— Надо учитывать состояние экипажей, и в первую очередь пилотов, — сказал Оганезов.

Военком 1-го минно-торпедного полка заметил правильно. Жаворонков вполне был с ним согласен. Люди устали, вымотались. Полет длится около восьми часов, происходит он в сложных условиях: ночью, на высоте более 7000 метров, при кислородном голодании, в холоде, под воздействием у цели зенитной артиллерии и истребителей врага. Экипажи перенапрягали свои физические и моральные силы, особенно над Берлином. Когда же ДБ-3 подходили к своему аэродрому, то перенапряжение спадало, летчики расслаблялись, внимание, так необходимое для точного расчета на посадку, притуплялось, и некоторые платились за это жизнью. Так во время приземления взорвались бомбардировщики летчиков Дашковского, Кравченко и Александрова. Наблюдать с земли за нелепой гибелью невыносимо тяжело.

Доводы летчиков не убедили Коккинаки. Однако решено было ФАБ-1000 брать только на самолеты, моторы которых еще не выработали положенные ресурсы.

До полуночи просидели в штабной землянке Жаворонков и Преображенский, раздумывая над сложным заданием представителя Ставки. Требовалось с особой тщательностью проанализировать все возможные варианты полетов с максимальной бомбовой нагрузкой, на всякий случай наметить запасные цели, досконально проверить моторы, отобрать лучших летчиков, способных повести ДБ-3 к Берлину. Самым сложным, на их взгляд, являлся взлет. Взлетная полоса — без твердого покрытия, неровная и короткая для разбега с расчетной нагрузкой. Моторы будут страшно перегреваться.

Адъютант командующего майор Боков терпеливо сидел в стороне, наблюдал за сосредоточенными лицами генерала и полковника. Время от времени он наполнял пустые стаканы крепким горячим чаем, который с удовольствием пили Жаворонков и Преображенский.

Зазвонил телефон. Боков снял трубку.

— Товарищ генерал, посты ВНОС сообщают: к Сареме летят вражеские самолеты, — доложил он. — По звуку — Ю-восемьдесят восемь.

— «Юнкерсы», да еще ночью?! — удивился Жаворонков. — Странно. Что они, в самом деле?

— Видно, здорово мы им поднасолили, что даже ночью они решились пожаловать к нам, — засмеялся Преображенский и посмотрел на часы — шел первый час ночи.

Вышли из душной землянки на улицу. Непроглядная мгла окутала спящий аэродром, не видно даже черной стены леса. Действительно, до слуха донесся знакомый завывающий звук Ю-88. Жаворонков, вобрав полную грудь свежего влажного воздуха, огляделся. Кагул потонул в густой черноте ночи. Ни огонька. Лишь иссиня-темное небо угадывалось по хрусталикам россыпи звезд. Подумал: «Как же они бомбить нас собираются? Наугад, что ли?!»

Неожиданно справа взвилась красная ракета. Она рассыпалась над хутором, где стояли два дальних бомбардировщика. За ней взметнулись еще три ракеты, направленные точно на стоянки ДБ-3. Жаворонков вначале не мог сообразить, что происходит, потом догадался: вражеские лазутчики под покровом темноты пробрались к аэродрому и теперь ракетами наводят свои бомбардировщики на советские самолеты.

— Черт знает что происходит! — выругался он, не зная, что предпринять. — Не так скоро поймаешь лазутчиков, «юнкерсы» смогут отбомбиться.

— А если и нам пускать ракеты, товарищ генерал? — услышал Жаворонков голос своего адъютанта.

Майор прав. В самом деле, надо попытаться дезориентировать вражеские бомбардировщики. Жаворонков всем корпусом развернулся к Бокову, приказал:

— Мигом к оперативному! Передать на все посты, зенитные батареи: включаться в «иллюминацию»!

Адъютант растворился в темноте, и вскоре вокруг аэродрома и в удалении от него заполыхали красными всполохами ракеты.

— Здорово придумано! — вырвалось у Преображенского. — Поди разберись, какие свои, а какие чужие.

Послышались глухие взрывы осколочных бомб. «Юнкерсы» решили освободиться от груза. Не возвращаться же с ним на аэродром! Несколько бомб все же упали козле стоянок ДБ-3, не причинив им вреда. Остальные в основном рвались в стороне от огневых позиций зенитных батарей. Зенитчики особенно усердствовали в пусках ракет.

«Юнкерсы» довольно долго кружили над Кагулом. Жаворонков с облегчением вздохнул, когда наконец затихло завывание моторов. Над аэродромом настала долгожданная тишина; пора бы и отдохнуть, ведь вечером предстоял налет на Берлин с ФАБ-1000 на внешней подвеске. Однако спать не пришлось. Донеслись короткие автоматные очереди. Стреляли в западной части аэродрома, где стояли у хуторов четыре ДБ-3.

— Что такое? Почему стрельба?! — встрепенулся усталый Жаворонков. — Неужели фашисты выбросили воздушный десант?

Мысль о вражеском воздушном десанте встревожила его. Усталость сняло как рукой. Охрана у стоянок дальних бомбардировщиков незначительная, едва ли она сможет отразить нападение вражеских парашютистов.

Появился точно из-под земли начальник особого отдела БОБРа старший политрук Павловский. На двух машинах с отрядом эстонских добровольцев из истребительного батальона он только что приехал из Курессаре.

— Кайтселиты стреляют, — пояснил Павловский. — Это они подавали ракетами сигналы немцам. Но мы сейчас их приведем в порядок! — Павловский так же внезапно скрылся в темноте, как и появился.

— Оказывается, вам ни днем ни ночью не приходится скучать, генерал! — улыбнулся Коккинаки.

Редкая стрельба продолжалась всю ночь. Лишь утром отряду Павловского удалось загнать кайтселитов в лощину и вынудить сложить оружие.

В то время как инженеры, техники, мотористы и оружейники готовили ДБ-3 к вылету на Берлин, экипажи отдыхали, восстанавливая силы после бессонной ночи. Полет предстоял необычный, и потому летчики должны чувствовать себя особенно бодро.

Вылет назначался за полтора часа до темноты. В воздух поднялись «чайки», прикрывая ДБ-3 от возможного нападения немецких истребителей. Первым взлетал Преображенский. С тревогой следил Жаворонков за перегруженной машиной командира полка. Дан сигнал, взревели моторы, и самолет начал разбег. Грунтовая полоса быстро сокращалась перед ним, гудели на всю мощь моторы, но ДБ-3 все еще не отрывался от земли. Наконец он точно повис над взлетной полосой — медленно, нехотя набирая высоту. Все ближе и ближе стена леса; со стороны кажется, машина не перевалит через нее. На лбу Жаворонкова капельки пота, волнуется и рядом стоящий Коккинаки, хотя внешне он сравнительно спокоен. А дальний бомбардировщик Преображенского уже над лесом. Едва не чиркнув шасси по вершинам деревьев, он удалялся к морю.

— Все очень хорошо! Так должно и быть, — проговорил Коккинаки.

Второй и третий ДБ-3 взлетели следом за ведущим группы. На взлетную полосу вырулила машина лейтенанта Богачева. Разбег. Взлет. Но что-то медленно самолет отрывается от земли. «Выше, выше!» — мысленно подсказывай ему Жаворонков и на секунду закрывает глаза. Страшный грохот потряс аэродром, ввысь взметнулся султан огня, земли и дыма. Видно было, как падали сверху расщепленные куски деревьев и обломки самолета.

— Взлет машинам с ФАБ-тысяча запрещаю! — приказал Жаворонков. Коккинаки не настаивал. Гибель экипажа лейтенанта Богачева он переживал не меньше генерала.

Через два дня пришла шифровка из Ставки. Жаворонкова и Коккинаки отзывали в Москву на доклад к Верховному Главнокомандующему. Удары по Берлину должны были осуществляться под командованием полковника Преображенского.

На маяке Вирелайд

Командир 43-й береговой батареи старший лейтенант Букоткин получил от начальника артиллерии БОБРа капитана Харламова приказ постоянно держать под обстрелом Виртсу, откуда враг вел артиллерийский огонь по восточному берегу острова Муху.

— Главное для вас — немецкие батареи, склады боеприпасов, скопление пехоты, танков или автомашин, — передал по телефону Харламов. — Как намерены корректировать огонь? — поинтересовался он.

— С армейцами придется договариваться, — неуверенно ответил Букоткин.

— Нет, лучше послать своего корректировщика. Армейцам будет не до нас. У них самих дел по горло. Советую своего помощника послать.