— Немцы в атаку пошли!

— Какая по счету-то? — поинтересовался кто-то из бойцов.

— У нас счетовода при пульбате нету…

Подошел Захарченко:

— Нас слишком мало, чтобы выдержать атаку немцев. Поэтому идем в контратаку!

Артисты заволновались, недоуменно глядя на комбата. Не оговорился ли он? При малых силах, наоборот, отбиваться нужно, а он хочет контратаковать.

— От вас требуется для начала одно: погромче кричать «ура!», — как ни в чем не бывало продолжал Захарченко. — Голоса у вас поставлены хорошо. Немец, он ужас как боится нашего «ура!».

Дерзкая по замыслу контратака пулеметного батальона проходила у Копнова на глазах. Когда шедшие во весь рост гитлеровцы приблизились почти вплотную к окопам, Захарченко выскочил из-за бруствера с винтовкой в руке и призывно крикнул:

— Вперед, друзья! Ура-а!

Уже привычные к контратакам пулеметчики стремглав поднялись за своим командиром. Могучее, раскатистое «ура!» заглушило автоматную стрельбу. Копнов пытался наблюдать за актерским взводом, но уследить за ним было невозможно. Актеры вместе с пулеметчиками бежали на дрогнувшие цепи гитлеровцев и, помня наказ комбата, во весь голос беспрерывно кричали «ура!».

Немцы спешно отошли. Пулеметчики не собирались их преследовать, они быстро вернулись на свои позиции.

— Молодцы, артисты! — похвалил раскрасневшийся Захарченко. — Первый раз в бою, а дрались как орлы!

Подошел военфельдшер батальона и доложил о потерях. Девять человек убито и пятнадцать тяжело ранено. Легкие ранения не в счет. Среди убитых оказался один артист.

Захарченко посмотрел на начальника политотдела БОБРа, ожидая услышать от него упрек за актеров, с ходу введенных в бой. Но Копнов угрюмо молчал.

— Хорошие вояки немцы, ничего не скажешь, — произнес Захарченко. — Одного лишь не выносят — рукопашной. Вот мы и пользуемся их ахиллесовой пятой…

— И впредь пользуйтесь, комбат, — согласился Копнов.

От пулеметчиков он поехал по узкому полуострову на левый фланг обороны гарнизона — к берегу Балтийского моря. И где бы он ни появлялся, всюду шли упорные бои. Казалось чудом, что измотанные беспрерывными боями, предельно уставшие моонзундцы все еще сдерживают натиск в десятки раз превосходящего врага.

Первая батарея 76-миллиметровых орудий лейтенанта Некрасова отошла на новую огневую позицию.

— Эта позиция последняя, — предупредил командир батареи. — Дальше отступать нам некуда. За нами — море. Приказываю стоять насмерть!..

Валившиеся с ног от усталости артиллеристы установили орудия и принялись рыть ровики в каменистом грунте.

— К бою! — последовала команда командира батареи.

Командир 4-го орудия сержант Зорин охрипшим голосом подал команду «Огонь!», и ствол выдохнул желтое пламя. Стреляли долго, отбивая атаки гитлеровцев. На огневой позиции стоял грохот, поднимались клубы едкой пыли. В воздухе летали пожелтевшие листья и жухлая трава. Лафет орудия при каждом выстреле все глубже и глубже уходил в землю, ствол раскалялся. Лица артиллеристов почернели от дыма и пыли, глаза воспалились от гари, губы потрескались.

В ответ гитлеровцы обрушили на 1-ю батарею огонь сразу нескольких минометных батарей. Мины накрыли частично третье орудие и полностью четвертое. Увидев точный пристрелочный «крест» немцев, Зорин прекратил огонь и скомандовал:

— В ровики!

Сам он тут же плюхнулся на дно ровика, почувствовав, что кто-то из его бойцов упал на него сверху. В ушах стоял грохот; земля ходила ходуном. Казалось, вот-вот одна из мин угодит в ровик. И тогда конец всем мучениям. Лежа в земле, дышать становилось трудно — и подняться нельзя: вокруг свистят тысячи смертоносных осколков. К тому же какая-то страшная сила вырывала у них из-под ног и головы, с боков глыбы грунта. Чувство такое, что они глубже и глубже уходят в бездну.

Обстрел прекратился внезапно. Зорин пытался приподняться, но не было сил. Его и лежащего на нем красноармейца Грантовского раскопали артиллеристы.

Сержант огляделся. По огневой позиции стлался едкий беловатый дым. Орудийный расчет остался невредимым, не считая полученных царапин и ушибов от камней. Зато само орудие было опрокинуто.

Зорин приказал поставить на колеса опрокинутое орудие. К его радости, система управления была не повреждена, а это значит — можно вести по противнику прицельный огонь.

Едва артиллеристы успели установить орудие, как последовала команда лейтенанта Некрасова:

— Батарея, по фашистам гранатой!..

И снова над огневой позицией прогремел дружный залп. Зорин, оглохший от беспрестанного гула, не слышал, как налетели на них «юнкерсы». Он понял это лишь по черным шапкам взрывов, взметнувшихся перед орудием. Поднял голову: совсем низко над батареей пронесся фашистский бомбардировщик.

— В ровик! — закричал Зорин, но оглохшие артиллеристы его не расслышали. Сам сержант не успел бы добежать до укрытия. Он лег на люльку; спрятавшись за броневым щитом. В следующее мгновение вся земля под орудием со страшным грохотом поднялась в воздух, и взрывной волной Зорина отбросило на кусты…

Очнулся он в непривычной тишине. Возле него стояли трое красноармейцев.

— А… а где остальные? — испуганно спросил сержант.

— Нету остальных… — проговорил Грантовский. — И батареи нет… Одно наше четвертое орудие осталось…

— Есть батарея, раз хоть одно орудие осталось! — произнес Зорин и, превозмогая боль от ушибов, встал на ноги.

Кружилась и болела голова, во рту саднило, к горлу подступала тошнота. Хотелось снова лечь и больше не вставать. Но его ждали артиллеристы.

— Вот что, братва, быстро орудие на место, — распорядился он.

Вчетвером они установили орудие. Зорин осмотрел его: броневой щит изрешечен осколками, разбита панорама, ствол забит землею.

— Ничего, мы еще сможем стрелять из нашей красавицы.

Место было совершенно открытое. Орудие оказалось как на ладони у немцев. Надо было успеть выпустить несколько снарядов по цепям фашистских солдат.

— Орудие! — подал команду Зорин.

Снаряд упал точно в гуще врагов. Били прямой наводкой, и трудно было промахнуться. То тут, то там вздымались черные султаны земли от 76-миллиметровых снарядов. Гитлеровцы заметались и залегли.

— Ага, не понравилось! — орал разгоряченный боем Зорин. — Вот мы еще вам… Давай, братва, не жалей снарядов!

— Товарищ сержант, снаряды… — Грантовский не успел доложить, что больше нечем заряжать орудие, как возле взорвалась вражеская мина. Его отбросило в сторону.

Две минометные батареи немцев обрушили огонь на последнее орудие советской батареи.

Вечером 25 сентября Ленинград передавал концерт для моонзундцев и ханковцев. Ленинградцы помнили о тех, кто мужественно дрался на дальних подступах к их родному городу.

Краснофлотцы и красноармейцы, командиры и политработники обступили громкоговорители. Воцарилась торжественная непривычная тишина. С волнением ждали голос диктора с Большой земли, из города Ленина. И этот долгожданный момент наконец наступил.

— Говорит Ленинград. Говорит Ленинград. Наши дорогие боевые друзья, отважные защитники Моонзунда и Ханко! Передаем для вас концерт мастеров искусств Ленинграда.

Из репродукторов плавно полилась до боли знакомая мелодия песни…

В шторм

Комендант БОБРа Елисеев и военком Зайцев доложили шифровкой Военному совету Краснознаменного Балтийского флота о критической обстановке на полуострове Сырве. Остатки обескровленного гарнизона могут продержаться всего лишь три-четыре дня. Ответ пришел быстро. Командующий флотом вице-адмирал Трибуц разрешил Елисееву со штабом и политотделом перебраться на остров Хиума и возглавить его оборону. Предлагалось эвакуировать туда и бойцов, но в распоряжении окруженных моонзундцев имелись всего лишь четыре торпедных катера, один из которых ремонтировался, два буксира да несколько мотоботов и шлюпок. Мотоботы и шлюпки не годились для такого большого перехода.