Даже самые недалекие кумушки, слушая Эшебиби, усомнились.

— Ездить на любовное свидание за сто километров по пескам и бездорожью? Тут что-то не то…

— А почему же она оказалась на пожаре? — брызгая слюной, доказывала Эшебиби. — Сам майор из пожарной охраны видел, как она стояла у горящей вышки, бледная как смерть. Видно, чувствовала свою вину…

Этот довод показался неопровержимым, и сплетня вскачь понеслась по городу.

Оживился и Тихомиров, усмотревший в пожаре на Сазаклы лишнее подтверждение своего научного авторитета. Он стал каждый день появляться в конторе бурения, ловил в коридорах работников, собирал вокруг себя целую толпу и разглагольствовал.

— Разве я не говорил? Разве я скрывал свое мнение? Разве я не выступал против этого не только среди геологов и в Объединении, но и в самом совнархозе? Теперь пойдут авария за аварией. Не слишком ли дорогая цена? Думается, ученое звание мне присвоили не по блату. И как обидно сознавать, что директор нашего института, как ни высоко он ценит мое знание геологии, не сказал ни слова в защиту моих доводов. Если бы он вовремя, опираясь на свой высокий авторитет, поддержал меня, вопрос был бы решен иначе, и сегодня мы не стояли бы перед лицом этой катастрофы. Тогда никто не посчитался бы с пустопорожней болтовней Сулейманова, который не видит дальше своего носа. Все-таки поражает удивительная доверчивость в наших руководящих кругах! Ну хорошо, будь я один против Сулейманова, еще можно было бы усомниться. Но моей точки зрения придерживался и Аннатувак Човдуров! Человек, для которого тектоническое строение земли не сложнее рисунка шахматной доски, который современную технику приводит в движение с такой же легкостью, как шахматные фигуры! Не посчитаться с мнением такого специалиста! И вот мы теперь видим, к чему привела эта затея!

И так как пожар действительно произошел, а мрачные предсказания начальника и Тихомирова давно были известны всей конторе, то находилось немало поклонников удивительной прозорливости ученого.

В эти дни нелегко пришлось и Дурдыеву. Он не сумел извлечь для себя никакой пользы из случившейся беды. Он лежал у источника и не мог напиться. Казалось бы, обстоятельства сложились как нельзя лучше. Его заклятый враг Тойджан Атаджанов — виновник аварии, как говорится, человек подмоченный. Пусть геологи спорят о тектоническом строении земли, пусть Тихомиров интригует против Сулейманова, но факт остается фактом: когда случился пожар, на вахте был Атаджанов.

Чутье интригана и склочника подсказывало Дурдыеву, что теперь у Аннатувака есть все основания смешать бурильщика с грязью. Да и самому Атаджанову сейчас не до того, чтобы сводить какие-то счеты с Ханыком. Как будто сама судьба позаботилась повергнуть в прах врага. Так надо же было именно теперь этой проклятой Зулейхе написать в партком! Ханык узнал о письме от старого приятеля, приехавшего в Небит-Даг из аула. Пройдет несколько дней, утихнет история с пожаром, и, конечно, партком займется разбором его персонального дела. Что же, снова начинать подрывную работу? Доказывать, что Зулейха живет с пастухом? А в парткоме будут расследовать обстоятельно, запросят характеристику из колхоза, а колхоз, дело известное, — горой за брошенную мать семейства… Ханык метался, как суслик в свете фар на дороге, и не мог найти выхода.

В городе каждый по-своему переживал событие в Сазаклы. Аннатувак Човдуров держался замкнуто и сдержанно. Случилось то, что он предсказывал. Мог ли он в чем-нибудь упрекнуть себя? Совесть была чиста. Сколько раз ездил в Сазаклы, отрывая время от освоенных площадей, сколько схваток провел со снабженцами, задерживающими обеспечение сомнительного месторождения, сколько бесед со старыми мастерами, недостаточно подготовленными для работы на таком сложном участке, сколько бессонных ночей, наконец! Об этом знает только он сам да Тамара: не раз она будила его, когда кошмары заставляли кричать по ночам. Все снилось. И фонтаны, и грифоны, и пожары… А разбудят — вся ночь насмарку. Сон больше не приходит, и только следишь, как черное небо за окном светлеет, делается серым, зеленоватым, синим… Нет, его совесть была чиста.

Сейчас по предложению Сафронова в Сазаклы работали две комиссии из геологов и инженеров: одна проверяла состояние буровой и возможности восстановления, другая — причины аварии. Надо было изучить работу буровой за несколько дней до происшествия: собрать показания приборов, просмотреть лабораторные записи. Сафронов понимал, что, если не проделать это быстро, ответственность за пожар ляжет на мастера и бурильщика; не сомневался и в том, что Човдуров не упустит возможности снять с работы Атаджанова. Аннатувак в свою очередь догадывался о причинах поспешности Сафронова.

Удивляло Човдурова и спокойствие главного геолога. Сулейманов от души радовался, что комиссия выясняет причины аварии, хотя выводы могли задеть и его самого. Главного геолога могли обвинить и в том, что он поверхностно изучил тектоническую структуру участка, неправильно составил геолого-техническую карту. Но Сулейманов, по-видимому, нисколько не боялся. Он говорил: бурение потому и называется разведочным, что район еще досконально не изучен.

Аннатувак сам как следует не сознавал, какая странная перемена произошла с ним за последние полтора месяца. Он перестал считать и Сулейманова своим принципиальным противником, соединил его в своем представлении с руководителями совнархоза, чьему приказу должен был безоговорочно подчиниться. У него пропал интерес к полемике с главным геологом, и с тем большей непримиримостью он относился сейчас к Атаджанову.

Ему казалось, что он рассуждает логично. Одно дело его взгляд на Сазаклы, как на бесплодную и дорогостоящую затею, другое — конкретный виновник пожара.

Аннатувак не сомневался, что виноват бурильщик. Был убежден, что выводы комиссии совпадут с его мнением. Как же может быть иначе? С того дня, как начались работы в Сазаклы, он ждал аварии и всегда был уверен, что виновником будущей беды станет Атаджанов. Не привлечь его к ответственности — значит вредить делу. Изучение показаний приборов, сверка лабораторных записей — дело кропотливое и затяжное, как бы там Сафронов ни торопил комиссию. И, не советуясь ни с кем, Човдуров написал письмо прокурору, предлагая привлечь Атаджанова к ответственности за аварию. Правда, сердце несколько щемило оттого, что Таган неизбежно окажется под судом, как мастер, недостаточно контролировавший работу своего бурильщика. Но другого выхода не было. Тюрьма старику не угрожает, так пусть подумает, с каким проходимцем связывает свою судьбу и жизнь дочери! Пусть припомнит добрый сыновний совет… Кроме того, суд заставит и остальных работать осторожнее. Зло надо искоренять в самом начале.

Снедаемый зудом самоутверждения, Тихомиров написал в совнархоз докладную записку, в которой снова доказывал необходимость прекращения работ в Сазаклы. У подъезда почты он встретил Тагана и, положив ему руку на плечо, сказал с видом пророка:

— Мастер, ты ни в чем не виноват. Корень зла — Сулейманов, указавший ложный путь!

Тут же ему пришло в голову ознакомить бурильщиков со своим посланием, и он направился в контору.

В этот час в кабинет Човдурова пришел Сулейманов, узнавший, что дело Атаджанова передано прокурору.

— Я услышал неприятную новость, Аннатувак Таганович! Это правда?

Човдуров понял с полуслова и ответил, спокойно улыбаясь:

— Дыма без огня не бывает, как мы только что убедились в Сазаклы.

— Это неправильная мера!

Теперь улыбка Аннатувака сделалась едкой.

— Я как будто не собирался советоваться с вами по этому поводу.

— И все-таки считаю своим долгом вмешаться.

— Вот как?

— Вот так. Конечно, я понимаю, что вы тяжело переживаете последствия пожара…

— Если понимаете…

— Потерпите немного, дайте досказать. Как вы можете догадаться, меня пожар тоже не радует. Хотя не считаю, что буровая для нас пропала. Но это второй вопрос…

— А первый?

— Я не верю, что Атаджанов — виновник аварии.