Мэвэт нахмурился. Мгновение помолчав, он ответил:

— Сейчас приду. За Аймынэ ругаться явился Чымнэ.

Отпустив теленка, Мэвэт пошел к ярангам.

Многолетней была вражда между Мэвэтом и Чымнэ.

Когда-то, еще до организации колхоза, Мэвэт добрых два десятка лет батрачил у Чымнэ. Хорошим пастухом был Мэвэт. Никто лучше его в стаде Чымнэ не понимал оленей; никто лучше его не мог выбрать пастбищ, найти защищенные от ветров места для отела. Дорожил своим пастухом Чымнэ, не позволял себе грубостей с ним, как с другими батраками.

Но слишком непокорным, своенравным был характер у Мэвэта. Все чаще и чаще заступался он за батраков, над которыми издевался Чымнэ, все чаще открыто высказывал свою ненависть к хозяину.

Возненавидел Чымнэ пастуха, стал грозить, что прогонит, как собаку.

Но тут пришло такое время, когда Мэвэт и сам ушел от Чымнэ. Он первым вступил в товарищество, первым со всей страстью человека, нашедшего, наконец, справедливость, взялся за укрепление товарищества, а затем уже и колхоза. С тех пор вражда между Мэвэтом и Чымнэ стала еще ожесточеннее. А потом вышло так, что сестра жены Чымнэ, Аймынэ, полюбила Тымнэро, сына Мэвэта, и уже несколько раз делала попытку порвать со своей семьей, уйти к Тымнэро.

Чымнэ важно сидел на белой оленьей шкуре, которую постелила ему жена Мэвэта. Приземистый, с широким, скуластым лицом, изъеденным оспой, на котором затерялась крохотная красная пуговка носа, казался он грузным, медлительным, мрачным.

Жена Мэвэта поставила перед мужем и гостем на фанерной дощечке фарфоровые блюдца, наполнила их чаем. Чымнэ с шумом отхлебнул несколько глотков и, наконец, спросил:

— Где Аймынэ? Зачем ты и твой сын украли ее из моего стойбища?

— Разве я и мой сын бывали этим летом в твоем стойбище? — не спеша отозвался Мэвэт. — Как мы могли украсть что-нибудь из твоего стойбища, если ни я, ни сын мой ни одной ногой туда не ступали? — Помолчав, Мэвэт строго добавил: — Ты хорошо знаешь, Чымнэ, что Аймынэ сама к нашему сыну пришла.

Чымнэ с раздражением отодвинул от себя блюдце и, не глядя на Мэвэта, сказал:

— Не забывай обычай наш: ни девушка, ни парень не могут стать товарищами по очагу без сговора их родителей или родственников.

— Сейчас многие люди стали так думать: плохой обычай словно камень на тропе. Если камень такой ноги людям сбивает, его в сторону отбрасывают, — ответил Мэвэт.

Чымнэ медленно, по-бычьи повернул голову, глянул прямо в глаза бригадиру.

— Скажи, какой наш обычай камнем лежит?

— А хотя бы вот этот — детей женить только по сговору родителей или родственников. Разве много хорошего в том, что, по обычаю этому когда-то тебя женили на маленькой девочке Ровтынэ? Жена твоя еще только молодой женщиной становилась, а тебя уже стариком все считали. Я-то хорошо знаю, как ненавидела она тебя, да и сейчас ненавидит, наверное.

Этого Чымнэ уже не мог вынести. Он быстро вскочил на ноги, хотел резко ответить, но тут в ярангу вошли Гэмаль и Айгинто.

Жена Мэвэта засуетилась, вытаскивая из-за полога белые шкуры, чтобы усадить гостей. Когда Гэмаль и Айгинто уселись, Чымнэ нерешительно переступил с ноги на ногу и тоже уселся. Выйти так просто на улицу, не поговорив с гостями, значило бы откровенно показать свею враждебность. Чымнэ на это не решился.

— Слыхал я, что ты, Гэмаль, в наш колхоз совсем приехал. Верно ли говорят люди? — спросил Мэвэт, протягивая почетным гостям раскуренную трубку.

— Да. Люди говорят правду, — подтвердил Гэмаль. В это время в ярангу вошла Аймынэ, а за нею пастух Чымнэ, Кувлюк.

— Вот, хотел привести, как ты говорил, на аркане, да она сама пошла, — ослепленный яростью, сказал Кувлюк.

Чымнэ глянул ему в глаза, и пастух осекся, заметив Гэмаля и Айгинто.

Высокий, костлявый, уже не молодой, Кувлюк безвольно опустил плечи, потоптался на месте, не зная, что ему делать дальше. Длинное лицо его, с узкими бегающими глазами, было красным, потным. Тонкие, застывшие в усмешке губы, длинный нос и острый подбородок придавали его лицу что-то лисье.

Не меньше была смущена и Аймынэ. Шла она сюда с твердой решимостью заявить Чымнэ, что никуда из стойбища Мэвэта не уйдет, что не может больше жить без Тымнэро. Но вот в яранге оказались посторонние люди — да еще какие люди! Сам председатель колхоза Айгинто и парторг Гэмаль. «А может, это и лучше, вот взять и сказать прямо при них!» — мелькнуло в голове девушки. Но во рту Аймынэ пересохло, и она не могла вымолвить ни слова. Смуглое, миловидное лицо ее, с ярко-черными в длинном разрезе глазами, казалось настолько смущенным, что Гэмаль не выдержал и, наконец, нарушил тягостное молчание.

— Наверное, у вас что-то случилось? Если я и Айгинто мешаем вам, тогда мы после придем, желанными гостями придем.

— Вы и сейчас желанные гости. Вы должны знать, что у нас случилось, — спокойно ответил Мэвэт.

Чымнэ еще раз пронзительно глянул на Кувлюка. Пастух съежился и присел на корточки возле входа в ярангу.

Гэмаль незаметно толкнул Айгинто, он приготовился слушать. Мэвэт спокойно рассказал то, что и Гэмалю, и Айгинто было уже давно известно.

— Вот я и говорю Чымнэ, сейчас нельзя, как собаками, женщинами распоряжаться; советский закон не позволяет такое делать. Как решит Аймынэ, так пусть и будет. Правильно ли говорю я?

Гэмаль глянул на Аймынэ, в глазах которой навертывались слезы, и сказал:

— Да. Ты говоришь правильно. Пусть Аймынэ сама решает, это ее дело. Уже не один год по новому закону люди наши живут. Чымнэ должен знать это.

Взволнованная необычайным происшествием, Аймынэ, не сдержав слез, закрыла лицо руками.

— Да. Пусть сама Аймынэ решает, — вступил в разговор и Айгинто. — Она об этом нам скажет. Только не сейчас, а потом, когда походит по улице, хорошо подумает…

Аймынэ повернулась и быстро вышла из яранги.

«И скажу, скажу все, что собиралась сказать… Все равно с Тымнэро останусь», — думала она, вытирая ладонью глаза.

Аймынэ с трудом подавила волнение и, полная решимости, направилась в ярангу Мэвэта. Но в это время увидела сестру, вышедшую из соседней яранги.

«Как, Ровтынэ тоже здесь!» — пронеслось в ее голове.

Маленькая женщина в широком кэркэре[12], с худым лицом, протянула в сторону девушки тонкие, чуть дрожащие руки. В глазах ее, скорбных, умоляющих, дрожали слезы. Аймынэ без слов поняла ее. Жалость к сестре горячей волной захлестнула ее. Растерянная, подавленная девушка в нерешительности стояла на месте.

— Идем, идем домой, Аймынэ! — услыхала она тихий, полный страдания голос сестры. — Идем, если ты не хочешь, чтобы тоска, как голодный волк, съела мою грудь. Идем домой, если не хочешь, чтобы я с молодой луной ушла к верхним людям.

Слезы снова затуманили взор Аймынэ. Она схватила протянутую руку сестры и покорно пошла за ней, судорожно вздрагивая плечами.

— Вон, посмотрите! — вдруг вскинул руку Чымнэ. — Аймынэ с сестрой домой пошла. Теперь всем ясно, как она решила. Идем, Кувлюк.

— Хорошо. Скоро мы побываем в твоем стойбище. Аймынэ нам скажет, как она думает поступить, — немного запальчиво ответил Айгинто.

— Да, конечно, мы с ней поговорим. Она должна сама все обдумать, — подтвердил Гэмаль.

Чымнэ и Кувлюк поспешили выйти из яранги.

— Ничего, если Аймынэ действительно хочет к Тымнэро уйти, она уйдет к нему. Мы ей поможем, — сказал Гэмаль, ободряюще поглядывая то на Мэвэта, то на его жену.

— Как волк живет сейчас среди людей Чымнэ… Все назад смотрит, — мрачно отозвался Мэвэт и, тяжело вздохнув, обратился к жене. — Что ж ты сидишь, старуха. Чай нам нужен, теперь можно чаю попить как следует.

После чаю Гэмаль и Айгинто с бригадиром пошли к оленям. Скоро к ним присоединились все пастухи бригады Мэвэта. Позже всех подошел Тымнэро. Мрачный, молчаливый, он стоял чуть в стороне, безучастно прислушиваясь к словам отца, объяснявшего положение дел в своей бригаде. Гибкий, широкий в плечах, в ловко пригнанной легкой летней кухлянке, он был похож на отца. Такая же упрямая посадка головы, такие же подвижные, с твердым блеском глаза, такая же прическа, только, кроме жесткого венчика, у Тымнэро из-за ушей сползали на шею две маленьких косички.