— Если не брезгуете, прошу! — И высыпал в банку пачку чая.

— Нет, спасибо, я не хочу!

— Меня зовут Пароход Аристархович, — не обратил внимания на отказ пришелец. — Придерживаюсь свободных принципов: всякий человек сам себе хозяин и судья. Так что и я прошу извинить. Я попью… Душевный напиток — чифирок!

— Вы философ, Па… Пароход Аристархович.

— Это уж слишком, молодой человек. Просто — бывший осветитель театра. Вас шокирует странное сочетание моего имени — отчества. Меня — уже нет. Поясняю: мои мама и папа поэтизировали эпоху индустриализации и наградили меня на всю жизнь. Здесь у меня кличка Сухогруз, иногда Рефрижератором называют, но это длинно и неумно…

— Послушайте, — оживился Сапунов, покидая «ночлег» и присаживаясь напротив Сухогруза, — послушайте…

— Охотно расскажу… Вы ведь корреспондент! Извините, не знаю какой газеты, понятно, не местной, но мне все равно. Удивляет, что называю род ваших занятий? Я наблюдателен: журналистский значок на пиджаке и просыпающееся любопытство. Может, я вам помешал, тогда я — пасую. Отдыхайте» как говорится, с богом.

— Нет, почему же, — холодновато сказал Виктор. Ему вовсе не хотелось открывать «род занятий», но этот значок, действительно, Ни к чему нацепил…

— Мне наплевать, какой вы орган представляете, молодой человек. Все газетчики зависимые и несвободные люди. Но вы, кажется, попали в полосу невезений. А я еще не разучился советовать страждущим, хотя давно перестал верить людям.

— Интересно! — наконец улыбнулся Виктор. — За что они провинились? Люди? Все человечество, наверное?

— Человечество — муравейник. Все бегут, хватают, тащат в свой угол. Все на одно лицо. Я говорю о ближних. Ближние однажды плюнули мне в душу, и я позабыл их, вычеркнул из памяти. Они ждали, что я вернусь отсюда осыпанный бриллиантами и золотом, с чемоданами не открытий, а песцовых шкур, с перспективой на красивую жизнь… Попей, все — таки помогает… Ну что ж! Однажды я соблазнился, примкнул к партии, прилетел сюда.

— Какой партии?

— Партии старателей… Нам выдали инструмент и забросили на старый участок. Мы перелопатили участок, пошли к верховьям реки и наткнулись на жилу. Под конец сезона у меня почернели и сошли ногти. Мы жили на подножном корму, пока не прилетел вертолет и не доставил нас в Большой город. Здесь мы сдали золото и получили большие деньги. Я телеграфировал ближним и особо ближним женщинам, что лечу с удачей… О господи, это был какой-то кошмар! Теперь я чист и волен распоряжаться собой, как хочу…

Виктор закурил.

— «Столичные»? Разрешите, — Сухогруз взял сигарету, неумело прикурил, закашлялся. — Тоже — гадость… Но тогда я наслаждался волей и возможностью жить широко. Нет, я не проматывал деньги, пили крепко один раз. И этого было достаточно. Проклятое зелье… Проснулся утром — ни мехов, ни денег. Укрыт телогреечкой, и вот эти кирзачи у кровати. Я послал телеграмму директору театра, попросил выслать двести рублей на билет. «Не понимаю шуток», — ответил он. Женщины мои вовсе не ответили. Но выручила баба Тася. Знаете бабу Тасю, ее здесь все… Хотя откуда вам знать! Она обитает в избушке у пивного бара. Сегодня баба Тася сказала: «Пароход Аристархович, не твоя очередь ночевать у меня. Есть более нуждающиеся люди. Иди, говорит, на пристань». И вот я пришел…

— Куда же завтра? — выдавил Виктор, удивленный историей Сухогруза. Он никогда еще не разговаривал вот так с бичами, наслышан же был о них всякого.

— Будет день, будет пища! — философски ответил Сухогруз. — На Севере порядочных людей больше все — таки. Мое несчастье, так сказать, из ряда вон, локальное…

— Так все же, Пароход Аристархович, еще осталась вера? Вы противоречите себе… Знаете что? Я дам вам координаты… Вы же электрик, наверно, неплохой?

— Электротехникум и два курса театрального училища…

— Вот видите! — начал серьезно увлекаться Виктор. — Я прибыл сюда на плавучей электростанции. Сейчас она на рейде. Не видели? Ну что ж, узнаете еще. Нам нужны хорошие специалисты… Будем вместе работать! Решайтесь! — И тут он понял, что высказал свое тайное, еще как следует не оформившееся решение. И на миг пожалел, что оно сорвалось с языка.

Сухогруз устало отмахнулся:

— Возвращение блудного сына в здоровый советский коллектив! Не надо, не надо, старая песенка. Я уж как-нибудь сам… Проклятое зелье! Сгубит оно Русь — матушку…

— А все — таки подумайте. Вас рано или поздно… Извините, выселят отсюда. Пограничная зона, как я понимаю…

— Перебили вы меня, молодой человек. Я к нему со всей душой, а он… Надо подремать. Я не стесню, я на лавочке, — нахлобучив шапку, он устроился на лавочке.

Виктор выключил свет, размышляя еще какое-то время о неожиданном пришельце, который, кажется, уже ушел в сон. Жгло еще письмо в кармане, и он опять подумал, почему не догадался с вечера разыскать гостиницу, попытаться устроиться там в пристойных условиях.

— Послушайте, — колыхнулся из темноты хрипловатый, с грустинкой голос ночного гостя. — Вы, наверное, принимаете меня за чудака? Вот, мол, жил — был человек и дошел до ручки… Нет — нет, помолчите, не отвечайте. Наперед знаю, что ответите. Да и сами мечетесь, ищите. Не теплого угла, понятно! До этого вам еще далеко. До этого, возможно, еще доживете, докатитесь, как многие… А пока душевного равновесия ищете, которое, смешно сказать, кажется, обрел я в этом городе. Прав я? И людьми недовольны, и к людям тянетесь…

— Вы как гадалка, общими словами — да по общим местам. Куда как легко быть провидцем! — откликнулся Виктор.

— Ну вот, а если скажу я, что однажды не повезло вам в любви с женщиной, потеряли ее и теперь мечетесь от этой боли по свету. Не прав я?.. Вот видите, вы промолчали.

— Промолчал, потому что опять — общие слова. Все мы в поиске, только у одних руки, крылышки слишком рано опускаются!

— Чего в поиске?

— Хотя бы доброты человеческой.

— Доброты? — опять колыхнулся голос на лавочке. — А ее не надо искать! Просто надо быть самому… Доброта… Впрочем, это внутри, это — необъяснимо.

— Вот вы и подвели черту, Пароход Аристархович, — усмехнулся Виктор. — Все же не чудите, давайте к нам на «Северянку». Я это очень серьезно говорю.

— Молодой человек, молодой человек! — вздохнул ночной гость и надолго затих.

— А вы все — таки приходите. Слышите!

Шумела на кромочке побережья сырая сентябрьская ночь. Тонко поскрипывали ножки теннисного стола. Душа болела. Видениями мелькали далекие и родные лица, вчерашние картины ледовой дороги, братва «Северянки», от которой отделяла его узкая полоса простуженного берега да гудящие валы ночной бухты.

Проснулся Виктор неожиданно, как от толчка. Лавочка уже пустовала. На краешке стола белел клочок бумаги, оторванной наискось от плаката. В утреннем свете разобрал крупный красивый почерк: «Счастливо, покоритель Арктики! Может быть, встретимся?» Записка таила иронию, а может быть, и печаль по нормальной человеческой жизни.

Вышел во двор порта. «Рокоссовский» все так же стоял у стенки причала. Позвенькивал портовый кран. Догорала луна в небе. «Наверное, народилась перед утром?» — подумал он и направился к проходной, убыстряя шаги. Вот сейчас он выйдет в город, отыщет гостиницу, поднимется на какой-то там этаж, постучит в дверь.

Дед отказался от протекции капитана Глебова, который брал билеты без очереди и сразу оптом — на всю палубную публику. Отказался воспользоваться «бронью», которую капитан заказал по рации через портовое начальство. Да и получилось в общем-то разумно: лететь через Москву — удлинять себе дорогу, а он выбрал другой маршрут, через Якутск — Иркутск, хоть и выложил за билет едва ль не месячный оклад старшего инженера, выстояв длинную очередь перед окошечком кассы.

Он почувствовал себя уже в новом качестве билет на руках, до отлета сутки с небольшим, можно расслабиться, помечтать о вечерней охотничьей зорьке — сентябрь еще не выдохся, северная птица только — только пошла и под Тюменью сейчас самый сезон «побахать» на перелете.