— Звереют фашисты, — выдохнул генерал. — Как бы не нащупали стоянки ваших бомбардировщиков.
Стали поступать доклады. Оказалось, сгорела всего-навсего одна «чайка», повреждены два орудия у зенитчиков, несколько человек убито и ранено.
— Целехоньки наши самолетики, целехоньки! — радовался генерал. Озадачило его лишь сообщение о множестве воронок на взлетной полосе, заделывать которые уже вышел весь обслуживающий персонал.
К вечеру взлетная полоса была готова, и Жаворонков дал команду на вылет. Морскую авиагруппу на Берлин повел Преображенский, а армейскую Щелкунов. Немецкие самолеты не появлялись, должно быть уверенные в том, что их массированным ударом выведены из строя многие советские ДБ-3.
Как обычно, в ночь налета на Берлин никто на аэродромах не спал. Механики, техники, оружейники собирались группками и вполголоса, словно боясь нарушить тишину летней ночи, говорили об улетевших товарищах. Взгляды невольно обращались на юго-запад, в темную синь неба, куда улетели бомбардировщики. Мысленно они были с летчиками, страстно желая им поскорее нанести бомбовый удар по фашистской столице и вернуться невредимыми. На полковой кухне кок поддерживал в топке огонь. На горячей плите у него стоял крепко заваренный чай, который любят летчики.
Жаворонков бодрствовал в штабной землянке. Перед ним на столе лежала развернутая карта Балтийского моря. Генерал встревоженно смотрел на толстую красную линию, которая брала начало почти в центре острова Сарема, затем шла к шведскому острову Готланд, там она делала резкий поворот на юг, пересекала все Балтийское море и крупной стрелкой упиралась в черный кружочек с надписью: «Берлин».
Генерал взглянул на часы и перечеркнул красную линию синим карандашом на траверзе острова Борнхольм. Здесь сейчас должны находиться группы Преображенского и Щелкунова.
В штабную землянку вошел Оганезов. По озабоченному лицу военкома полка Жаворонков понял: что-то случилось.
— Ожидается туман на аэродромах, товарищ генерал…
«Этого только не хватало! — подумал Жаворонков. — Мало того что беспрестанно бомбит вражеская авиация, так еще новый враг».
— О чем думали наши синоптики? Почему не предупредили? — вспыхнул генерал. — Да за такое дело…
— Синоптики не виноваты, — сказал Оганезов. — Туман характерен лишь для местных островных условий. Он может появиться в отдельных местах.
Жаворонков позвонил в Асте. Там признаков тумана не наблюдалось. Приказал запросить посты ВНОС, откуда последовало сообщение, что туман появился лишь на полянах и в лощинах. Значит, следует ожидать его и на аэродромах.
Жаворонков дал приказание быть готовым к приему ДБ-3 на аэродромы в условиях плохой видимости и одновременно позвонил в Таллин и Палдиски, чтобы там в случае необходимости смогли принять дальние бомбардировщики.
К утру Кагул и Асте стал заволакивать редкий туман. Жаворонков не уходил с аэродрома, внимательно наблюдая за взлетной полосой. К счастью, туман не сгущался. Рваными белесыми облачками он медленно плыл на восток, образуя лишь возле леса густую молочно-серую стенку. Взлетная полоса просматривалась, а с восходом солнца ее черная лента будет еще яснее. Садиться в таких условиях можно. Такая же примерно картина, по докладу дежурного, наблюдалась и в Асте.
— Посадка возможна, — решил Жаворонков. — Передайте на самолеты: на аэродромах редкий туман, будьте особо внимательны, — приказал он оперативному дежурному.
Первым благополучно приземлился Преображенский. За ним пошли на посадку еще четыре ДБ-3. Шестой бомбардировщик начал было заход, но вдруг снова взмыл ввысь и пошел по кругу, не решаясь садиться. За ним закружил и седьмой ДБ-3.
— Передайте по радио, пусть идут в Палдиски или Таллин, — приказал Жаворонков оперативному дежурному.
После приема команды один из дальних бомбардировщиков тут же взял курс на северо-запад и быстро скрылся за лесом, а второй упрямо заходил на посадку, и всякий раз неудачно.
— Видно, бензин у него на исходе, — предположил Оганезов, с тревогой наблюдая за бомбардировщиком, кружащим над аэродромом. В следующее мгновение Оганезов закрыл глаза: ДБ-3, потеряв скорость, рухнул на землю у опушки леса. Раздался грохот, бомбардировщик вспыхнул свечой. «Фашистские стервятники не смогли сбить, так тут сами…» — с болью подумал Оганезов.
Следующие два ДБ-3, видя горящий самолет своего погибшего товарища, взяли курс на северо-запад. Остальные дальние бомбардировщики все же сели на свой аэродром.
В Асте дело обстояло лучше: все самолеты армейской авиагруппы приземлились благополучно.
Посылая ДБ-3 на Берлин, Жаворонков тщательно анализировал предыдущие налеты. Каждый летчик по возвращении в Кагул докладывал ему о своих наблюдениях, и теперь у него сложилась полная картина о наличии средств зенитного и авиационного прикрытия столицы фашистской Германии. Вот в сейчас, склонившись в штабной землянке над картой, Жаворонков искал оптимальные варианты для седьмого налета на Берлин. Требовалось более точно бомбить военные и промышленные объекты, и в то же время из-за плотности зенитного огня нельзя летчикам выходить на прицельное бомбометание. Безопасной в создавшихся условиях являлась высота 6000 метров.
От работы генерала отвлек вошедший радист.
— Вам телеграмма, товарищ генерал.
Жаворонков прочитал телеграмму. В ней нарком Военно-Морского Флота требовал применять для бомбардировки Берлина 1000-килограммовые бомбы.
Действительно, по своей конструкции ДБ-3 мог нести на внешней подвеске бомбу весом в 1000 килограммов, если на нем стояли новые моторы и подъем производился с взлетной полосы с твердым покрытием. А моторы на самолетах Преображенского и Щелкунова давно уже выработали все положенные по нормам ресурсы, и поднимались они с грунтовой взлетной полосы, явно недостаточной по длине. Поэтому летчики брали на внешнюю подвеску лишь 250- и 500-килограммовые фугасные авиационные бомбы, а остальные 100-килограммовые фугасные и зажигательные бомбы подвешивались в бомболюки.
В конце телеграммы сообщалось, что для координации действий на остров вылетает представитель Ставки Верховного Главнокомандования летчик-испытатель Герой Советского Союза Коккинаки.
Жаворонков забеспокоился: может быть, он действительно пошел на поводу у летчиков, санкционируя брать на внешнюю подвеску лишь ФАБ-500? Ведь, несмотря на выработанные моторами ресурсы, дальние бомбардировщики свободно перекрывают расстояние в 1740 километров. А майор Щелкунов, у которого на подходе к Берлину отказал правый мотор, сумел отбомбиться и каким-то чудом на одном моторе дотянуть до аэродрома.
Коккинаки прилетел на следующий день. Жаворонков встретил его у командного пункта.
— Теперь понятно мне, почему все ваши бомбардировщики целехоньки, генерал! — восторженно произнес Коккинаки, пожимая руку Жаворонкову. — Великолепно же вы замаскировали аэродром. Грешным делом я подумал, что не сюда прилетел.
— Морские летчики на выдумки хитры, — ответил Жаворонков. Он пригласил московского гостя в землянку, распорядился подать чай.
— Вы знаете цель моего прибытия? — спросил Коккинаки, входя в землянку.
— Да. Я получил телеграмму от наркома.
На встречу с представителем Ставки Верховного Главнокомандования генерал пригласил командиров авиагрупп Преображенского и Щелкунова, ведущих групп Гречишникова и Ефремова, командиров эскадрилий Тихонова и Плоткина, флагманского штурмана Хохлова и военкома Оганезова. Представлять Коккинаки не требовалось: каждый пилот отлично знал прославленного на весь мир советского летчика-испытателя.
Высказывались все. Мнение едино: в создавшихся условиях брать ФАБ-1000 не представлялось возможным. Материальная часть дальних бомбардировщиков основательно изношена, моторы уже выработали свои ресурсы, их мощность соответственно упала, и поэтому имелись все основания для беспокойства за безопасный взлет бомбардировщика по грунтовой полосе с расчетной нагрузкой авиабомб. К тому же лететь на Берлин приходилось на огромной высоте, достигавшей практического потолка, отчего расход бензина увеличивается и его может не хватить на возвращение домой.