Вцепившись в поручень, Виктор лишь тихонько охает, доставая головой крышу, но молчит. Я люблю его, этого круглого, все понимающего человека!

4

Я стою на влажной от росы траве аэродрома в ожидании моего самолета. На аэродроме, находящемся на моем участке. В моем городе. Маленький город, маленький аэродром, маленький самолет. Но все мое.

Я в отпуске. Незнакомое, веселящее, как вино, чувство — первый трудовой отпуск. Вот ведь чертовщина! Не какие-нибудь каникулы. Владимир Михайлович в трудовом отпуске. С новым чемоданом и кучей денег летит самолетом в трудовой отпуск. Мне хочется покататься по траве вон с тем криволапым щенком. Я наклоняюсь над ним. Он вскакивает, мягко хватает меня за палец и, упираясь изо всех сил, тянет за угол аэровокзала — небольшого деревянного дома с башней.

— Владимир Михалыч! — Из окна радиорубки в башне меня окликает начальник аэропорта.

Меня здесь знают. Зимой я частенько забегал сюда погреться.

— К телефону.

— Не улетел? — голос Лоры. — Тебя небось никто не провожает? Благодари бога, что кроме вечно занятых врачей и инженеров у тебя есть я. Сейчас приду проводить.

В трубке щелкает. Я не сказал ни слова.

Через двадцать минут Лора быстро идет по полю аэродрома, срывая на ходу нехитрые белые цветочки. Улыбаясь, вручает мне букет.

— Летишь жениться?

— А разве я не большой?

— Еще какой! А мне тоже предложили руку и сердце, не хвастай.

— Кто из них?

— Мурзабек Каримов! Сегодня по телефону.

— Все же мне придется его убить. — И мы начинаем хохотать, вспомнив, как в конце разгрома, который мы с Ваней учинили когда-то на «Птичьей горе» стихам Мурзабека, он сказал мне: «А ты, Владимир, просто врожденный Дантес». Я успокоил его тогда: времена-де не те, дуэли не будет, да и славы она мне, даже дурной, не принесла бы.

Поближе к аэровокзалу по травяному полю подкатывают десятиместный «АН-5». Задержались на пятнадцать минут — начальник аэропорта и радист Вася гонялись за коровой. Она прорвалась на летное поле и ни за что не желала уходить от сочной травы. Наконец корова изгнана, и монополия авиации восстановлена. Начальник победоносно возглавляет кучку пассажиров и провожает их к самолету.

— А ведь ты меня уже не застанешь, когда вернешься, — как можно беспечней говорит Лора.

Я останавливаюсь от неожиданности.

— Уезжаю на Таймыр. Там организуется комсомольская газета.

— Когда?

— Через две-три недели.

Мы стоим молча.

— Вот так. И, возможно, не встретимся больше. Странно, правда? — В красивых Лориных глазах грусть.

— Владимир Михалыч! Пешком догонять придется, — кричит начальник аэропорта.

Все уже сели.

— Лорочка… — неожиданно сдавленным голосом говорю я. — Желаю тебе… всего наилучшего… Напишешь?

Лора кивает.

Я бегу к самолету, оборачиваюсь и машу ей.

Внизу ползет рельефная карта. Солнце подцвечивает молодую зелень гор светом и тенью. Нежный бархат на ребрах Земли. Бурые пролысины снежников на северных склонах. Слюдяные ниточки речушек. Что за дивный край! Несет ее куда-то на север!.. «Жениться летишь?» Вот еще один хороший, душевный человек ушел. Грустно.

В Ленинграде недавно прошел дождь. Летное поле, площадь перед аэропортом, стоящие на ней машины отражают солнечный блеск. Я с жадностью смотрю в окно автобуса на проносящиеся мимо знакомые с детства места.

Вскоре после блокады мы ездили по этому шоссе на велосипедах в Пулково. Тогда это была грязная разбитая дорога с ржавеющими останками боевой техники на обочинах. Потом, уже в институте, ездили на экскурсию на Пулковские высоты. Кстати, было это тоже в мае. Теплый ветер качал вдали мирные городские дымы. Экскурсовод показывал нам, где проходили позиции, откуда наступали немцы…

«Теплично-парниковый комбинат», — читаю я. Вот и мой город. Московский проспект. Здесь мы семь лет назад закладывали Парк Победы. Сейчас он шуршит листвой.

«Электросила». В сорок втором здесь при артобстреле погиб мой брат.

Технологический институт. У подъезда толпятся студенты.

Фонтанка. Вниз по набережной, миллион раз исхоженной набережной, на углу улицы Ломоносова живет Оля. Осталось каких-нибудь полчаса до того момента, когда я сниму трубку телефона и наберу знакомый номер.

Дома знают, что я приеду в мае, но не больше. Сегодняшнее мое появление — сюрприз. Именно так я и хотел приехать. Отец еще на работе.

— Я чувствовала, что ты приедешь сегодня, — говорит мама, и голос ее дрожит.

Она изменилась, или я отвык от нее? Я вдруг увидел, что ей около шестидесяти. Мне кажется, что я не был в этом доме, в этом городе много лет. Уехал мальчишкой и вот, много лет спустя, вернулся взрослым мужчиной. Я целую маму так, как не целовал никогда. Старенькую мою маму.

Она волнуется, суетится, накрывая стол. Уверена, что я умираю от голода. Меня принимают. Достаточно было года самостоятельной жизни, чтобы я вошел в свой дом, как гость. Мой дом — и я в нем гость. И когда мама приедет ко мне на Восток, она будет… дорогой гостьей. В этом великий смысл жизни. Люди, как семена одного могучего растения. Созрев, эти семена уносятся ветром Времени, прорастают на новых местах, крепнут, а их семена вновь летят…

Как я ни отговаривал ее, мама все же позвонила отцу. Он появился в комнате так быстро, будто шел из дома напротив. Мой милый длиннющий старик улыбается во весь рот. Стоим, покачиваясь на носках, осматриваем друг друга: старая привычка! Потом хохочем — все втроем. Мама к тому же плачет.

— Да ты стал совсем мужчиной, — говорит отец.

— Верно.

— Покоритель медицинской целины!

Уже вставая из-за стола, вспоминаю, что не звонил Оле. Набираю номер и с замиранием сердца слушаю протяжные гудки. Мама убирает со стола, отец вдруг начинает помогать ей, и они выходят на кухню.

— Да? — Голос женский, но не Олин. Узнаю ее мать.

— Здравствуйте. Можно Олю к телефону?

— Ее нет.

— А когда будет?

После паузы голос Олиной мамы говорит:

— Не скоро. С кем я разговариваю?

— Это я, Мария Ивановна.

— А… Володя… Здравствуйте. Я вас не узнала, — говорит снова после небольшой паузы Олина мама без особого воодушевления. (В Олином доме мои акции всегда стояли очень низко.) — Давно приехали?

— Да. Несколько часов назад. А что, Оля не приезжала еще в отпуск?

— Приезжала и уехала.

— Как?.. Уже?.. Совсем?..

— Нет, она уехала к Сашиным родным.

— Куда?

Секунду мне кажется, что я позвонил по другому телефону.

— К родным ее мужа.

Понять что-либо я не в состоянии.

— Извините…

Кладу трубку и несколько раз бью себя кулаком по лбу. Скорее всего мне хочется убедиться, что все это сон. Из кухни выходят отец и мать. Они курят и смеются.

— Двумя голосами мы решили уже курить сегодня по всей квартире, — говорит мама.

У нас две небольшие комнаты и три злостных курильщика. Потому мы курим обычно только на кухне.

Звонил ли я? Вновь набираю номер. Протяжные гудки.

— Да?

Кладу трубку.

— Закуривай, Володя. Такое у нас не часто бывает. — Отец протягивает мне папиросы. — Или, может быть, ты бросил?

Я пытаюсь сунуть папиросу в рот и попадаю не сразу.

— Что случилось? На тебе лица нет, — откуда-то издали доносится голос отца.

— Лицо — это мелочи, — выдавливаю я, с трудом прикуривая от спички.

Потом мы садимся — я, отец и мама — и молча курим.

— Оля вышла замуж.

Отец растерянно смотрит на меня. На мамином лице я замечаю страдание — как зеркало, вероятно, отражающее выражение моего лица.

— Как же это… — тихо говорит она.

Утром иду на Фонтанку к Олиному дому. Зачем? Непонятно. Поворачиваю назад, сажусь в автобус и еду к Сергею. С седьмого класса мы были с ним вместе. Вместе играли в футбол и ездили в альпинистские лагеря. Вместе готовились к экзаменам. Вместе переживали Сережину первую любовь. Летом после десятого класса мечтали, как будем жить под одной крышей у черта на рогах и яростная пурга будет кидаться на наш бревенчатый дом. И, помогая друг другу, мы будем в нашей жалкой операционной на краю земли делать фантастические операции во славу Человека, Науки, Медицины. Ничего мы не знали, ни человека, ни медицины. Появилась Оля. Серега занялся терапией, я стал хирургом. Школа умчалась в прошлое, как родной полустанок, на котором не останавливается наш скорый. «Такой уж путь. На счастье ль, на беду, но, выехав за первый дачный пояс, не выскочишь, раздумав, на ходу…»