Время было отправляться на разнарядку, где он увидит Ольгу.
Глава шестая
Пойдешь — не вернешься…
Если не считать упражнений с лопатой и граблями в воскресное утро в своем саду, лучше всего отдыхал душой Андрей Николаевич Сафронов в часы закрытых собеседований, которые до недавнего времени Аннатувак Човдуров каждый день устраивал в своем кабинете. Секретаря в приемной просили считать дверь запертой на ключ, усаживались поудобнее, закуривали и начинали деловой разговор по всему фронту буровых работ — разговор без повестки. Их всегда было трое: начальник конторы Човдуров, главный геолог конторы Сулейманов и главный инженер Сафронов.
Човдуров усаживался в кресло за своим столом. Аннатуваку Тагановичу еще нет сорока — он намного моложе своих сотоварищей по руководству. Позади него на стене — текинский ковер, подарок ЦК профсоюза нефтяников. На ковре висит портрет Ленина в бронзовой раме. Аннатувак любит почетное место и располагается на нем по-председательски непринужденно в своем полурасстегнутом кителе с орденскими ленточками на груди. Даже когда он сидит за столом, чувствуется, какой он высокий и стройный. А до недавнего времени он к тому же умел внимательно слушать собеседников, смеялся, услышав что-нибудь веселое, и, когда смеялся, красиво откидывал рукой со лба черные как смоль волосы. Таким он бывал в хорошем настроении.
У главного геолога — свое привычное место: кожаное кресло недалеко от сейфа. Маленький, тщательно одетый, почти изысканный в манерах азербайджанец Султан Рустамович проходил в угол и погружался в глубокое кресло, как в ванну, так что оставалась видна лишь голова. Когда он шутил, то поглаживал указательным пальцем седые усики под чуть горбатым носом.
Богатырь Сафронов не любил сидеть на месте. Густогривый, уже седеющий инженер со здоровым, красно-коричневым загаром расхаживал по обе стороны длинного стола заседаний. Высказываясь, он часто стоял у окна, глядя на площадь Свободы, по которой вечно бегут машины, идут пешеходы. Он всех знает — более четверти века проработал в Небит-Даге.
Так, прежде чем начать самостоятельные занятия и разъезды по буровым, руководители конторы легко и дружно, без потери времени, без ненужного утомления вырабатывали свое согласованное мнение по всем текущим вопросам. Аннатувак Човдуров принимал решение только после такого совета. И умный, опытный инженер Андрей Николаевич любил этот порядок руководства, как любил порядок и в своем саду, где он сам по канавкам в свой срок пускал воду, чтобы она растекалась назначенной долей к каждому деревцу, к каждому кустику, к каждому виноградному корню…
Так было до недавнего времени.
А с год назад чаще стали спорить, не соглашаться друг с другом в часы закрытых собеседований. Появился оттенок недоброжелательства, особенно между Човдуровым и Сулеймановым. Уже не раз Андрей Николаевич с трудом разводил по своим местам товарищей, когда обидчивый нрав молодого начальника конторы вдруг сталкивался с неожиданной строптивостью геолога, более старшего и по возрасту и по стажу. Не раз он своей богатырской грудью полушутливо-полусерьезно заслонял маленького Султана Рустамовича от наскоков Човдурова. И все чаще в приемной секретарь на вопрос какого-нибудь забежавшего техника: «Можно ли пройти к Човдурову?» — отвечал с кислой улыбкой:
— Нельзя, дорогой, идет лирический разговор…
И в самом деле, из-за плотно притворенной двери кабинета глухо доносился знакомый всем бурильщикам трехголосый гомон.
Мир был нарушен всерьез, конфликт разрастался, причин, как всегда, нашлось множество. Сафронов считал, что главная из них — нетерпимость Човдурова. Сулейманов намекал на какие-то интриги некоторых лиц из филиала научно-исследовательского института. Човдуров не искал причин: он с грубой прямотой раз и навсегда объявил, что считает врагом конторы бурения и, следовательно, своим личным врагом всякого, кто будет настаивать на продолжении неудачной разведки нефти в дальнем районе Сазаклы.
На беду, таким человеком оказался маленький, изящный, но упорный, как саксаул, Султан Рустамович.
Тщетно было бы искать на самой подробной карте Западно-Туркменской пустыни населенный пункт под названием Сазаклы. Между тем уже несколько лет в Сазаклы ездили из Небит-Дага в длительные командировки, самолеты везли из Небит-Дага в Сазаклы почту и газеты, в небит-дагских квартирах спорили, скоро ли разрешат жить в Сазаклы семьям и будет ли там школа.
История поисков нефти в Сазаклы началась не сегодня.
Уже восемь лет назад геофизики установили благоприятную для скопления нефти структуру в труднодоступной местности, в ста километрах от сравнительно обжитых районов Небит-Дага. Геологические партии устремились в пустыню. Затем начали бурить.
Так поработали год, два. И бросили как раз тогда, когда уже почти дошли до предполагаемой залежи нефти. Никто из руководителей Объединения и тем более из министерства не отважился решить, что пришло время делать серьезные капиталовложения в новый район — тянуть дорогу в пустыню, строить в зыбучих песках жилье, механические мастерские, склады, домик передвижной электростанции, наконец, искать в песках источники водоснабжения, потому что без питьевой и технической воды что же там делать?
А через год работы все-таки возобновились.
Дважды побывал Сулейманов за это время со своей документацией в Москве и совершил несчетное множество поездок в Ашхабад. Со всей страстью одержимого человека он сумел обосновать необходимость заложения глубоких скважин. Временный «четырехдюймовый» водопровод кое-как потянули от челекенской магистрали прямо по барханам. Перевозка буровых на тракторах оказалась равносильна подвигу, о котором не пишут в газетах лишь потому, что ни трактористы, ни газетчики еще не догадались, что это подвиг. Никогда бурильщикам не приходилось так солоно в буквальном смысле слова. Воду везли вслед за людьми в цистернах. Увязая в песках, гусеничные тракторы потащили все тяжелое оборудование буровых. Летом раскаленные барханы были труднопроходимы в дневные часы. Осенью в распутицу раскисали такыры, вспухали солончаки. Водители, измучась, бросали машины и прибредали чуть живые. Геологи и бурильщики ютились в черных кибитках, в палатках или камышитовых лачугах, питались консервами и сухарями, хлеб иногда приходил с оказией из Небит-Дага, но был он черствый, пропахший керосином. Больных отправляли на самолетах…
Ко всему этому надо добавить зной, отсутствие тени и пыльные ветры.
Бурильщики всматривались в даль — над горизонтом появлялась белесая полоса, пыльная поземка — признак надвигающегося урагана. В полчаса она поднималась все выше и выше… Люди надевали защитные очки и брались за лопаты, поспешно расставляли щиты, оберегая оборудование и кибитки от заноса… Эоловые пески созданы тысячелетней работой ветров и послушны одному ветру. Барханы передвигаются медленно, за год на двести-триста метров, не больше. Но в бурю иногда за одни сутки бархан перемещается на десятки метров…
Ветер стихал, и бурильщики, вернувшись на буровую, не узнавали знакомых обжитых мест. Приходилось откапывать насосный блок, растворный узел, будку мастера.
И уже было два страшных случая, когда изнемогших людей — шофера и бурильщика — ветер похоронил в песках. Только через полгода или год бархан выносил из своих толщ похороненного бурей.
У туркмен-бурильщиков район дальней разведки получил мрачное прозвище «Барса-гелмез», что значит «Пойдешь — не вернешься…» И это сказочное название запомнили и русские, и армяне, и азербайджанцы, даже лезгины, приезжавшие сюда из-за Каспия работать на сезон.
Трудно сейчас сказать, когда именно начался между Човдуровым и Сулеймановым конфликт из-за Сазаклы. Во всяком случае, не в первые месяцы работы. Со всей осторожностью начальник конторы поддерживал своего геолога и в Москве и в Ашхабаде. Вдохновение первооткрывателя всегда увлекает за собой, так, видимо, увлек и Сулейманов своего молодого начальника. Човдуров, как он говорил, пробил свою колею в пустыню: не раз на вездеходе с бесшабашным и верным шофером Махтумом он обгонял тракторы и тягачи на той летучей автомобильной тропе среди песков, где каждый обрывок троса в колее — знак шоферских мучений, где каждый брошенный рваный баллон или пустая бутылка служат вехой, где, словно штурман в море, водитель выбирает сам себе колею. И как в ту пору по-детски радовался начальник конторы, когда вдруг из-за громадного бархана возникали перед ним в пустыне две сорокаметровые буровые вышки и поодаль «дикий поселок» бурильщиков!