После нелегких бесед со своими партнерами по переговорам из Австралии, Новой Зеландии, Южной Кореи, Таиланда Роджерс почувствовал облегчение, когда вечером собрались в резиденции посла Банкера вместе с командующим Абрамсом и несколькими генералами. Они сидели в гостиной, пили легкое вино или виски и неторопливо обсуждали создавшуюся во Вьетнаме ситуацию. Государственный секретарь не скрывал, что из-за новых настроений в мире, да и здесь, в Азии, каждые мало-мальски стоящие переговоры требуют колоссального напряжения. Они изматывают хуже самой тяжелой работы, — Роджерс энергично потер пальцами виски, показывая, что это не просто слова: начиная со второй половины дня голова у него постепенно наливалась тяжестью. Он уже принял две таблетки «Аспро», но в висках все еще чувствовалась тупая боль, отдающая куда-то в затылок.

— Откровенно говоря, — заметив состояние государственного секретаря, сказал посол, — мы это остро чувствуем. Работать становится труднее и сложнее. Не говоря уже о беседах с президентом Тхиеу, но и с другими лидерами приходится много затрачивать самых убедительных доводов, чтобы объяснить, почему мы поступаем так, а не иначе, доказывать, что давление, которое сказывается на нас во всем мире в связи с переговорами в Париже, ни в коем случае не затронет наших отношений и не приведет к тому, что, как сейчас многие здесь утверждают, мы возьмем свои бейсбольные доспехи и покинем поле боя, оставив его противнику.

— Но как бы вам ни было трудно, вы должны всячески укреплять уверенность у наших друзей, что мы их не оставим, — сказал Роджерс. — Иначе зачем мы ведем такую динамичную политику, если бы мы хотели их оставить один на один с Вьетконгом? Поэтому на любом уровне — вашем, посольском, или вашем, — Роджерс по очереди взглянул на руководителей особых служб, — с кем бы вы ни беседовали: с президентом, министром, генералом или чиновником, убеждайте их в искренности наших намерений, в нашей приверженности делу свободы этой страны.

— Мы делаем все возможное в этом направлении, — от имени всех сказал посол, — но это бывает порой чертовски трудно, господин государственный секретарь, поскольку, если говорить честно, мы ведь не знаем, во что в конце концов выльются переговоры в Париже. А вдруг мы пойдем на крайние уступки, согласимся на требования наших контрагентов? Как мы будем глядеть в глаза друзьям?

— Прежде всего, мы должны думать, как глядеть в глаза американскому народу, а потом уже обо всем остальном, — огорошил Роджерс посла. — Вы знаете, что происходит в Америке? Президент Никсон шел в Белый дом, обещая окончить вьетнамскую войну. Это дало ему мандат на правление, и это в значительной мере обеспечило ему успех на выборах. Прошло уже достаточно времени, и теперь настал срок, чтобы показать, что его обещание принести Америке успокоение — не предвыборная тактика, а стратегия внешней политики.

— Значит, — вопросительно взглянул посол на Роджерса, — мы можем даже согласиться на самые крайние пункты соглашения в Париже?

— Можем, — жестко сказал, будто отрубил, Роджерс. — Не сегодня, не завтра, но можем, надо исходить из худшего развития международной обстановки. Вьетнам стал нашей болевой точкой всюду, где бы мы ни присутствовали. И прежде всего, потому, что мы все еще не можем положить на стол переговоров в Париже ничего убедительного отсюда, из Вьетнама. Я имею в виду в военном плане. Были бы победы на поле боя, мы чувствовали бы себя увереннее за столом переговоров. Пока мы будем обороняться во Вьетнаме, до тех пор наши противники будут вести наступление в Париже. Чем вы, генерал Абрамс, можете порадовать американский народ в ближайшее время?

— Мы разработали несколько важных операций, господин государственный секретарь, — ответил генерал, — но, откровенно говоря, для их осуществления нам надо хотя бы три-четыре свежих дивизии.

— Вот видите? — Роджерс развел руками. — Я вас спрашиваю, что может ожидать приятного американский народ из Вьетнама, а вы, извините, с фантастической просьбой. Не то что три-четыре дивизии, четырех солдат сейчас послать трудно, господин командующий. Я вам должен сообщить, что несколько дней назад в конгресс внесен законопроект, сильно ограничивающий права президента в этом отношении. И боюсь, что он легко пройдет через обе палаты. Придется вам обходиться не только наличными силами, генерал, но и реально думать об эвакуации части их. Кстати, как положение на фронтах?

— Сложное, господин государственный секретарь, — ответил Абрамс. — Противник пока владеет инициативой. Он умело выбирает места для своих активных действий — как раз там, где у нас обнаруживается слабость.

— Министр обороны сказал мне, что у Вьетконга хорошо поставлена разведка, ему будто доносят о каждом изменении в расположении наших войск. Говоря это, вы, полагаю, имели в виду конкретную ситуацию. Не следует ли из ваших слов, что противник уже предпринял против вас серьезные боевые действия? Так это или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, господин государственный секретарь, — признался Абрамс. — Наши части на ряде участков подвергаются массированному давлению. Нам приходится с большими потерями отбивать нападения, особенно крупные потери в частях южновьетнамской армии.

— Боюсь, что я не совсем понимаю вас, генерал. Нет, не подумайте, что я желаю увеличения жертв с нашей стороны, но все-таки: разве снаряды и пули Вьетконга более опасны для вьетнамцев, чем для нас?

— Может быть, я не совсем точно выразился, — сказал Абрамс, — я хотел сказать, что вьетнамская армия хорошо оснащена всеми видами оружия, плотность ее огня не меньше, чем в наших частях. И пули Вьетконга для нас так же опасны, как и для вьетнамских солдат. Основная причина потерь — дезертирство, с которым очень трудно вести борьбу. Вопрос о потерях наших солдат, господин государственный секретарь, нас занимает, естественно, больше всего. Мы не намерены — и не желаем! — посылать своих парней в самое пекло без достаточной огневой поддержки и уверенности, что мы сильнее противника.

— А вьетнамцев вы можете посылать? — спросил Роджерс.

— Во-первых, ими командуют их собственные генералы, господин государственный секретарь, и это их дело — создавать условия для наступления или обороны. Во-вторых, это их война, в первую очередь — их война, и наши парни теперь по-другому относятся к ней, особенно когда появился просвет в тучах. В-третьих…

— Подождите, Крейтон, — прервал Абрамса Роджерс, — я не осуждаю ни вас, ни кого бы то ни было за бережное отношение к американскому солдату. Это правильно. Америка и так взбудоражена потерями. Я думаю о другом. Может быть, следует больше уделять внимания лучшей подготовке и каждой операции наших друзей, это ведь в первую очередь предусматривает доктрина президента. Тогда и потери будут меньше, и боевой дух их станет выше. Не так ли?

— Мы думаем об этом тоже, но не всегда оказывается возможным сделать так, как нам хочется. Это зависит не только от нас… — Абрамс хотел сказать, что в это вмешивается противник, но решил промолчать.

— Ну, а те меры материального характера, о которых вы говорили, они не дают результата?

— Их еще надо ввести, дать каждому солдату доллары в руки, не много, но дать, и он будет тверже и смелее.

— Если бы все было так просто, — в раздумье произнес посол, — то мы могли бы давно выиграть войну. Нет, Крейтон, повышение зарплаты солдатам на два-три доллара в месяц вряд ли приведет к желаемому финалу.

— А что же приведет к нему? — спросил Роджерс.

— Серьезные перемены во внутренней жизни этой страны, которая страдает от беспорядков казнокрадства, взяточничества, разложения административного аппарата сверху донизу. И еще тысячи и тысячи болезней сразу. Я принимаю к сведению, господин государственный секретарь, что Америка не может посылать сюда больше своих солдат, но боюсь, что без этого Америка окажется в тяжелом положении. Мы здесь находимся на вулкане. Вьетконг все шире, физически и политически, проникает в общество и разлагает его. Здесь, в своем кругу, мы можем открыто сказать, что антиамериканские настроения охватывают все более широкие слои населения, особенно их интеллектуальную часть, которую режим президента Тхиеу не смог завоевать на свою сторону. Брожение в ее рядах усилилось, когда начались переговоры с Вьетконгом. Сами не желая того, мы одним своим согласием сесть за стол переговоров усилили противника и ослабили волю даже тех, кто был настроен на сопротивление.