Павел познакомил Минея с девушкой из русской библиотеки, где встречались эмигранты-революционеры. Девушка была молчалива, приветлива, не удивлялась ежедневным посещениям Минея и на его вопросы, нет ли для него новостей, односложно отвечала: нет.

Шергин обещал сообщить о приезде Минея товарищу Максиму: это опытный подпольщик и хорошо знает сибирские дела.

— Откуда?

— Точно не знаю. Кажется, работал где-то в Сибири. Говорят, ему грозила пожизненная каторга; он бежал за границу. Смелый человек. А организатор какой! Да увидишь сам.

На шестой день терпеливого ожидания, едва Миней появился в библиотеке, девушка сказала ему:

— Подождите, пока я закончу работу. Мы пойдем вместе.

Он сел у окна и стал рассеянно перебирать журналы. Несколько раз выходил покурить. Куда она поведет его? Неужели сегодня встреча? Миней волновался. Во многих сибирских городах работали товарищи и опытнее его и старше, но это были давно знакомые люди, и он чувствовал себя с ними легко и просто. Впервые ему предстояло свидание с крупным партийным деятелем, с работником «Искры», с человеком, оценка которого была решающей для Минея и его товарищей. Что скажет товарищ Максим о работе забайкальцев?..

Прошло часа два. Наступили сумерки. Город медленно погружался в темноту. Светился только шпиль ратуши. Читальный зал опустел, а девушка все еще возилась у стеллажей. Наконец! Она запирает шкафы, надевает широкополую соломенную шляпу:

— Я провожу до места, где вас будут ждать. Мы поедем омнибусом.

Они взобрались по узкой лесенке на империал. Миновали несколько скудно освещенных газовыми фонарями и вымощенных крупным булыжником улиц. Переехали мост. Под колесами зашуршал гравий. Они сошли на безлюдной остановке.

Предместье жило своей особой жизнью, словно и не было тут же рядом большого города с шумной нарядной толпой, с вереницей блестящих экипажей. Негромко пели девушки, сидевшие на крылечках. В крошечных садиках при кафе пили пиво под разноцветными бумажными фонариками, гирляндами, развешанными между деревьями. Долетали обрывки разговоров. Где-то играли на мандолине.

— Здесь, — сказала спутница Минея.

У дверей маленькой кондитерской стоял пожилой смуглый человек с темными усами и длинной палкой зажигал круглый газовый фонарь, висевший над входом. Матовый шар вспыхнул приятным светом.

Человек заметил посетителей:

— Здравствуйте, фрейлейн! Пожалуйте! Вас ждут.

Он открыл дверь, легонько, по-домашнему скрипнувшую на блоке. В зальце было светло и совершенно пусто. В углу за круглым столом сидел Степан Иванович Новоселов.

…Серая птичка выскочила из теремка стенных часов, прокуковала девять раз и спряталась в игрушечный домик… И десять раз прокуковала кукушка, и одиннадцать…

Что-то новое появилось в облике Новоселова. Такой же знакомой Минею привлекательностью дышали его черты, та же манера говорить, внимательно прислушиваться к собеседнику, проявляя искренний интерес к его делу, что всегда особенно пленяло в Новоселове, та же ясная усмешка… Но теперь строже сжимались его губы, металлическая нотка звучала в голосе, резче выделялась морщина между бровями. Все стало в этом человеке законченнее, тверже, весь он стал сильнее.

Новоселов забросал Минея вопросами: о штрафах и расценках в мастерских, о настроениях в солдатских казармах, о кружках учащихся.

Иногда как будто незначительный факт привлекал внимание Степана Ивановича, и он просил:

— А вы подробнее, подробней! Значит, работницы казенного винного склада пришли к рабочим за советом? Как же это было?

— Видите ли, Степан Иванович, они на складе моют водочные бутылки. Норм твердых нет. Рабочий день — одиннадцать часов. Произвол полный. Женщины собрались…

— А где собрались? Как проходило собрание? Вы знаете? — с живостью спросил Новоселов.

— Знаю, конечно. Собрались на речке у мостков, где белье стирают. Ну и кричали там: «Вон, глядите, как мастеровые за свои права стоят! Добиваются отмены штрафов. Табельщика за обсчеты с места согнали. А мы — как скот бессловесный!» В общем, в таком духе… И выбрали трех женщин, чтобы узнали у нас в мастерских, как эти дела делаются.

— Ну, а вы что, их научили?

— Научили. Составили им требования. И разъяснили, зачем царю нужна «монополька».

— Да ведь это замечательно! У неграмотных, забитых женщин в далеком Забайкалье, у черта на рогах, рождается чувство собственного достоинства, они подымаются против угнетателей. И идут к рабочим, в мастерские, за советом! Значит, вы уже авторитет заработали, и народ к вам тянется…

Минею стало тепло от этих слов учителя, он даже потихоньку вздохнул облегченно.

— Организация ваша, пролетарская по составу, — продолжал Степан Иванович, — сразу и без колебаний стала на искровские позиции. Это самое главное. И от кустарничества вы избавляетесь, как я вижу. Люди у вас хорошие, отличные люди, готовы на большие дела. Иные умники скажут: «Ах, что вы, у них образования не хватает, в философии не начитаны! Какие из них политические руководители!..» Да вы плюньте на таких критиков! Людей привел к вам стихийный протест против существующего строя. Они на практике, на собственном горбу познали законы развития общества. В борьбе, в боях они закалятся и вырастут. А победим — все к ним придет: и образование и культура.

— Кое-кто из сибирских товарищей считает, что теория сейчас должна отойти на второй план, — сказал Миней. — Главное, мол, практика боевого рабочего движения…

— Гоните вы этих сторонников голого практицизма к черту! Вы, интеллигенты, образованные марксисты, связавшие себя с революцией, должны помогать рабочим овладевать теорией Маркса. Это ваш святой долг.

— У нас мало сил для пропаганды теории Маркса, мы сами еще так мало знаем, — вставил Миней.

— Напротив! Вот тут-то вы сделали немало. Черт побери! Когда я впервые встретил вас в Нерчинске в этой знаменитой аптеке, похожей на острог, я и не предполагал, что вы так быстро подрастете… А вот с агитацией у вас худо…

— Худо, — согласился Миней.

— Вы создали себе некий маленький плацдарм и успокоились. А по-моему, тут и впору начать то, что Маркс называет «концентрическим нападением», то есть повести борьбу в трех направлениях: теоретическом, политическом и экономическом. По каждому поводу давайте бой, говорит Ленин, обличайте правительство, раскрывайте всю мерзость строя, показывайте путь к его ниспровержению. И пора читинцам переходить на создание настоящей организации, с явочными квартирами, с техникой! Вы начали уже, но надо решительнее, смелее. Смелость состоит не только в том, чтобы твердо держаться на допросах в охранке. Она состоит и в том, чтобы не бояться работы, долгой, кропотливой и очень трудной! И выходите поскорее, бога ради, из своей раковины!

— Степан Иванович! Вы считаете, что мы замкнулись? Своим домком живем?

— Считаю. Именно своим домком. Не читинским, так сибирским домком.

Миней пытался что-то сказать, но Степан Иванович опередил его:

— Я знаю обстановку в Сибири. Я же у вас там не только статистикой занимался. Знаю, иные «деятели» напевают: Сибирь имеет, мол, свою специфику, свое лицо, вам не проклевать скорлупу обособленности. Вы хоть и молодая организация, а эти «теорийки» отбросили. Да разве дело в возрасте организации? Дело в том, чтобы сибирские социал-демократы осознали: мы часть большого целого! Чтобы они усвоили размах общерусской работы. А есть это сейчас?

— Иногда второстепенные вопросы заслоняют важное, — признался Миней.

Степан Иванович проговорил с силой:

— Самое важное сейчас — это организация партии. Единой общерусской социал-демократической рабочей партии. И нет задачи важнее…

Новоселов дал Минею берлинский адрес:

— Вы там встретитесь с Любаревым — интересный человек. Он вас познакомит с работой…

— А вас я не увижу больше? — вырвалось у Минея.

— Я скоро буду в Берлине — увидимся, — пообещал Степан Иванович.