быть.

Она выбралась из его объятий и встала.

- Мари-Лаура... в чем дело? Что...

Ее спина стала натянутой как струна. Лицо стало жестким как гранит, наполнявший окружающие их холмы. Ее глаза сверкали. «Может быть...» Эти слова разожгли огонь в глазах Мари-Лауры. Они горели так ярко, что Кингсли опасался за свою безопасность. Такая ярость могла испепелить весь мир и оставить лишь прах за собой.

- Если это правда... если есть кто-то еще... тогда, если я должна, я обойду весь мир...

Она перестала дышать. Слезы прекратились. Она посмотрела на Кингсли, но смотрела не на него, а сквозь него.

- Мари-Лаура?

Кингсли едва узнавал ее.

- И я убью эту суку.

Глава 35

Север

Настоящее

Сорок пять минут езды отделяло особняк Норы от приходского дома Сорена. Кингсли еще раз проклял безумие, которое удерживало самых важных людей в его жизни так далеко от города, где он хотел их. Священник, заслуживший такую репутацию, с образованием и эрудицией как у Сорена, должен быть в Нью-Йорке и читать проповеди для образованных масс, или преподавать в иезуитском университете, не растрачивая свои таланты на одомашненный маленький городишко с всего-навсего самыми консервативными грешниками, под его опекой, которые совершали грехи настолько банальные, что не стоило даже заморачиваться об их отпущении. Кингсли временами задавался вопросом, не жили ли Нора и Сорен за пределами Нью-Йорка, потому что в нем жил он.

- Merde.

Кингсли выругался с горечью, когда свадебный кортеж на краю Уэйкфилда остановил его поездку. Лошадь и карета, везущая застенчивую невесту и ее ничем не примечательного жениха, медленно тарахтела через перекресток, с сотней улыбающихся, смеющихся гостей, которые следовали пешком. 

Если бы только у Мари-Лауры и Сорена была такая свадьба, свадьба при свете дня с гостями, которые приветствовали их женитьбу с радостью, а не с горькой ревностью. Если бы только любовь была взаимной, а не односторонней. Если бы только…

Наконец, свадебный кортеж проехал мимо, и Кингсли мчался без остановок всю дорогу до дома священника. Оказавшись там, он едва успел заглушить двигатель, перед тем, как ворваться в дом Сорена без стука. Его тело все еще болело при каждом шаге. Даже будучи подростками Сорен никогда не терзал Кингсли так основательно, как вчера ночью. Кинг хотел верить, что это доказательство любви, но он не был дураком, каким был в подростковом возрасте. Теперь он знал разницу между похотью и любовью. Тогда это было одним и тем же. Кингсли не нашел Сорена в пасторском доме, но он не отчаивался. Он увидел черный винтажный Дукати на стоянке - единственный вид транспорта Сорена. Он не мог уйти далеко. Впервые за многие годы Кингсли вошел в «Пресвятое Сердце», ощущая, как на него давит груз вины, когда он оказался среди свечей и святынь крошечной часовни вечного поклонения. Его чувство вины не было католическим. Оно проникало гораздо глубже, чем религия, глубже, чем вера. Оно проникло так глубоко, как его собственная кровь, кровь, которая бежала в жилах его сестры, кровь, которую он предал в тот день, когда подстрекал ее молодого мужа целовать его, прекрасно зная, что она увидит их вместе.

Сорена не было в храме. Его не было в часовне. Наконец, Кингсли нашел его в кабинете секретарши. Сорен сидел за ее столом с распечаткой того, что выглядело как газетная статья.

- Mon père… - сказал Кингсли, и Сорен посмотрел на него снизу-вверх.

Он протянул листок бумаги и Кингсли взял его. Он просмотрел на дату Январь 1980. Кинг прочитал заголовок: «Канадская Беглянка, Пропавшая Три Недели Назад, Вероятно, Мертва». Он смотрел на фотографию пропавшей девушки. У нее были длинные каштановые волосы, гибкая фигура… тело танцовщицы. Если бы они убрали лицо пропавшей, ее можно было спутать с его сестрой... слова Кристиана вернулись к нему. Эта долина, где стоял скит, была подпольным убежищем для беглецов. И вдруг он понял, как это случилось. Мари-Лаура нашла беглянку и увидела свой шанс. Увидела свой шанс и воспользовалась им.

- Это Мари-Лаура, - сказал Кингсли, без предисловий. - Она жива.

Сорен поднялся и посмотрел ему в глаза.

- Я знаю. Твоя сестра жива. А это значит…

Колени Кингсли практически подогнулись от осознания. Это никогда даже не приходило ему в голову, до настоящего момента, когда он стоял в «Пресвятом Сердце» с Сореном перед ним, в его римском воротничке и рясе, с его обетами послушания, бедности и целомудрия, наполняющими воздух, как ладан…

- Твоя жена жива.

Глава 36

Юг

У Уесли был план. Глупый план. Ужасный план. Наихудший план. Но тот был единственным. И он мог только надеяться, что Нора, которая была королевой глупых планов, согласится на него. Все началось с лошади.

- Я не сяду на эту штуковину.

Нора стояла у белого забора, пока Уесли вел свою лошадь мимо нее.

- Ты не должна залезать на эту штуковину. На самом деле эта штуковина, американская верховая, и она моя. Твоя все еще в конюшне.

- Моя штуковина намного ниже твоей?

- Намного ниже и более прирученная.

- Хорошо. Тогда давай начнем это собако-лошадиное шоу. Где собака?

- Нам не нужна собака. В этом шоу участвуют только лошади.

- Это я переживу.

Уесли спешился с Краткого Боба, самого надежного и устойчивого из двух дюжин американских верховых, которых держали его родители на ферме, и привязал его к забору, затем отвел Нору в конюшню. Он оседлал кобылу по имени Кошелек Никити и вручил Норе вожжи.

- Не могу поверить, что ты заставляешь меня сделать это, - сказала Нора, пока они выводили лошадь на солнечный свет.

- Заставляю делать что? Проехаться верхом на лошадях?

- Да. После сегодняшнего утра? И прошлой ночи? И вчерашнего вечера?

Уесли озадаченно посмотрел на нее. Нора закатила глаза и остановилась прямо перед ним.

- Молодой человек, вы жестко меня трахнули, - она ткнула его в грудь. - У меня подседельная рана (прим. натертости от седла), а я даже еще не была в седле.

Уесли поморщился, сочувствуя ей.

- Ой. Прости. Я не знал... прости.

Широкая улыбка появилась на лице Норы.

- Не прощаю. Давай сделаем это.

Она поставила ногу в стремя и запрыгнула в седло, даже не дрогнув, усаживаясь поудобнее.

- Давай же, Уес. Если у меня ничего не болит после секса, значит, кто-то делал что-то неправильно.

Уесли рассмеялся и запрыгнул в седло, взял вожжи и рысью направил Боба к Норе.

- Что ж, я рад что у тебя только саднит, но ты не испытываешь настоящую боль. Я знаю, это твой стиль, но боюсь, никогда не станет моим.

- Все хорошо, - ответила она, и Уесли вывел их на пастбище на хорошо протоптанную тропу, бегущую через несколько акров леса. - Я не так сильно скучаю по боли, как ты думаешь. Даже было приятно ощущать, что я должна платить за удовольствие днем своей жизни. Не то чтобы я жалуюсь или что-то в этом роде. Извращенный секс - насыщенный, мягко говоря. Но быть с тобой... - она повернулась и улыбнулась ему. - Хорошо, Уес. Лучше, чем я смела мечтать. Лучше, чем я хотела мечтать. А ты? Как ты себя ощущаешь, находясь женщиной, которая могла бы родить тебя, если бы залетела в четырнадцать?

Уесли вцепился в вожжи и развернул Боба, чтобы посмотреть Норе в глаза:

- Больше чем хорошо. Лучше, чем, когда бы то ни было.

- Когда бы то ни было? - спросила она, ее щеки покраснели. Уесли надеялся, что цвет ее щек был спровоцирован его комплиментом, а не прогулкой верхом по склону холма в жару поздним летом. Он мог бы выбрать более простой маршрут, но хотел кое-что показать Норе, и единственный способ добраться до него, было подняться наверх. - Когда бы то ни было - долгий срок. Почти такой же длинный как "всегда". И определенно дольше, чем «навсегда».