— Дмитрий Семенович, теперь-то можешь меня принять? — просунулся в дверь подполковник Захаров, заместитель по оперативно-розыскной работе.

— Заходи, — махнул рукой Чупров, запоздало соображая, что совсем упустил из виду текущие дела.

Высокий, тяжелый, с крупными чертами рябого лица, Захаров считался лучшим сыщиком Прикубанска. Но совсем не интересовался политикой, из-за чего никогда не был конкурентом Чупрова в споре за пост главного милиционера города.

— Столько времени потеряли, — недовольно пробурчал он, подходя к столу. — Поехали, теперь он с тобой хочет поговорить.

— Кто?

— Да этот чудак на букву «м». А-а, я ж так и не успел тебе рассказать главную новость. А она, по-моему, самая важная для нас сегодня.

— Миша, у меня и так башка раскалывается, не на тебя же давит начальство! Давай, выкладывай.

— Ночью «скорая» подобрала одного мертвецки пьяного мужика. В полном смысле! Пульс пощупали — нет. Холодный весь. Ну, они его в морг и забросили. Было много вызовов, сердечники сдавать начали, погода видишь как меняется? То слякоть, а то подморозило.

— Ты о погоде мне пришел рассказывать? — ворчливо спросил Чупров.

— Да нет. Ну вот, определили его в морг, а он под утро оклемался, такой тарарам там устроил, сторож милицию вызвал, а сам к двери боялся подойти. Оказалось, мужик спирту наглотался, горло себе обжег, да и желудок, испортил навсегда, но — живой. И орет с перепугу: сивуха, сивуха! Ну, определили его в палату к желудочникам, а он все орет: сивуха. Короче, когда я узнал в чем дело, поехал, поговорил с ним. Потом своего парнишку приставил, чтоб не сбежал наш ключевой свидетель, да не пришили б его раньше времени.

— Почему ключевой? — не понял Чупров.

— Потому что Сивуха — не то, что он хлебал, а его кличка. Тебе она ни о чем не говорит?

— Ух ты! Фотограф Лебеды! — хлопнул ладонью по столу Чупров. — Ну ты и гад, Миша! Полдня молчал об этом! Ну и что, что он рассказал?

— Поедем, послушаешь, — уклончиво сказал Захаров.

Укрытый простыней до подбородка, Барон лежал на кровати, отвернув голову к зеленой стене. Эти зеленые стены делали больничную палату, где стояло еще одиннадцать коек, похожей на заурядную контору.

Лера села на стул у изголовья, Лобанкин с дочерью и главный врач больницы стояли позади нее. Трое посетителей были в белых халатах, наброшенных на плечи.

— Вячеслав Павлович, вы меня слышите? — Лера наклонилась к изголовью.

Барон и бровью не повел. Он все так же бесстрастно смотрел на зеленую стену. Остальные обитатели палаты молча взирали на высокое начальство. Не так часто доводилось этим простым людям видеть руководителей города в непосредственной близости.

— Вячеслав Павлович, я мэр города Валерия Петровна Агеева. Примите мои соболезнования в связи с гибелью вашей супруги. Я очень сожалею, что так получилось.

Брови Барона дрогнули, пальцы сжались в кулаки. Он медленно повернул голову, посмотрел на Леру.

— Да и вы мои тоже, — негромким, крепким голосом произнес он.

Лобанкин удивленно взглянул на главного врача, не понимая, как может быть у бледного, немощного человека без одного легкого такой голос.

— Вячеслав Павлович, вы… вы знаете обо мне?

Губы Барона дрогнули в чуть заметной усмешке.

— Да.

Кроме него и Леры, только Маша поняла истинное значения этих слов.

— Вячеслав Павлович… Вы должны доверять мне. То, что вы скажете, очень важно, понимаете. Важно для одного хорошего человека. Я имею в виду Андрея Истомина.

Лобанкин еще раз удивился, теперь он посмотрел на дочь, но Маша отвела взгляд в сторону.

— Он арестован, — продолжала Лера. — Его обвиняют в убийстве вашей супруги, в ранении вас и Геннадия Бугаева. Подполковник Чупров сказал, что вы подтверждаете это. Но я не верю. Скажите же правду, что там случилось, умоляю вас.

— Чупров? Он спрашивал, зачем я спрятал убийцу, — Барон говорил негромко, медленно. — Я сказал, что никого не прятал, ничего не знаю. У ментов помощи не прошу.

— Андрей сидит в тюрьме, — не выдержала Маша. — А у него и пистолета не было, я же видела!

— Помогите ему, Вячеслав Павлович, скажите правду. — Лера коснулась плеча больного.

Барон долго смотрел ей в глаза:

— Это не повредит… вам? Он боялся не за себя — за вас.

Лобанкин уже не мог удивляться. Он попросту растерялся, глядя то на Леру, то на Машу.

— Нет. Правда — это главное. И справедливость. Невинный человек не может сидеть в тюрьме.

— Стрелял Лебеда. Сперва в Нинку, потом в меня. Я не отрубился, слыхал, что было. Он бы и Андрея пришил, но тут пришел мент, Бугаев, а у Лебеды на него, видать, зуб имелся. Морда-то разукрашена была. Похоже, Бугаев и постарался. Он Андрею пушку в спину — и вышел в коридор. Я слыхал, как закричал: «Должок тебе надо вернуть, Бугаев». Андрей крикнул: «Уходи, убегай!», но тот стал торговаться. Лебеда и пальнул в него. Два раза. После был шум, возня, пистолет упал. После опять стрельба, и менты налетели. Видать, Андрей пистолет схватил и хотел в Лебеду попасть, но тот уже ушел. Там есть подземные ходы, он их знал. Все.

— У Бугаева два огнестрельных ранения: в живот и в голову, — сказал главный врач.

— Так чего мы стоим! — воскликнул Лобанкин. — Нужно немедленно поставить в известность Чупрова!

— Спасибо вам, Вячеслав Павлович, — растроганно сказала Лера, поглаживая руку Барона.

— А ты хорошая, — сказал он. — Освобождай Андрея и будь счастлива. А Лебеду я из-под земли достану, можешь не сомневаться.

— В натуре, начальник, вы настоящие фашисты… садисты, гестаповцы! Меня спиртом пытали, в морду били, но такого… такого!.. — хрипел белобрысый парень на больничной койке.

— Заткнись, Сивуха, — рявкнул Захаров. — Истерику будешь после устраивать. Расскажи Дмитрию Семеновичу все, что мне рассказывал.

— Все скажу, в натуре, начальник… После того, что пережил — все мура! Ты прикинь, начальник: открываю глаза, а на другом столе торчит голова Платона. Одна голова, понял! Он же только что меня пытал, сука, спирту велел залить пол-литра, чтоб окочурился я… Открываю глаза — голова. И смотрит на меня! А на другом столе — рука с двумя перстнями, кто их не знает? Это ж рука Фантомаса! И лежит среди ног, понял… С тобой такое было, начальник, чтоб вчера они тебя пытали, хотели в деревянный бушлат одеть, а сегодня — голова и рука? И — смотрят, суки!

— И рука смотрит? — усмехнулся Захаров.

— В натуре, начальник! Думал — галюники, глаза закрыл, открываю — опять! Крыша поехала!

— Об этом ты позже нам расскажешь, — мрачно пророкотал Чупров. — Давай-ка о главном. О Лебеде. Ты участвовал в шантаже Бориса Агеева?

— Да, было такое дело. Но Стригунова я не убивал, это Сурок. Ему Лебеда приказал убрать Стригунова, чтоб Агеева потом по стенке размазать и его бабу, мэра.

— Сурка зарезали ночью, — сказал Захаров.

— От сука! Это Лебеда! Он бы и меня, падла, кончил, если б нашел.

— Истомина знаешь? — спросил Чупров, злобно поглядывая на Захарова. Какого черта не предупредил, что эта сволочь пытается напрочь разбить его версию?

— Какого Истомина, начальник? Сурок разговаривал с Агеевым, ставил условия, Сурок и стрелял в Стригунова. Я только фотографировал, сукой буду! Ты распорядись, чтобы меня туда не сажали, где голова Платона и рука Фантомаса! Это ж нарушение… прав человека, в натуре!

— Дело ясное, — сказал Захаров и, повернувшись к оперативнику в пятнистой форме, добавил: — В тюремную больницу его. Позаботься об охране.

— Что тебе ясно? — хмуро спросил Чупров, когда они вышли в больничный двор.

— Что Истомин здесь ни при чем.

— Здесь, может, и нет. А там — при чем. Не забыл о побоище на свалке?

— Дмитрий Семенович! — послышался за спиной знакомый голос.

Чупров нехотя обернулся. От главного входа больницы к ним приближались Агеева, Лобанкин и дочь Лобанкина. Заинтересованные лица, мать их за ногу! Однако положение обязывало: Чупров вежливо улыбнулся.