- Он мог, - сказал Кингсли, не сумев сдержать оттенок гордости в голосе.

Он, возможно, уже потерял первенство своей любви для Сорена в сравнении с чувствами к его Малышке, но когда-то именно Кингсли был победителем. 

- Он любил тебя. - Кристиан сказал эти три слова так, словно обнаружил Святой Грааль. - Всю свою жизнь я задавался вопросом… смерть Мари-Лауры - это как рана, что не зажила. Почему она умерла. Что заставило ее... ты и Стернс. Я подозревал, но никогда не верил.

- Что ты подозревал?

Качая головой, Кристиан оглядел комнату, словно никогда не видел ее прежде.

- Свадьба. Я наблюдал за вами тремя. Мари-Лаура не могла перестать пялиться на него. Конечно. Она была невестой. Но ты не смотрел на нее, на твою собственную сестру, которая выходит замуж. Ты смотрел на него. И он...

- И он смотрел на меня.

- Господи Боже…, - его старинный друг поставил чашку чая обратно на стол и уставился на него. Он пробежал пальцами сквозь волосы, или то, что от них осталось и потер свое лицо. Его руки повисли по бокам, и он выпрямился. - Перед окончанием школы… перед летними каникулами... тебя отнесли в лазарет. Ты…

- Non. Это не так. Это не было... мне сложно объяснить.

- У тебя было так много подружек.

Кингсли встал и подошел к Кристиану.

– У меня до сих пор их много. Как там в том стихе? “Нет ни еврея, ни грека, нет ни раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского ибо все вы одно в постели Кингсли”?

Он потрепал Кристиана по щеке в снисходительной манере. Его друг вздрогнул, поймал себя на том, что вздрогнул, а затем рассмеялся.

- Это должно быть какой-то перевод “К Галатам”* (Прим. Послание к Галатам — книга Нового Завета, написанная апостолом Павлом и адресованная христианской общине Галатии), который мне не знаком.

- Это мой личный перевод. С тобой все в порядке, Кристиан? Выглядишь немного бледным. 

- Я справлюсь. Может быть. Я пытаюсь, уложить в голове все это... хотя, некоторые вещи обрели смысл. Стернс всегда был таким отчужденным.

- Просто так получилось... мы были всем друг для друга. В эту школу, кроме медсестры, не ступала ногой ни одна женщина.                                                        

- Медсестра Джен, в возрасте девяноста лет и весом в сто девять килограммов.

- Exactement. Точно.

- И твоя сестра, - напомнил ему Кристиан.

- И моя сестра.

- Значит, кто-то отправил тебе мою фотографию, где вы со Стернсом. А ты и Стернс были…

- Мы были любовниками, Кристиан, - поддел Кингсли. – Ты священник, а не девственник.

Кристиан одарил его полуулыбкой.

- Правда. Ты говоришь “были”. Это действительно дела минувших дней. Он священник сейчас. Он не может…

- Не беспокойся о le prêtre. Он и я далеко в прошлом. Его прихожане поклоняются ему почти так же, как Богу. Он никогда не предавал их доверие.

- Хорошо… это хорошо. Я никогда бы не рассказал, конечно. Я не могу рассказать ничего из этого никому. Но я буду лучше спать, зная, что ваше прошлое в прошлом.

- Так и есть. Или было. Кто-то знает о нас. Или думает, что знает.

- Были какие-то другие угрозы?

- Были инциденты. Кое-что было украдено из моего дома. В детскую спальню отца Стернса вломились. Но я не могу говорить об этом.

- Ты думаешь, - начал Кристиан, и остановился. - Я имею в виду, вы были на скале, где нашли Мари-Лауру.

- Я был там, да.

- Зачем?

Кингсли уставился на Кристиана.

- Je ne sais pas. Я не знаю. Воздавал дань уважения. Она была всем для меня после смерти родителей. У меня почти не было отношений с бабушкой и дедушкой, которые взяли меня к себе. Они любили меня, потому что я был их внуком, и ни по какой другой причине. Но Мари-Лаура, она сделала все, чтобы приехать в Америку, чтобы быть со мной. Pourquoi?

Кристиан посмотрел на него пустым взглядом. 

- А почему ты спрашиваешь? - повторил Кингсли.

- Я не уверен. Просто мысли. Ты не думаешь, что кто-то считает, будто ее смерть не была несчастным случаем? Что если кто-то подумал… если кто-то обвинил вас? Без обид, но я помню ее первый день здесь лучше, чем помню твой первый день здесь. Черт возьми, лучше, чем я помню мой собственный.

- Я почти не обиделся. Я никогда не встречал ей равных по красоте. Ты думаешь, что…

Кристиан подошел к окну скита и отодвинул занавеску. Он указал на горный хребет, где Кингсли и Сорен стояли менее часа назад.

- Что случилось в тот день, Кинг?

- Она была зла на меня. Она убежала. Она упала и разбилась о скалы.

- Упала… или прыгнула?

Кингсли не смог встретиться взглядом с Кристианом. Священник задал ему тот же вопрос, который Кингсли задавал себе с того момента, как увидел внизу разбившееся тело своей сестры.

- Она прыгнула… мне кажется. Но я не могу сказать наверняка. Она сменила веру, когда они с отцом Стернсом поженились. Ей могло быть отказано в католическом погребении, если бы она совершила самоубийство. Mais…

Кристиан посмотрел на него с глубоким состраданием.

- Ты говорил, что вы повздорили. Что было причиной вашей ссоры?

Кингсли застонал и сжал переносицу.

- Она… Мари-Лаура…

Он обнаружил, что на мгновение не в состоянии продолжать. Разговоры о том времени, о смерти Мари-Лауры, наполняли его чувством, которое он редко - если и вообще когда-либо испытывал - стыдом.

- Она застукала отца Стернса и меня вместе. Она увидела нас.

- О Боже. - Кристиан поднял руку ко лбу. - Это происходило между вами и после того, как он женился на ней?

Кингсли кивнул.

– У меня и Мари-Лауры не было ничего, ни цента за душой. Мы хотели остаться в Америке, остаться вместе, но не могли. Ей нужно было возвращаться в Париж, к своей балетной труппе. Я не мог ее снова потерять. И Стернс, он предложил идеальное решение. Если бы он женился, то получил бы трастовый фонд, что его отец создал для него - миллионы долларов после его двадцать первого дня рождения или на следующий день после его свадьбы, в зависимости от того, что наступит быстрее. 

- Значит, она знала, что этот брак только на словах.

- Ты же видел le prêtre. Ты помнишь, как он выглядел тогда - почти так же красив, как и сейчас. Она согласилась на брак и сказала, что поняла, что все было только ради денег. Но она любила его.

- Она любила его, а мы его ненавидели.

- Потому что вы не знали его. Я любил его. Тот, кто знает его, любит. Если его не любят, значит его не знают.

Кристиан продолжал смотреть на Кингсли.

- Ты все еще любишь его, мой друг. 

Кинг попытался посмотреть в глаза Кристиану и не смог.

- Это единственный грех, который я позволю отпустить мне.

Кристиан подошел к нему и мягко положил руку на лоб Кингсли.

- Любовь - не грех. Это единственная вещь, из всех, что ты сказал мне, которую я не хочу тебе отпускать. 

Смеясь, Кинг снял руку Кристиана со лба и оттолкнул ее. Тридцать лет исчезло с одним игривым жестом. Они были мужчинами сейчас, но все еще мальчиками.

- Он знает? - спросил Кристиан.

Он сел за кухонный стол и отодвинул чашки в сторону.

- Да. Он всегда знает. Я любил его, когда мы были подростками, и он никогда не отвечал мне взаимностью. Ни тогда. Ни сейчас. Не таким же образом. Или, возможно, таким же образом, но не так сильно.

- Тогда, он не должен был использовать тебя.

- Peut-être. Может быть. Но даже если бы ты сказал, что тогда он не любил меня и никогда бы не полюбил… - Кингсли снова расплылся в греховной улыбке, - …я бы не стал ничего менять.

- За исключением смерти Мари-Лауры, конечно.

Это утверждение прозвучало, как вопрос, и Кингсли был вынужден ответить на него.

Если бы Мари-Лаура не умерла, как бы они жили сейчас? Она и Сорен до сих пор были бы в браке. Что бы это означало для них обоих? Сорен хотел попытаться построить жизнь с Мари-Лаурой. После того, как он понял, что его молодая жена действительно любила его, он был полон решимости быть хорошим мужем для нее. Их брак не был консумирован в течение нескольких месяцев после свадьбы. Сорен ждал подходящего момента, чтобы сказать ей о своих потребностях, что только причинение боли смогло бы удовлетворить его.