— Командир, что с правым? — поинтересовался он. В его голосе уже появились тревожные нотки.

— Греется, чертяга, — как можно равнодушнее произнес Преображенский.

— Как и в прошлый раз?

— Примерно…

— А левый?

— И левый начинает капризничать.

— Что с ним происходит?

— Тоже перегрелся малость…

Минут двадцать каждый из членов экипажа с беспокойством вслушивался в рокот моторов самолета. Улучшения не намечалось, особенно в правом, хотя летчик все время и щадил его, снижая обороты. Но от этого сильнее грелся левый мотор, получавший большую нагрузку, а если начнет резко сдавать и тот, тогда до Берлина не дотянуть.

— Командир, может… может, опять по запасной цели ударим? — предложил Хохлов, понимая, что кому-то из экипажа первому приходится предлагать запасной вариант. — На траверзе немецкий военный порт Пиллау. Кораблей там предостаточно, как в бочке сельдей…

— Ключ у тебя на месте, Петр Ильич? — вместо ответа спросил Преображенский. — Не забыл в Кагуле?

— Как же, забуду я теперь. Вот он, рядом. В полетной сумке. Отныне и навсегда он от меня никуда, — отозвался Хохлов, не понимая, к чему клонит полковник.

— Так ключ-талисман чего тебе, лично тебе говорит? На запаску свернуть или продолжать идти на Берлин?

— Вон вы о чем, — засмеялся Хохлов. — Мой ключ всегда за Берлин, но моторы же, командир, моторы…

— Стрелок-радист? — спросил Преображенский.

— На Берлин, товарищ полковник! — ответил сержант Кротенко.

— Воздушный стрелок?

— Товарищ командир, только на Берлин! — произнес старший сержант Рудаков. А как же иначе?!

— Штурман?

— Обижаете, командир! — обиделся Хохлов. — Даешь Берлин! Даешь новую, особо важную цель!

— Решение экипажа утверждаю. Идем прежним курсом, на Берлин! — в голосе полковника зазвучал металл.

Время относительно спокойного полета над Балтийским морем заканчивалось. ДБ-3 подходил к береговой черте правее Штеттина. Сейчас их встретят зенитки или ночные истребители.

— Нам повезло, командир! — послышался бодрый голос штурмана. — Земля скрыта густой облачностью. Не увидят нас немцы.

Действительно, облака надежно скрыли советские дальние бомбардировщики. С земли был слышен лишь гул их моторов, и как ни старались немецкие прожектористы пробить лучами толщу облаков, ничего не получалось. И все же зенитная артиллерия открыла огонь, видимо, хотела просто психологически воздействовать на советских летчиков. Шапок от разрывов немецких зенитных снарядов нигде не было видно, они лопались в густых облаках.

— До Берлина пятнадцать минут! — объявил Хохлов.

— Штурман, точнее курс, — потребовал Преображенский. — Как можно точнее…

— Если, командир, не будете рыскать от зениток и ночников — на боевой выйдем точно, — пообещал Хохлов.

— Не буду. Курса, высоты и скорости не изменю ни при каких обстоятельствах, — заверил Преображенский.

Моторы хоть и грелись, особенно правый, но тянули пока вполне удовлетворительно. А когда самолет освободится от бомбовой нагрузки — станет им намного легче.

Облачность вдруг резко оборвалась, и слева над бомбардировщиком засиял серп луны. При его свете под фюзеляжем стали видны контуры большого населенного пункта. Зенитная артиллерия прекратила огонь, значит, вот-вот появятся на перехвате ночные истребители.

— Кротенко, Рудаков, товарищи сержанты, глядите в оба, — предупредил Преображенский.

Немецкие ночные истребители не заставляли себя долго ждать, им особенно хотелось отразить от Берлина первый советский бомбардировщик.

— Вижу ночника! — донесся тревожный голос Кротенко. — Идет наперерез с верхней правой полусферы!

— Ночник с нижней правой полусферы! — прозвучал доклад воздушного стрелка Рудакова.

— Ну, когда заходят на курс атаки сразу два истребителя — успех минимальный, — усмехнулся Хохлов. — Помешают друг другу…

Преображенский скосил глаза вправо, заметил пучки света от лучей фар-прожекторов ночных истребителей. Штурман, пожалуй, прав, одновременно истребителям атаковать советский самолет несподручно.

— Кротенко, Рудаков! Огня не открывать, — упредил стрелков Преображенский. Не будем раньше времени демаскировать себя.

Ночные истребители промчались мимо, так и не поймав лучами советский бомбардировщик. Они скрылись в темноте, очевидно, заходили на новый круг или, скорее всего, пытались атаковать идущего следом бомбардировщика.

Под фюзеляжем уже видны очертания затемненного Берлина.

— До цели пять минут!

— Штурман, Петр Ильич, точней выходи на боевой курс! — умолял Преображенский.

— Не волнуйтесь, командир. Сделаю все возможное и даже невозможное, ответил Хохлов, не понимая, почему так беспокоится полковник. Раньше он полностью доверял штурману. Что же это такая за особо важная цель, если из-за нее командир полка сам не в себе? Ведь он всегда завидовал крепким нервам Преображенского! А тут они начали сдавать.

— Выходим на боевой! Даю корректировку, — предупредил Хохлов и с помощью сигнальных огней начал выводить бомбардировщик на последнюю прямую линию.

Преображенский с максимальной точностью выполнял команды штурмана. Сердце его начинало учащенно биться: еще бы, под ними уникальная цель правительственный квартал, в котором помещена и резиденция Гитлера. Он детально изучил план Берлина, мысленно представил себе маленький квадратик, расположенный на пересечениях главных магистралей города Герман-Герингштрассе, Фоссштрассе, Вильгельмштрассе и Парижской площадью, рядом с парком Тиргартен. Из этого маленького квадратика уж совсем незаметной точкой выглядело здание новой канцелярии с самой резиденцией Гитлера и его рабочим кабинетом на втором этаже.

— Боевой!

Пальцы до боли сжали ручку штурвала, взгляд застыл на приборах, указывающих курс, скорость и высоту полета.

— Так держать!

Конечно, обитатели правительственного квартала при объявлении воздушной тревоги уже спустились в надежные бункера. Но хорошо бы уничтожить хоть здание. Попасть с такой высоты пятисоткилограммовой бомбой в резиденцию Гитлера практически невозможно, и все же чем черт не шутит…

— Есть! — резанул в ушах голос штурмана, нажавшего кнопку электросбрасывателя. — Пошли праздничные подарки!..

Облегченный бомбардировщик подпрыгнул, моторы заработали ровней. Томительное ожидание падения ФАБ-500 и трех ФАБ-100.

— Есть цель! — радостно закричал Хохлов. — Вижу четыре оранжевые точки! Одна очень большая. От пятисотки. Командир, на обратный курс!

Гадать, угодила ли хоть одна из сброшенных авиабомб именно на резиденцию Гитлера или хотя бы на сам правительственный квартал, трудно, да и нет больше надобности. Теперь поскорее бы выйти к Балтийскому морю сквозь частокол зенитного огня, чередующегося с атаками ночных истребителей.

По примеру морских летчиков капитан Тихонов, как и майор Щелкунов, в свой третий полет на Берлин взял на внешнюю подвеску одну ФАБ-500, а ФАБ-100 и ЗАБ-50 загрузил в бомболюки. Стрелок-радист старшина Коневцев вывел на пятисотке белой краской:

— Наш праздничный гостинец, — пояснил он.

Оторвались от взлетной полосы сравнительно легко. И сразу врезались в облака. Более трех часов предстояло лететь в темноте.

Тихонов особо не беспокоился, у него штурман лейтенант Лаконин хоть и молод, но дело свое знает отлично. Ведь в такой же почти облачности они летели в прошлый раз, и Лаконин точно вывел ДБ-3ф на цель.

Сегодня их цель — авиационные заводы Мессершмитта. ФАБ-500 на борту очень кстати, взрыв от нее разнесет заводской корпус на кирпичики.

— Вениамин Иванович, на вас вся надежда, — сказал в микрофон Тихонов штурману.

— В чем именно, Василий Гаврилович? — не понял Лаконин.

— Послать пятисотку прямо в сборочный цех!

— Пошлем. А чего тут? Раз надо. Ради нашего праздничка.

— Тогда веди…

Тихонов попытался забраться на самый потолок, чтобы пробить облачность, но безрезультатно. Вынуждены были лететь в облаках, хотя это и сказалось на скорости. К тому же висящая на внешней подвеске ФАБ-500 увеличивала сопротивление воздуха и еще более снижала скорость. Вскоре начало греться масло в левом моторе — первый показатель того, что двигатель работает ненормально.