Зеленый френч вытащил из-за пазухи две литровые бутылки вина, поставил на ящик и удовлетворенно потер руки.

— Гляди-ка, деньгами разжился! — изумился Эзекиа и рассмеялся Зеленому френчу прямо в лицо. — На каком перекрестке христарадничал?

Чумдатуа криво улыбнулся и передвинулся к Эзекиа, высвобождая место вновь пришедшему.

Издевку Зеленый френч пропустил мимо ушей, давно притерпелся к насмешкам и подковыркам. Как у любого пьяницы, и у него деньги в кармане не водились. Он рыскал по духанам и бражничал на чужой счет, пристраиваясь то к одному столику, то к другому.

Зеленый френч поспешил сесть. Руки у него тряслись — не терпелось промочить горло. Выудив из большого кармана френча рюмку, он быстро наполнил ее.

— Да будет на вас благодать Мтацминды![5] — пробормотал он и выпил залпом, словно водку.

— У тебя, верно, и вторая рюмка найдется, — заметил Эзекиа. — Мы с дядей Григолом из одного стаканчика пьем.

— Почему не найдется! — Зеленый френч выразительно ухмыльнулся я достал из нагрудного кармана еще одну рюмку — точное подобие первой. — В духане Антона прихватил… про запас. Люди мы, понимаешь… Не люблю чужим пользоваться, из своей рюмки люблю пить.

— Языком трепать любишь, вот что! Болтаешь — не краснеешь, — не утерпел Эзекиа. — Всю жизнь из чужого стаканчика чужое вино хлещешь, с чего вдруг чужим стаканом брезгать стал? Чужеед? И нечего молча пить, дармоед, скажи слова, какие положено!

Осушив еще два стакана кряду, Зеленый френч пришел наконец в себя и примирительно заухмылялся.

— Да раскройте рты, как можно молчком пить, — ворчал Эзекиа. — Эдак рот паутиной покроется! Изукрасьте застолье словом!

Дядя Григол, чуть отвернувшись от сотрапезников, смотрел на заречную сторону, размышляя о своем: «Запропастился мельник, не дождусь, видать, пойду-ка домой, хоть пригляжу за щенятами».

А огромное деревянное колесо все вертелось и шлепало лопастями по воде, возмущая и освежая прохладными брызгами застойный воздух. Но эта веющая от воды прохлада была обманчивой, она давала отраду лишь в первые минуты, а потом становилась привычной, и жара донимала здесь не меньше, чем на шуабазарском майдане.

На той стороне реки кто-то сбегал по склону «Мадатовского островка». Спустившись к берегу, человек, направился к мосту. Там он остановился, скинул с себя одежду на гальку и, прыгнув в воду, поплыл к мельнице.

Зеленый френч быстро освоился за «столом», хотя и с самого начала не испытывал неловкости.

— Все на свете перевернулось и смешалось, — искренно, как на духу, поведал он, Эзекии. — Собаке хозяина не сыскать.

— Что с миром творят, нас про то не спрашивают, — осадил его Эзекиа.

— Все вверх тормашками полетело, — сетовал Зеленый френч.

— Для тебя-то что переменилось! При меньшевиках бездельничал и нынче без дела шатаешься, — хихикнул Эзекиа, кидая взгляд на Чумдатуа. — Англичане один френч тут оставили, и тот тебе достался!

— А прежде? — Зеленый френч, вызывающе уставился на Эзекиа. — До того, каким я был до того?!

— А до того — я тебя не помню… Да думаю, правителем Трапезундским царством ты и раньше не был.

Зеленый френч почему-то раскатисто захохотал и пропустил очередную рюмку. Он уже вошел во вкус и, разохотившись, опорожнял рюмку за рюмкой, бессмысленно пялясь по сторонам.

— Сколько лет таскаешь этот свой френч? — ехидно полюбопытствовал Эзекиа.

— Почем я знаю.

— Лет десять будет?

— Что вы, что вы! Четыре года: назад приобрел на Дезертирском базаре, у одного русского купил.

— Десять — нет, а лет семь — как пить дать, — уточнил Чумдатуа.

— Еще три накинь, — стоял на своем, Эзекиа.

— Несправедливо, господа, несправедливо! — патетически воскликнул Зеленый френч, снова наполняя рюмку. Каждая фраза служила ему поводом выпить.

— Не судите, да не судимы будете! — прозвучал неожиданно чей-то голос.

За перилами на настиле второй лодки стоял молодой человек, мокрый с головы до пят — прямо из воды. Он улыбался, ухватившись руками, за перила.

— А говорил, один тут будешь, — с упреком бросил он Зеленому френчу.

— Не шуми, Джелалэддин! Перед тобой культурные люди сидят, просвещенные!

— Тем более! Знал бы, другим путем явился… Одетым, обутым. — Парень перенес ноги через перила и стряхнул капли воды с лица и бритой головы.

Он был смуглый, высокий, худущий — кожа да кости. Узкое, болезненно-бескровное лицо его и голова иссечены были грубо зарубцевавшимися ранами. Не зная куда деть свои большие руки, парень машинально пытался упрятать их в карманы, забыв, что он без брюк. Потом прямо на себе отжал, как сумел, трусы и уселся на перилах, не пожелав присоединиться к застолью.

— На перилах он ладно примостился, твой дружок, да нам бы познакомиться не мешало, — заметил Эзекиа Зеленому френчу и обернулся к пришельцу. — Не порядок, парень, со стороны глядеть на наш стол.

— Человек этот, господа, весьма известная личность… — Захмелевший Зеленый френч настроен был на разговорный лад. — Но он — из другого мира… Из другого мира явился… Когда-то обозвали его Джелалэддином[6], и кличка эта, представьте, пристала к нему. Джелалэддин… почему, спрашивается? И почему меня Зеленым френчем называют? Только и слышишь — «Зеленый френч нализался», «Зеленый френч идет, прячьте вино», «Зеленый френч…». Почему, спрашиваю?!

— Потому что и зимой и летом в своем замусоленном френче таскаешься. Теперь не разобрать, понятно, какого он цвета, да люди-то, благослови их господь, запомнили, каким был френч поначалу. Люди знают, кого как прозвать!

— Он не разорял Грузии, за что же его Джелалэддином обозвали? — с наигранным простодушием вопросил Зеленый френч.

— Что сказал — откуда он?

— Из другого мира.

— Извините, — подал голос прибывший из другого мира. — Позвольте, сам объясню вам все… Если интересуетесь, конечно.

— Смолкни, Джелалэддин!

Джелалэддин беспрекословно подчинился. По всей видимости, ему было что поведать, но, вероятно, не хотелось перечить приятелю.

— Откуда он, говоришь? — запоздало поинтересовался и старый кожемяка.

— Оттуда, дескать! — ответил Эзекиа. — Из другого мира… Понял, дядя Григол?! А потому выпьем-ка за тебя! Жить тебе и здравствовать! Крепко по земле ступать, все напасти одолевать!

— Куда уж мне ступать да одолевать. — Старик улыбнулся, разводя руками. — Не видишь, на том свете меня заждались! Хватит, истоптал я землю.

— Погоди, дай мне свое молвить, тогда уж говори свое… Не пустые слова хочу сказать. Человек вроде тебя хороших слов достоин — тихий ты, работяга, простой, славный и сколько добра сеял — десятерым не сжать! А треклятая жизнь подливает да подливает тебе отравы. И все равно не уломала она тебя, не перешибла, крепко стоишь, дядя Григол! За тебя, за твою человечность, за добро, что ты творил! Слышишь, за добро!

— Нет никакого добра, — как бы про себя обронил Джелалэддин.

— Как это — нет?! — оторопел Эзекиа.

— А так вот. Нет — и все!

— Смолкни, Джелалэддин! — Зеленый френч выпил и снова налил себе.

— Будь по-твоему, мир давно бы погиб. — Эзекиа неловко рассмеялся. — Что ты, парень, разве не добро всему на свете начало?!

— Наоборот, дядюшка! Вы люди просвещенные, должны бы знать — именно зло положило начало роду человеческому: Адам и Ева так бы и сгнили в своем раю, кабы дьявол не ввел в искушение эту сударыню.

Наступило тягостное молчание.

Дядя Григол приподнял голову и внимательно всмотрелся в пришельца из другого мира, восседавшего на перилах и устремившего горестный взгляд в сторону Мухранского моста. Сразу было видно по нему — натерпелся он в жизни, настрадался.

— Добрый — один господь, и его, увы, нет, — с горечью добавил Джелалэддин.

— Что он мелет! — возмутился Эзекиа. — Слушай, эй, оттуда пришедший, думай, что говоришь, не богохульничай!