Вот и сравните теперь… Да, Колонный зал наверняка проще красить. К тому же его не надо перед покраской мыть. А здесь предстояло еще все эти сотни квадратных метров, увешанные черт-те чем и увитые, что лианами, сотнями труб, отдраить от липкого, маслянисто-крупитчатого налета.

— С-с-с-с, — протяжно свистнул сквозь зубы Коля Худовеков, смешно очертив головой все это сверху донизу, — да нам здесь с неделю сидеть, братишки.

— Я вам дам «с недевю»! — раздалось откуда-то сверху. И все трое, как по команде, задрали головы. С палубы в раскрытые машинные капы заглядывал стармех.

— Вячеслав Юрьевич, — вскричал Мотылек (так звали в машине практиканта-моториста), — а чего нам резиновых перчаток не дали?

— Я вам дам «с недевю», — повторил свое стармех. — Чтоб через три дня бвестево мне! Вы ж — комсомовьская бригада!

Он улыбался, похоже, каким-то своим мыслям. На круглом, кошачьем лице его сидели добрые и хитрые глаза, умевшие вот так уйти внутрь и одновременно по-хозяйски окидывать свою вотчину — машинное отделение. «Шкодный стармех», — весело подумал Витос. А как он смешно картавил!

— За недевю, комсомовьцы, я один бы все сдевав. День — он двинный, за сегодня помоете, а завтра и посвезавтра — цевых два дня вам — мавярам!

— Да ведь тут только одних ящиков и электромоторов — за три дня не выкрасить, — застрочил Коля со свистом.

— Ну и пувемет! — сказал стармех, и все дружно грохнули. Он посмеялся вместе со всеми и продолжал: — Ты погоди пуви пускать, узнай сначава, что девать надо. Эвектричество вас не касается — покрасят эвектрики. Там, — он ткнул пальцем вертикально вниз, — на пвитах все сдевают мотористы. Так что вам всего ничего оставось.

Он продолжал хитро улыбаться, как бы говоря: «Ну что, хороший я организатор, умею убеждать?»

— Вячеслав Юрьич! — снова возопил Мотылек. — Резиновые перчатки! Антинакипином ведь моем!

— Я бы тебе, говубь, вайковые дав, кабы у меня быво, — ласково сказал стармех, словно прося сочувствия: вот, мол, нищета в машине, а с меня требуют, войдите тоже в, мое положение.

— Хитрован он еще тот! — сказал Мотылек, когда стармех ушел.  — Все у него есть, я-то знаю — я в машинной кладовке недавно работал.

— Скажешь тоже, — вступился Витос за симпатичного ему стармеха. — Для чего ему «зажимать»? Что он, в резиновых перчатках на берегу в театр пойдет?

— Понима-а-ал, бы ты, — зло затянул Мотылек. — Он медные электроды на них выменяет. «Ченч» сделает на другой базе. Усек? Я-то знаю. А электроды — еще какой дефицит, ему за них на любом судне что хочешь дадут — и иглы к форсункам, и плунжерные пары, и какие захочешь прокладки. Усек?

— Ну ты, гусек, хватит тебе машинные байки рассказывать, — прервал диспут Коля. — Слыхал — три дня на все нам — малярам. Давай работать.

— Кончай «пуви» пускать! — огрызнулся Мотылек. И бригада весело взялась за дело: выпустил пузыри и едкую пену антинакипин, растворяясь в горячей воде, заширкали по копченым машинным переборкам капроновые щетки, первозданными белилами засветились первые отмытые квадратные метры. Работалось здесь хорошо: снизу, от дизеля, идет приятное тепло, а сверху, через раскрытые капы, падают волны свежего морского воздуха. До чего же он, оказывается, вкусный, подумал с удивлением Витос, а ведь там, на палубе, совсем этого не замечаешь, не ценишь.

Вольные пространства под капами, где могли разгуляться щетки, быстро кончились. Пришлось брать тряпки в руки, чтобы лавировать в переплетениях труб и кабелей, в узких коридорчиках между подвесными цистернами и бачками. Там особенно много скопилось грязи и пыли, круто замешенной на машинном масле. Похоже было, не один год в эти темные места не заглядывали ни тряпка, ни кисть.

Грязная вода каскадами сбегала из-под рук на переборке, оставляя широкие светлые борозды: антинакипин разъедал даже старую краску. Когда закапало и потекло на плиты, к ним наверх поднялся вахтенный моторист, или по-машинному мотыль.

— Эй, бригада, вы че не предупредили, что мыть начали? Нам же на плешь капает!

Он застелил края решеток брезентом, и с минуту смотрел, как орудуют ребята щетками и тряпками. Коля опустил свою подвеску ниже всех: он работал, как и говорил, проворней других. Моторист, встав на цыпочки, заглянул в его ведро.

— Это ж антинакипин!.. А я думал, мылом моете. Во даете, гвардейцы! А че ж без перчаток? Руки небось не у завснаба получили?

— Да-а, — заныл Мотылек, — дед не дает. Говорит, нету.

— Че ж ты, корешок, сразу к нам не спустился? Не-е, парень, так вы много не наработаете, — покачал головой мотыль, — так у вас к вечеру все руки язвами пойдут. Вы ж матросы, — обратился он к Коле с Витосом, — вот и сходили б к старпому — давай, мол, чиф, перчатки, мы ж твои кадры…

Коля спрыгнул с подвески, юркнул по трапу куда-то вниз. Мотылек вынул сигареты, царски щедрым жестом протянул Витосу:

— Кури, пока наш «бугор» бегает.

— Не курю, — отрезал Витос.

— Здоровье бережешь?

— Берегу.

Мотылек успел сделать всего две-три затяжки, как появился Коля, развел руками:

— Тю-тю, хлопчики. Эдуард Эдуардыч к деду послал. У него, говорит, есть точно, хорошо, говорит, попросите.

— Все понятно, — скорчил гримасу Мотылек. — Пошел я вниз.

Он съехал по релингам трапа. Витос, задумчиво глядя вслед ему, сказал:

— Я раньше тоже так катался, по школьным перилам, пока…

— А я и сейчас так катаюсь, — успел вставить Коля и улыбнулся.

— …пока один раз не располосовал обе ладони. — Он отер руки о штаны и стал разглядывать белые, уже разбухшие от едкого раствора ладони. — Кто-то повтыкал в перила обломки лезвия…

— Есть же такие подлецы! — выпалил Коля. — А деда возьми, чем он лучше? Тоже хорош, шельмец!..

— Лучше, — убежденно сказал Витос.

— Тем, что подсунул нам это, — Коля кивнул на ведро с раствором, — и перчаток не дает, да?

Перед внутренним взором Витоса возникла веселая кошачья физиономия деда, губы его, произносящие «ну и пувемет».

— А может, у него их и в помине нет, может, он давно их выменял на эти самые форсунки. Может, без них и двигатель бы «скис», и база бы стояла, и никто б ничего не заработал…

«Оттого, что в кузнице не было гвоздя», — мысленно добавил Витос.

Вчерашнее свидание подняло душу счастьем, и какие перчатки, какой антинакипин могли сейчас затмить этот солнечный свет!

— Может, может, — проворчал Коля и брезгливо взял в руки тряпку.

Они вдвоем успели вымыть изрядный кусок переборки, когда на третьих решетках появился наконец Мотылек. В руках у него была яркая консервная банка из-под ананасного сока, который на днях продавался в судовой лавке. В банке был солидол.

— Налетай, ребята! — сказал Мотылек, словно угощал всех соком, и сам первый поддел на палец кусок повидла-солидола. Коля с Витосом соскочили с подвесок и намазали себе кисти рук. Поверх натянули рыбацкие вязаные перчатки, и работа пошла веселее. Вначале еще перекидывались короткими репликами, шутками, а потом увлеклись и засопели в одиночку. Объединялись, лишь когда передвигали подвески.

Два часа прошли в работе незаметно. На перекур Мотылек предложил спуститься в машину. Стащили с рук набрякшие солидолом и отбеленные раствором перчатки, соскользнули по двум крутым трапам и очутились в грохочущем машинном мире.

Наверху куда тише. А здесь грохот окружает тебя со всех сторон — с уханьем бомбит сверху, из гигантских цилиндров главного дизеля, двигатели-вспомогачи обстреливают с флангов, хищно чавкают отовсюду бесчисленные клапана и насосы, В этом бешеном грохоте, чиханье и чавканье нет ничего не только человеческого, но и звериного. Тигриный рык, леденящий душу, по свидетельству охотников, здесь наверняка показался бы им приветом из живого, милого сердцу мира природы.

Сложный машинный мир. В нем попросту глохнешь, думает Витос, невольно тряхнув головой. А молодой здоровяк механик, тронув за локоть моториста, показывает пальцем на очумелых матросов, что-то кричит прямо в ухо мотористу, и оба, довольные, улыбаются. Внезапный трезвон прерывает машинную идиллию, пронзает даже грохот. Механик бросается прямо на Витоса, толкает его плечом и хватает какую-то ручку над головой. Насмерть перепуганный Витос отпрыгивает в сторону и круглыми глазами следит за его действиями: поворот ручки прекращает звон, стрелки машинного телеграфа, так напугавшего парня, сходятся на надписи «стоп». Механик уже стоит у подножия главного двигателя и снова улыбается. Раз — и он одним движением укрощает ревущую стальную громаду. Что-то где-то оглушающе шипит, всхлипывает, всхрапывает и, наконец, угомоняется, смолкает. Треск вспомогачей кажется теперь игрушечным. Можно и оглядеться.