— Правильно Воопка ругал бригадира, — степенно попыхивал он огромной деревянной трубкой, к концу которой был подвешен кожаный мешочек с табаком, железная коробка со спичками и железный коготь для выскабливания трубки. — Справедливость любить надо, — продолжал он с видом мудреца. — Человек без справедливости все равно что человек без сердца — холодный человек. А вот кто справедлив, тот через горы и реки других людей согреть может своим сердцем горячим.

Изменив своей обычной степенности, Ятто юркнул из полога и вскоре вернулся с аккуратным фанерным ящичком в руках.

— Вот, посмотрите сюда, — пригласил он гостей торопливо отгибая гвозди, чтобы открыть верхнюю крышку ящичка. — Здесь мои амулеты, хранители моего очага. Помнишь, Айгинто, как отобрал их у меня начальник Караулин. Тревожно, очень тревожно было у меня на сердце тогда, До этого, сказать правду, я о них почти и не думал, как будто и не было их у меня. Покормлю кое-когда на большом празднике жертвенной кровью оленя, вот и все. А как унес их от меня Караулин, так беспокойство в меня вселилось. Спать не могу, есть не могу, несчастья жду. Как же это, думаю, без хранителей очага жить? Кто злых духов прогонит? Кто от злого начала убережет? Худеть стал. Всего бояться стал. Гости мою ярангу как заразную обходили… А старуха моя даже заболела… Но вот добрый, справедливый человек спас меня…

Ятто помолчал, осторожно извлекая из ящичка закопченных деревянных идолов, отдаленно напоминавших человеческие фигуры, связки рогулек, тронутых временем, связки звериных клыков, птичьих клювов.

— Добрый, справедливый человек спас меня, — продолжал Ятто. — Секретарь Ковалев, вот кто спас меня. Это он отобрал амулеты мои у Караулина, вот в этот ящичек спрятал и мне назад прислал. С тех пор успокоился я, старуха болеть перестала и гости ко мне снова ездят…

Из приподнятого чоыргына показалась голова мальчика лет девяти. Любопытные черные глазенки его уставились на гостей. По лицу Ятто мелькнула тень беспокойства. Он строго нахмурился и махнул рукой, как бы приказывая — исчезни! Мальчик в одно мгновение скрылся. Гэмаль и Айгинто переглянулись.

— Так это твой внук Оро! — воскликнул председатель. — Вот хорошо, что я его увидел: учительница просила меня сказать тебе, чтобы ты в этом году его обязательно привел в школу.

Лицо Ятто болезненно поморщилось.

— А может, еще годик… дома побудет. Сирота он… Мать и отец при горном обвале погибли…

— Знаю, знаю, ты же об этом уже много раз говорил, — улыбнулся Айгинто. — Смотри, перерастет мальчик… Ему уже девять лет, а он не в школе.

— Люблю сильно его… Как на целую зиму отпущу? Умру от тоски, да и она вот тоже, — Ятто кивнул головой в сторону жены.

— Любишь? — переспросил Гэмаль. — А не выйдет так, что потом внук сильно обижаться на тебя будет? Все товарищи его учатся, а он…

Ятто замахал руками, как бы умоляя: не надо, не надо об этом.

— Он и так уже замучил меня: отпусти да отпусти в школу…

— Вот видишь! — воскликнул Гэмаль.

— Давай еще чаю попьем, — промолвил старик, а сам подумал о внуке: «Не послушался, заглянул в полог! Просил же на глаза не показываться… Ай-я-яй, не жалеет, совсем не жалеет деда».

Наутро, когда Гэмаль и Айгинто отправились в бригаду Мэвэта, Ятто долго провожал их, просил передать секретарю Ковалеву большое спасибо.

— А когда внука в школу приведешь? — спросил Гэмаль, пытаясь заглянуть в глаза старику.

— Всю ночь не спал, — вздохнул Ятто. — Плакал даже… как женщина… Приведу… Приведу… Сильно просится мальчик.

Постояв немного, Ятто повернулся и пошел к своему стойбищу. Гэмаль долго провожал его теплым взглядом.

— Вот как в жизни бывает, — наконец задумчиво произнес он. — Внука к солнцу зовут, а дед… страдает, мучается… Постарел, быть может, на целый год за ночь.

— А я о Караулине думаю, — отозвался Айгинто, — совсем непонимающий человек! Заставил старика днем и ночью помнить своих болванчиков. Вот как получается!..

— Бестолково, совсем бестолково получается, — задумчиво отозвался Гэмаль. И тут же заговорил о другом: — Кумчу на пастбище жаловался, плохое говорит. Давай-ка с тобой собственными глазами посмотрим.

Утро разгоралось. Из-за синих зубцов Анадырского хребта взошло солнце. То там, то здесь от озера к озеру пролетали стаи уток. Чисто из-под самых ног с шумом выпархивали куропатки.

Гэмаль и Айгинто, изучая пастбища, то отходили друг от друга на километр, на два, то снова сходились.

Тундра, уже прихваченная кое-где огненными красками осени, была еще в расцвете. Трава на кочках густая, зеленая. Между кочками блестели узорчатые лапки ягеля. Там, где кочек не было, тундра от ягеля казалась пятнистой, с серебристым отливом. По пути то и дело попадались небольшие озера, заросшие по берегам осокой и багульником, с резким одуряющим запахом. Нередко виднелись кусты голубики, карликовой березы; встречались места, густо усыпанные белыми грибами — боровиками; мясистые шляпки их тускло светились гладкой, словно лакированной поверхностью.

По кочкам итти было трудно. Гэмаль и Айгинто выбирали места, густо заросшие мхами. Фиолетовые, синие, темно-красные подушки их были мягкими, нежными, как бархат.

— Как видишь, пастбище здесь не такое уж плохое, — заключил Гэмаль и тут же добавил: — Сколько озер в нашей тундре! В некоторых районах Чукотки стали уже осушать озера, а на их местах травы сеять. Вот бы у нас такое начать, сколько бы пастбищ добавилось!

— Кумчу и старые не может использовать как следует, — вздохнул Айгинто. — Вот хотя бы так, как в бригаде Мэвэта. Хорошо бережет свои пастбища Мэвэт, настоящий он бригадир.

14

Стойбище оленеводческой бригады Мэвэта было расположено на берегу лагуны. Стадо, жадно набросившись на зеленое пастбище, темной тучей широко разбрелось по прибрежной тундре.

С арканом, приготовленным для броска, Мэвэт бродил по стаду, присматривался к оленям.

Высокий, чуть сутулый, он шагал вкрадчиво и бесшумно, обутый в легкие летние торбаза из оленьей замши. На нем были такие же легкие замшевые штаны и бесшерстая кухлянка, выкрашенная в ярко-красный цвет коры полярного дерева вирувир.

Крупное скуластое лицо Мэвэта было озабочено, внимательно. На морщинистый лоб его спускался венчик черных волос, обрамлявший бугристую, неровно постриженную голову. Чуть повыше венчика виднелся засаленный ремешок с двумя красными бусинами.

Олени косили свои настороженные темно-фиолетовые глаза на аркан в руках Мэвэта, отходили в сторону.

«Вот того пээчвака[9], с белыми пятнами на коленях, клеймом означить надо, — размышлял Мэвэт, осматривая крупного теленка, норовившего тоненькими рожками ударить важенку[10]. — Однако хороший тыркилин[11] будет. Присмотреться надо».

Рассердившись, важенка больно ударила теленка рогами, и тот, отступив, вдруг набросился на вторую важенку.

«Ай, сердитый какой, без драки жить не может!» — улыбнулся Мэвэт, не отрывая глаз от приглянувшегося теленка. А когда теленок, быстро выщипав траву на завоеванном у важенки месте, не задумываясь набродился на огромного быка, Мэвэт рассмеялся и вдруг ловко заарканил своего нового любимца. Теленок тревожно хоркнул, встал на дыбы, метнулся в сторону. Вытаращенные от испуга глаза его налились кровью. Мэвэт подтащил к себе мечущегося теленка, повалил на землю.

— А ну-ка ближе на тебя посмотрю, — приговаривал он, ощупывая спину, шею, ноги теленка, заглядывая ему в зубы. — Сильная шея, ноги сильные, а грудь, грудь какая!

Услыхав позади себя чьи-то быстрые шаги, Мэвэт повернулся и увидел пастуха Раале. Лицо Раале, с узенькими глазами, с черным пушком над верхней губой, было тревожным.

— Там к тебе Чымнэ пришел. Злой очень. С тобой и с Тымнэро говорить хочет, — быстро сказал он, вытирая накомарником потную шею.