Я, во всяком случае, даже не собираюсь вести с Густи Ваврой ни классовую борьбу, ни религиозную войну. Мы с Густи решаем воевать, как американские индейцы, и, естественно, не друг против дружки. Разумеется, мы оба принадлежим к одному и тому же племени, его вигвамы стоят в дальнем конце сада, в единственном уголке этого ухоженного сада, имеющем несколько запущенный вид и поросшем кустами. Каждый из обитателей дома облюбовал для себя в саду особое место. В одном конце одна из семей ставит весной садовый столик и венские стулья, которые каждый год по весне красят заново, а осенью убирают в подвал, где тем и предстоит перезимовать… Лишь один угол сада, как уже сказано, не присыпан гравием, лишь один щеголяет отсутствием летнего столика и венских стульев. В этот уголок госпожа Еллинек сгребает палую листву, сваливает высохшие и обломившиеся сучья, здесь же она хранит запас гравия и лопату. И здесь же нашло пристанище племя индейцев, состоящее из меня и Густи Вавры! Няня помогает нам по утрам облачиться в коричневые индейские костюмчики, надеть на голову соответствующие уборы, изготовленные из крашеных куриных перьев. Моя бабушка подарила полную индейскую экипировку и Густи, и от моей та ничем не отличается — такие же головные уборы, штаны и жилетки из той же ткани, одинаковое количество томагавков и мачете из серебряного папье-маше. Густи Вавру ни в коем случае не надо дискриминировать, по меньшей мере, пока он со мной играет.

Почему однако же Вавре-старшему, безработному рабочему сцены, это достойное похвалы стремление Матросика и его супруги к уравнительной классовой справедливости представляется оскорбительным, так и осталось для меня загадкой. Или до него так и не дошло, что его сына Густи кормят за завтраком точно такими же лакомствами и деликатесами, как меня, — ветчиной, бананами и шоколадом, что, сидя в вигваме за кучами мусора и компоста, собранными госпожой Еллинек, и с томагавками на коленках поджидая неприятеля, мы жуем бананы и настоящий шоколад? К сожалению, неприятель так ни разу и не объявляется. В пётцляйнсдорфском квартале вилл слишком мало детей, способных выйти на тропу войны. Возможно, следовало набрать детей, способных выйти на военную тропу. Возможно, следовало набрать детей из более отдаленных мест, — из Нойвальдегга, Гринцинга, Гернальса и Оттакринга, — одеть их всех в индейские костюмчики и послать на приступ нашего с Густи вигвама; мы, во всяком случае, были бы только счастливы, потому что тем самым в нашу вигвамную жизнь был бы внесен четкий смысл. Но ничего похожего не случилось. Неприятеля для нас так и не организовали. Наверное, у детей из Нойвальдегга и Гринцинга, не говоря уж о детях из рабочих семей в Гернальсе и Оттакринге, не такие заботливые няни, поэтому их, в отличие от нас с Густи, не заставляют объедаться ветчиной, бананами и шоколадом, от этого они растут слишком слабыми, чтобы пойти на утомительный штурм, не растеряв по дороге боевого пыла. В конце концов мы решили, бесцельно просидев в вигваме множество дообеденных часов (в послеобеденное время надо спать, а потом для сидения в вигваме становится уже слишком темно), отказаться от этой затеи и придать нашим играм несколько менее привязанное к рельефу местности течение.

Я предложил испытать жизнь бродячих музыкантов, и Густи Вавра со мной согласился. Начать мы решили с малого. Губная гармошка, для сбора денег — старая фетровая шляпа и серебряная копилка, вот что мы выбрали. Представление мы устроили в коридоре, у двери в мою детскую. Я играл на губной гармошке, а Густи тряс серебряной копилкой, одновременно указывая ногой на лежащую на полу тульей вниз шляпу. Потом мы поменялись ролями: Густи взялся за гармошку, а я принялся заботиться о выручке. Команда из нас получилась отличная, мы имели успех, госпожа Еллинек бросила в шляпу десять грошей, расщедрилась и няня, щедро поддержал музыкантов Гого Гутман, а Матросик с женою поддержали нас в моральном плане: нечего, мол, дожидаться враждебно настроенных индейцев, которые все равно не появятся. И все это — не выходя никуда из дому; в холодное время года — серьезное преимущество, и няня была очень довольна.

Но когда Густи заявил, что представление с губной гармошкой, фетровой шляпой и серебряной копилкой следует дать и у него дома, няня заметалась в поисках отговорок, ей никак не хотелось этого допустить, но жена Матросика сказала: ладно, пусть разок сыграют и у Густи дома. И вот мы очутились в затхлом подвальном жилище рабочего сцены, уселись на занозистый дощатый пол, заиграли на губной гармошке и застучали копилкой, выставив зазывным образом шляпу. Меня удивило равнодушие, с каким отнеслись к представлению братья и сестры Густи, удивило и то, что младшие отпрыски семейства Вавра находились в помещении без штанов. Запах в подвале, представляющий собой смесь спертого воздуха, сырого белья, кислой капусты и запахов, исходящих от младших отпрысков семейства Вавра, удивил и ужаснул меня. Играя на губной гармошке, я озирался широко раскрытыми глазами.

Понятно, что я оказался не подготовлен ни к классовой борьбе, ни к классовому миру. Я не был подготовлен также ни к войне, ни к миру в общеупотребительном значении этих слов, хотя человек на протяжении всей своей жизни непрерывно и попеременно находится то в одном, то в другом из этих двух состояний. А я и вообще еще не знал, что такое мир и что такое война. Неужели все дети столь же не подготовлены к пребыванию в этих повсеместно распространенных состояниях? Но разве много лучше, чем дети, разбирались в таких вещах взрослые обитатели вилл, расположенных в треугольнике между Шафбергом, центральной улицей Пётцляйнсдорфа и каменными львами у кованых железом ворот замкового парка? Этим людям, обладающим всеми чудесными, хотя и не детскими признаками и особенностями принадлежности к человеческому племени (такими, как высокие или басистые голоса, накладные косы и самые настоящие бороды, волосы под мышками и в паху, членские билеты легальных и нелегальных партий, лицензированное и нелицензированное оружие, покрытые маникюром или обкусанные ногти, сложившаяся система взглядов, подвязки и подтяжки, фраки и вечерние платья, вставные челюсти, банковские счета, национальная гордость, почетные звания, гладкие и накрахмаленные сорочки, печень пьяницы, душа, обращенная к идеалам красоты и добра, тоска по странствиям, верность Отечеству, кредитоспособность), этим глубоко проникшим и посвященным в тайны жизни людям, — разве известно им было, сколько еще продлится мир, когда разразится война, где она начнется, против кого, почему и зачем? Мы — маленькая мирная страна, нашептывают они друг дружке за послеобеденным чаем, на вечерних раутах, на домашних концертах, — маленькая мирная страна, вот только дела у нас идут кое-как.

Даже в столичном салоне у Рикки Тедеско (Рикки держит открытый дом не только летом на Грундльзее; ее музыкальный, литературный и политический салон на венской вилле в духе югендстиля на краю Венского леса уже почти столь же прославлен, как старый Тедеско, ее родной дед, в своей коронной роли Валленштейна в придворном Бургтеатре, в придворном театре старого Прохазки — императора чиновников, императора в бакенбардах, старого какаду, Промокашки и Поломанного Пера, — изящными искусствами ведает канцелярия обер-гофмейстера), даже в этом духовно не дремлющем и политически полудремлющем салоне гости шепчут друг дружке:

— Как долго продержится еще мир? Когда разразится (если она вообще разразится) опасность? Откуда она придет (если она вообще придет)? Будет ли непосредственной или косвенной? Почему? Зачем? Мы — маленькая мирная страна, но дела идут у нас кое-как. Кое-как, безусловно, — но в какой мере кое-как?

Если оглядеться в салоне у Рикки Тедеско, взгляд непременно упадет на мраморный буфет в духе югендстиля со склоняющимися друг к дружке стилизованными лилиями орнамента и летящим над лилиями косяком диких гусей, инкрустированных перламутром в стенке черного дерева, — дикие гуси исчезают в воображаемых небесах, — китайская, строго говоря, сцена, стихотворение Ли Бо или Ду Фу, только выложенное перламутром по черному дереву, вещичка с настроением, а почему бы и нет? Да, но с какой стати эту вещичку упоминать? Или высокопарные орнаменты югендстиля — такая уж неслыханная редкость на крупнобуржуазных виллах в Пётцляйнсдорфе (строго говоря, вилла Тедеско относится уже к другому пригороду, к Дёблингу, однако мы не станем воспринимать географические границы чересчур буквально)?