Паршаев подошел к амбразуре:

— Откуда они наступают?

Антонов не успел ответить: на дороге появились немцы. Антонов стрелял короткими очередями, и каждый раз один из автоматчиков падал на землю. Кончился диск. Он вынул его и взял у Дурова новый, набитый патронами. Снова застучал пулемет.

— Так вот где они прячутся, — проговорил Паршаев.

Ровная поляна, шириной метров пятьдесят, с дота хорошо простреливалась. Но если ее пройти, то можно будет укрыться за леском, и тогда противника из дота не достать.

Зазвонил полевой телефон. Дуров ваял трубку.

— Да… Вас, товарищ старший политрук, — передал он трубку Паршаеву. По тому, как побелело лицо военкома, Антонов понял: произошло что-то непоправимое.

— Фашисты прорвались с центра к третьему орудию. Я туда…

Он схватил автомат и выбежал с краснофлотцем из дота. Почти сразу же перед амбразурами со свистом начали рваться мины.

— Подготовка к атаке. Закончат обстрел — пойдут, — сказал Антонов. — Патронов потребуется много. Дуров, сколько их еще там у нас? — оторвался он от амбразуры.

— Два ящика.

— Мало. И у других, наверное, не больше. Вот что, давай-ка за патронами к сержанту Попову. Забирай, что осталось.

— Есть! — бросился к двери Дуров, но Антонов его удержал:

— Куда под мины? Пережди обстрел.

Минут десять немецкие минометчики добросовестно обстреливали дот Антонова, потом перенесли огонь в центр огневой позиции.

— Я пошел, — взял винтовку Дуров и выскочил из дота. Переползая неглубокие воронки от мин по-пластунски, он быстро достиг леса. Сзади затрещал ручной пулемет. «Значит, фашисты опять в атаку пошли», — решил он. В узкой полосе невысокого леса, которая тянулась перед фронтом батареи ближе к проливу, было сравнительно безопасно. Пули сюда не залетали. Лишь иногда в кустах рвались мины, со свистом разбрасывая осколки. Дуров побежал по тропе в сторону командного пункта, возле которого оставил повозку с пустыми термосами из-под чал. Лошадь оказалась на месте. Она стояла привязанная к сосенке, как и оставил ее Дуров. Спина лошади вздрагивала, когда доносился взрыв мины.

— Жива, старушка! — обрадовался Дуров. Лошадь повернула голову, увидела хозяина, заржала. Дуров отвязал уздечку, сбросил с повозки пустые термосы.

— Но-о, милая! Поехали!..

Сержант Попов был немало удивлен, когда к нему в центральный погреб влетел повозочный.

— Давайте быстрее патроны! Все, что есть!

— Как ты их доставишь? — показал Попов на штабеля ящиков.

— А у меня повозка.

Вдвоем они быстро перетаскали ящики с патронами на повозку, и Дуров погнал лошадь. Сначала он решил доставить патроны в самый дальний дот Рахманову. Но подъехать близко к доту не удалось. Он оставил повозку в лесу, взял в обе руки по ящику и из воронки в воронку пополз к травянистому бугорку, из которого то и дело раздавалась стрельба. Тяжелые ящики мешали ползти. Измученный, мокрый от пота, Дуров наконец подполз к доту, постучал в дверь.

— Кто? — послышалось за дверью.

— Патроны привез…

Дверь распахнулась, на пороге стоял Серебрянский.

— Вот спасибо, дружище! — Серебрянский обнял Дурова. — В самое время!

Дуров увидел на полу Рахманова, обе ноги старшего сержанта были перебинтованы.

Вернувшись к повозке, Дуров погнал лошадь по лесной тропе к доту Антонова. По пути он останавливался и тащил ящики с патронами в дзоты и окопы. С последними двумя ящиками он подкатил к опушке леса, за которой уже виднелась крыша дота. Неожиданно откуда-то простучала автоматная очередь. Лошадь вдруг, точно споткнувшись, упала на передние ноги, потом повалилась на бок и захрипела.

Дуров огляделся — немцев нигде не было видно. Стащил с повозки два ящика патронов и пополз. До дота оставалось уже метров двадцать, когда перед глазами с нудным посвистом вспыхнули султанчики взрыхленной земли. Дуров потянул правой рукой ящик — рука не подчинялась ему. Новый каскад султанчиков вырос сбоку от него. В ушах эхом отозвалась приглушенная автоматная очередь, и все стихло…

В боковую амбразуру Пустынников видел, как повозочный уткнулся в землю лицом.

— Дуров там… лежит… Разрешите, товарищ старшина? Я сейчас, — шагнул Пустынников к двери, но грозный окрик Антонова остановил его.

— Там же мой друг! — с отчаянием в голосе выкрикнул Пустынников.

— Назад! — приказал Антонов.

Глаза его обшаривали поляну в надежде засечь немецких автоматчиков. Ясно, что они стреляли по Дурову. Но где же они засели? Скорее всего за тем бугорком, что копной возвышался слева от дота. Ведь от леса до него можно доползти незамеченным. И действительно, над бугорком вскоре повис жидкий дымок: простучала автоматная очередь. Антонов навел ручной пулемет на вершину бугорка и нажал на спусковой крючок…

— Давай теперь, — махнул он рукой коку.

Пустынников прыжками добрался до краснофлотца и упал рядом с ним. Дуров неподвижно лежал на животе, цепко зажав в руках деревянные ручки ящиков. Пустынников повернул его на спину и ужаснулся: вся голова, лицо, шея были в крови.

— Друже… Как же так? А?! Как же так? Друг… — Пустынникова душили слезы.

— Скорее в дот! Немцы в атаку пошли! — позвали его из дота.

Немцы наступали вдоль дороги. С криками, стреляя из автоматов на ходу, они лавиной устремились на дот.

— По фашистам — огонь! — скомандовал Антонов и дал из пулемета длинную очередь. Пустынников стрелял из винтовки. Он видел, как падали немецкие автоматчики, но оставшиеся в живых упорно приближались к доту. Расстояние быстро сокращалось. Уже можно было отчетливо видеть разгоряченные лица солдат. Передние десантники начали забрасывать дот гранатами. Перед глазами Пустынникова, прямо перед амбразурой, мелькнула желтая вспышка от разрыва гранаты. В следующее мгновение щеки его точно обожгло кипятком, стало темно. Он схватился руками за лицо и со стоном повалился на пол. Пальцы почувствовали липкую теплую кровь…

— Заменить Пустынникова! — услышал он сквозь трескотню пулемета и винтовок далекий голос старшины батареи и словно полетел в бездонную пропасть…

Молодой краснофлотец встал к амбразуре вместо кока. Защитники дота усилили огонь, прижимая наступавших фашистов к земле.

С командного пункта командир батареи поддерживал связь с дотами и орудиями по телефону. Первой оборвалась связь с правофланговым дотом старшего сержанта Рахманова. Спустя полчаса уже не ответил левофланговый дот старшины батареи сержанта Антонова. И лишь с дзотов огневой позиции еще отвечал старший политрук Паршаев, отбивая атаки врагов.

— Продержись до темноты, — просил его Катаев. — Недолго осталось.

Что будет ночью, старший лейтенант не знал. Конечно, немцы не успокоятся, пока не ликвидируют у себя в тылу 44-ю батарею. Ждать же помощи неоткуда: противник наступает по всему южному побережью острова. Возможно, темнота заставит вражеских солдат отказаться от штурма батареи до утра. За это время можно будет собрать оставшихся батарейцев в единый кулак и попытаться выстоять хотя бы еще один день.

— Самолеты… курсом на батарею! — отвлек от размышления Катаева доклад с дальномера. Он заглянул в амбразуру: со стороны Саремы на небольшой высоте летели шесть «мессершмиттов». На бреющем полете они пронеслись над батареей, поливая позицию огнем из пушек и пулеметов. Последние два самолета сбросили бомбы.

Катаев позвал радиста Соколова.

— Передайте в штаб… — Он посмотрел на часы: — Семнадцать сорок. Окружены. Противник у проволочного заграждения. Веду бой. Подвергаюсь обстрелу. Бомбит авиация. Коды сжигаю. Давайте открыто…

Соколов записал на бланк текст, посмотрел на командира.

— Выполняйте.

— А коды?!

— В радиограмме сказано…

Радист спустился в радиорубку. Катаев вертел ручку полевого телефона, пытаясь вызвать Паршаева. Военком батареи не отвечал.

— Линия повреждена, — подсказал телефонист.

Катаев хотел было послать его исправить повреждение, но самолеты, сделав круг, вновь пошли на батарею. Над огневой позицией стоял сплошной рев самолетов, перекрываемый взрывами бомб, грохотом пушек и трескотней пулеметов. Изрытая земля стонала под ударами врага. Вспыхивали оставшиеся кое-где деревянные постройки, дымил лес.