Стихи о друзьях детства
В ноябре – в глухом ненастье,
Посреди военных лет,
Факт отмечен сельской властью,
Что родился я на свет.
Факт простой, которых столько
Все ж случалось в недород:
Ленька,
Шурка,
Петька,
Толька –
Жаркой выпечки народ.
... Крикнет мать:
– Картошка стынет!
Марш домой, отец велит!
Подчинялись. И доныне
Этот крик в груди щемит.
Крепко помню я кожурки
Тех картофелин парных,
Тольку,
Петьку,
Леньку,
Шурку...
Докричись теперь до них!
Как они – на самом деле,
Добры жители земли?
Поженились, повзрослели,
Ребятишек завели?
Без нужды в селе исправно
Поживают.
Гладь да тишь?
Сам бы жил! Но вот недавно
Написал один: «Шалишь!
Надоело – жар да холод!
Распродам и скот и кур,
Все спущу, подамся в город...»
Да не спустит: чересчур,
С баловства он брякнул лишку.
Вот опомнится едва,
Разберется – не мальчишка,
Сам же скажет: – С баловства!
Помолчит. Ворота смажет.
Не скрипят Расчистит снег
От крыльца. Уж так отлажен
Славный сельский человек.
Сеет хлеб, Начальство кроет,
Задарма портвейн не пьет,
В отпуск выйдет – баньку строит,
Белу каменку кладет,
То рубанком гонит стружку,
Сел и курит на бревне.
Может складную частушку
Сочинить в отместку мне:
«Коля, Коля дровны колет,
Коля песенки поет.
Коля в новенькой рубашке
На деревню не идет!»
Вот приеду,
Стол накрою,
Чарки – рюмочки подам.
И в ответ строкой другою
(Пусть пока не золотою)
Всем, друзьям,
Я честь воздам!
Крикну всех.
Придут – уважу.
Вот тропа – расчищен снег.
Так устроен, так отлажен
Добрый русский человек.
Нетипичный случай
Сапогами скрипя фартово,
В блеске пуговиц – к ряду ряд,
Брал меня в городке портовом
Почему-то хмельной наряд.
Чудный месяц смотрелся в воду.
Сочиняй, о судьбе гадай.
– Ах, поэт! – обступили сходу,
Развлекались: – Документ дай!
Нет! И разом под дых и в зубы:
«Слишком грамотен, получи...»
Закусив изумленно губы,
Расползались в ночи бичи.
А наряд покурил недолго
За нечаянный интерес.
И с исполненным чувством долга,
Каблуками гремя, исчез.
«Ах, поэт? Развелось поэтов! –
Заклинал я в горячке строк, –
Встань, мой дед, ты за власть
Советов бился яростно... Вот итог!
Встань, как раньше во поле чистом,
Замогильно – не время спать,
Освистим их трехпалым свистом,
Прости Господи, в душу мать!»
Написал и – в газету: нате!
Возмущались и терли лбы.
Но стихи не прошли в печати,
Мол, по части идей слабы.
И клинками словес сверкая,
Убеждали, подумай сам:
Это ж пища врагам какая,
Подлым радиоголосам!
Успокойся, совету внемли,
Тихо топай к себе домой...
Убедили – враги не дремлют,
Вон как вздыбились, боже мой!
Я там проснулся
Простой советский сочинитель,
Подручный партии родной,
Я помещен был в вытрезвитель,
Прошу прощения, – хмельной.
И по утру – раздавлен, скручен,
Уже безропотно, без сил –
Я там проснулся туча тучей:
Ах, что вчера наколбасил?
Немного вспомнил я, трезвея,
И думу горькую решал.
И гражданин при портупее
Мне очень нужное внушал.
Мерцала лампа вполнакала
И утверждал подвальный свет:
«Шипенье пенистых бокалов»
Воспел ошибочно поэт.
Посомневался я. Однако,
Кольнуло что-то под ребро.
И вдруг, о господи, из мрака
Возникло все Политбюро.
Портрет к портрету по порядку –
По генеральной колее,
Подретушированы гладко
В державном фотоателье.
Смотрели Маркс и Энгельс с полок,
И Брежнев, изданный с «колес».
Тут Суслов – главный идеолог,
Мигнул мне: «Коля, выше нос!»
Я ободрился. Рядом чинно
Писал «телегу» капитан.
«Заметь, – сказал я, – вот мужчины,
Пьют исключительно «нарзан»!
Был и у них, конечно, вывих,
С Хрущевым вспомни кутерьму!
Но тут политика, а вы их
В ночную пьяную тюрьму.
Но трезвых слов не замечая,
И крика – робкого – души,
Ответил «мент», ногой качая:
«Я разберусь... Не мельтеши!»
Потом я наскоро оделся:
«Михал Андреевич, прости...»
На волю вышел, огляделся,
Позвякал мелочыо в горсти.
Рассвет умыв, сияли лужи,
К достойным целям шла страна.
Пошел и я... Отмыть бы душу,
Да переможется она.