— О-о! — снова воскликнула Иза, наполнила стакан и так же быстро осушила его.

Лука тоже отпил вино, недовольно поморщился и взглянул на Андукапара: только ради друга можно пить такую гадость! Андукапар с восхищением смотрел на Богдану. Сейчас, кроме нее, для него не существовало никого в целом свете. Всегда отзывчивый и внимательный, сегодня он никого не замечал. Иногда он затихал, как будто прислушивался, но отвечал нескладно и невпопад, видно, его мысли были далеко отсюда.

— Я бы сейчас с удовольствием потанцевала! — сказала Иза. — Но нет ни музыки, ни кавалера…

Приятное тепло пробежало по всему телу Луки, и он почувствовал, что весь обмяк. У него немного закружилась голова, он без всякой причины заулыбался как дурачок и поскреб в затылке. Потом взял бутылку и снова наполнил стаканы.

— Если бы Рубен не ушел, я бы с ним потанцевала… без музыки… Чтобы потанцевать, вовсе не обязательна музыка. Нет, конечно, приятнее, если музыка играет… Хочешь, Лука, потанцуем?

— Я не умею.

— Когда мы кончили школу, собрались в доме у моего одноклассника. У нас был выпускной вечер. Мы всю ночь танцевали… Столько, столько, столько… что на ногах уже не стояли… Я вдобавок опьянела… — Иза рассмеялась… — А потом меня выгнали.

— Почему?

— Ко мне прицепился отец моего товарища. Сначала потанцевал со мной, потом сел рядом и все норовил меня облапать, стал приставать, чтоб я вышла с ним на балкон. — Тут Иза опять рассмеялась, теперь уже совсем громко. — Я взяла и вылила ему на голову стакан вина. Его толстая супруга возмутилась и велела мне немедленно убираться. Я, конечно, убралась, но вечер был испорчен. А этот бедняга был вообще-то ничего себе, красивый мужчина… Говорят, он погиб на войне.

— Давайте выпьем за тех, кто погиб на войне! — провозгласил Андукапар. — Только учти, Лука, твоего отца я не включаю в число погибших. Гоги жив! Запомни мои слова! Итак, вечная память героям!

— О-о! — Это опять Иза.

Вместе со всеми и Лука осушил свой стакан. Он прекрасно понимал, что Андукапар утешал его и поэтому говорил, что не считает отца погибшим, но это обижало Луку: зачем его утешать, когда отец в самом деле жив! Дело в том, что Лука в душе не верил в смерть отца, не принял известие близко к сердцу. Возможно, эту веру внушила ему Богдана. Они часто по ночам оставались вдвоем в галерее у швейной машинки, и Богдана рассказывала ему разные истории о тех солдатах, которых считали погибшими и которые потом возвращались домой, словно восстав из мертвых.

— Я хочу танцевать! — вскричала Иза.

— Есть такая русская поговорка: «В доме повешенного о веревке не говорят», — улыбнулся Андукапар, — но ты находишься в доме у такого повешенного, где разговор о веревке никого не обижает.

— А что делать, если я хочу танцевать?

— Это уж я не знаю! Я сам огорчен, что Рубен ушел.

— Я тоже! — Иза опять налила себе вина. — Видно, в этом дворе он единственный мужчина, с которым можно потанцевать!

— Иза! — Богдана взяла ее за руку. — Как тебе не стыдно, Иза.

Иза не обратила на Богдану никакого внимания.

— Кто мог танцевать, сейчас на фронте, Родину защищает!

— Как ты можешь так говорить, Иза!

— Я не хочу войны! Я жить хочу! Я создана для жизни, для роскоши и неги. Ты думаешь, Богдана, я не знаю себе цены? У кого еще есть такие волосы, такие глаза, такие губы? — Иза встала. — Или такая грудь, такая талия, такие ноги. — Она отставила правую ногу и высоко подняла юбку.

— Успокойся, — сказала Богдана, — у тебя очень красивые ноги.

— Знаю!.. Но для чего они мне?!

— Все будет… Подожди немного — и дождешься своего часа.

— Когда же?

— Скоро.

Лицо у Изы пылало от выпитого вина.

— Давай, Лука, потанцуем!

Лука почему-то засмеялся.

— Чего ты смеешься?

— Не знаю… Мне смешно. — Лука осоловел от вина, и ему уже было все равно.

— Чуть не забыла! — вдруг вскричала Иза и на минуту умолкла. После паузы спросила: — А что за человек Датико Беришвили?

— Кто? — Андукапар, целовавший Богдане руку, поднял голову.

— Датико Беришвили.

— А почему ты спрашиваешь?

— Так просто.

— А все-таки?

Все насторожились.

— Он мне обещает счастливую жизнь.

— Но у него ведь есть жена!

— Несмотря на это, он мне обещает!

— А что ты сама думаешь, какой он может быть человек?

— Я ничего не думаю.

— Иза! — Богдана тоже встала и, обняв девушку за плечи, увела в глубь комнаты. — Постесняйся хотя бы ребенка! Стыдно!

— А разве я не была ребенком? Кто меня пощадил?!

— Ну и что в этом хорошего!

— Оставь меня в покое, я хочу танцевать! — Иза вырвалась из рук Богданы и начала плясать посреди комнаты. — Да здравствует веселье!.. Мне жарко! Я сниму платье!

— Иза!

— Иза!

В дверь осторожно постучали.

— Кто там?

— Это я, Ладо.

— Входите, дядя Ладо! — пригласил Андукапар.

— Твой дед пришел! — остановила Богдана продолжавшую кружиться в танце Изу.

Дверь отворилась, и в комнату вошел дядя Ладо, улыбнулся и снял шапку. В грубых больших руках он держал несколько букетиков цикламенов. Он подошел к Богдане и преподнес ей цветы, поцеловал ее, обнял Андукапара.

— Поздравляю вас, дорогие, будьте счастливы! — сказал дядя Ладо. — Я принес вам первые весенние цветы.

— Лука, налей дяде Ладо вина!

Лука уже был на ногах, достал чайный стакан из буфета и вылил в него остаток вина из бутылки. Дядя Ладо только протянул руку, чтобы взять стакан, как Иза неожиданно для всех кинулась к нему, обняла и начала умолять:

— Идем домой, дедушка, идем!.. Я больше не могу!

— Постой, детка… Дай мне благословить молодых!

— Нет, уйдем отсюда сейчас! — Иза проявляла непонятное нетерпение, плакала, топала ногой, торопила старика, как будто каждая минута имела решающее значение.

— Ладно, — спокойно ответил дядя Ладо, — если так, то пошли.

Оставшиеся безмолвно переглянулись. Потом Андукапар улыбнулся Богдане и глазами попросил ее сесть рядом с ним. В комнате воцарилась необычная тишина — гнетущая, отчужденная, и Лука понял, что пора уходить.

— Я пойду, — сказал Лука.

— Посидим немного… Ведь завтра воскресенье. — Богдана обняла Луку за плечи рукой, в которой держала цветы, подаренные дядей Ладо.

— Нет, я пойду спать.

В галерею из комнаты просачивался бледный свет. На столе стояла швейная машина. Там же в беспорядке валялись солдатские гимнастерки. Еще вчера Богдана сидела здесь до полуночи и строчила. Лука с болью подумал, что завтра она так же унесет эту машинку в комнату Андукапара, как сегодня унесла свою постель.

Страх пустоты и одиночества навис над ним. Он осторожно вошел в комнату, где спала тетя Нато, взял лампу и пошел к себе. У него кружилась голова и тошнота подступала к горлу. Он поставил лампу на комод, а сам сел на стул.

Богдана огоньком надежды жила в галерее, и Луке показалось, что он так же потерял эту надежду, как в тот злосчастный день потерял последнюю рубашку на берегу Куры. Чувствуя себя ограбленным, он сидел в своей комнате, охваченный страхом.

Лука не раздевался и не ложился спать, потому что боялся… Чего? Этого он и сам не знал.

Глава тринадцатая

— Почему ты не дал мне телеграмму? Что за неуважение, я не понимаю! — Это соизволил приехать почтенный Поликарпе, который откуда-то прослышал о болезни тети Нато и поспешил сюда, чтобы в трудную минуту быть рядом с «близкими». — Неужели ты не мог мне сообщить, что моя тетушка так тяжело больна, головастик несчастный!

Оскорбленный Лука стоял в углу. Ничего на свете не могло его обидеть так, как слова Поликарпе Гиркелидзе. Весь день Луке казалось, что у него и в самом деле огромная распухшая голова, которая не держится на плечах и падает. Все прохожие с удивлением на него глядят: ну и головастик!

Лука даже не вспомнил про почтенного Поликарпе, а если бы и вспомнил, то все равно не знал, куда посылать телеграмму и кому. Не спрашивать же у тети Нато, которая двух слов не могла сказать, как найти почтенного Поликарпе!