- погладишь еJ по головке, она засмеJтся и дальше побежит". Когда Танечке исполнилось три года, иначе как ангелочком соседки еJ не называли. Девочка действительно была чудо как хороша: золотистые волосы, васильковые глаза... Кто бы мог предположить, что случится такое? В тот страшный день все, как обычно, ушли на работу. Анна обещала прибежать в обед и накормить ФJклу и дочь. Маленькая Таня беспрестанно бегала из дома во двор и обратно. ФJкла немного прихворнула - очень болела спина, - и решила немного вздремнуть. Здесь же, в доме стоял привязанный телJнок, которому от роду было всего несколько месяцев. На печке грелось ведро с водой. Когда девочка в очередной раз с шумом вбежала в дом, телJнок, шарахнулся в сторону. Как он зацепил ведро и свалил его, остаJтся только гадать. ФJкла проснулась от крика. То, что она увидела, потом многие годы кошмаром являлось во сне.

- Больно мне, тJтя, больно! - захлJбывалась слезами Таня и, мокрая с головы до ног, протягивала к ней ручонки.

ФJкла скатилась с лавки. Впервые в жизни еJ обуяли страх, растерянность и ужас. Она сначала бросилась к девочке, а затем, поняв, что ничем помочь ей не в силах, через кипящую лужу, лежавшего телJнка выкатилась на улицу.

- Люди, ради Бога, помогите! - не кричала - выла она - спасите еJ, люди! Из соседних домов бежали на помощь, но она уже ничего не видела и не слышала: сознание оставило еJ. ФJкла была бы счастлива умереть. Но сознание вернулось. Танечка уже лежала в постели. Вокруг неJ хлопотало много людей, но помочь никто не мог. Три дня девочка боролась за жизнь, стоически терпя мучения, которые вряд ли кто из взрослых мог выдержать.

Умерла Таня в яркий, звонкий день начала лета. Умерла также светло и тихо, как жила. Перед смертью простилась со всеми. Поцеловала маму, попросила не плакать о ней: "Мне ангелочек сказал, что там будет хорошо". А потом обратилась к ФJкле уже слабеющим голосом:

- Жалко, что ты не сможешь на мою могилку приходить. - ФJкла в своей привычной позе сидела в ногах Танечки. Кровать была огромная, девочка казалась в ней ещJ меньше, чем была на самом деле. Таня пыталась приподняться, чтобы лучше увидеть тJтю, но у неJ это не получалось. Тогда ФJкла осторожно опустилась на живот и подтянулась до уровня лица девочки:

- Не углядела я, голубчик мой, не углядела, - слJзы мешали видеть Танино лицо. Лучше б мне под тем ведром оказаться, всJ равно никому не нужна.

- Обними меня, тJтя, - это были последние слова девочки. ФJкла здоровой рукой бережно обняла еJ головку. Две слезы горошинками упали на подушку. Поняв, что Тани больше нет, заголосили бабы, мать сползла на пол около кровати и запричитала: "И на кого ж ты нас покинула..." А ФJкле вдруг сделалось легко и спокойно. Танечка лежала, будто спала. И, не слыша никого и ничего, ФJкла вдруг запела. Сначала тихо, затем громче. Растерявшиеся от неожиданности люди разом смолкли, и в наступившей тишине, - только ходики мирно отсчитывали время, звучал низкий голос ФJклы:

Сидела я у окошечка, Ждала себе милого,

Не могла дождаться. Спать ложилася.

Утром встала - спохватилася, Гляжу на себя - вдова,

Кому мы поJм, Тому добро будет,

Тому сбудется И не минуется.

После по деревне ходила молва, что так ФJкла всем новую беду пророчила. А беда действительно была совсем рядом. Через десять дней началась война. Старые бабки говорили, что это - за грехи людские. За то, что церкви святые поразрушили, священников поубивали. Но если покается народ русский, добавляли они, то обязательно Россия супостата Гитлера одолеет. ФJкла ничего не говорила, она только слушала. Странное дело: в опустевший дом Анны валом валил народ. Женщины приходили по вечерам, садились в ногах у ФJклы. У неJ на кухне было своJ место под образами, на крашеной скамье. Сзади подушки, на столе швейная машинка - всJ тот же верный "Зингер". Шли к ФJкле люди и с радостью, и с горем, что было чаще. Отчего так повелось, вряд ли кто мог объяснить. В домах остались старики да малые ребятишки, целый день - работа до седьмого пота. И вечная тревога: как там мой, на войне? Стали приходить и похоронки. Вот и шли бабы в дом Анны, зная, что всегда на кухне, под образами сидит ФJкла. Она почти ничего не говорила, но зато всегда в конце находила несколько слов, от которых самая смертная тоска становилась тише. И хватало еJ сил радоваться чужому счастью, даже когда пришли похоронки на брата Василия, мужа Анны, и Михаила, старшего сына Веры. Лет тридцать спустя Анна так ответит своему племяннику, тому самому соломенноволосому Васе, когда он спросит, почему она, молодая и красивая больше не вышла замуж: "А ведь и впрямь, предлагали. И не раз. Однажды уже согласие почти дала. Но не поверишь, ФJклы постеснялась. Она мне говорила, мол, решай, Анютка, сама, и как решишь, так пусть и будет. Но, веришь ли, чувство было такое, будто предаю еJ. А она мне вновь твердит: "Брата моего не вернJшь, вдовою ты честною была, так что всJ правильно". Ладно, отвечаю, только ты жить попрежнему со мной будешь. Молчит, но чую, уйдJт она к Верке, матери твоей, или ещJ куда, но уйдJт. А мы же ведь с ней родней сестJр стали, особенно после смерти Танечки. Подумала я, подумала и решила: значит, так Господь судил, но куда ж мне без ФJклы, а ей без меня..."

И, как в прежние годы, двери в их доме не закрывались. Когда же утихал до будущей осени сиверко, и на майское солнышко выходил греться старый кот Рыжик, выносили ФJклу на крыльцо. Сосед всегда смеялся:

- У тебя, ФJкла Ивановна, настоящий политклуб. Как ни посмотрю, всJ вокруг тебя бабы. И о чJм только вы весь день трепитесь?

- Эх, - смеялась ФJкла, - что ещJ нам остаJтся? Одна радость - языки почесать. Умерла ФJкла на Святой неделе. И в этом народная молва усмотрела некий знак свыше. Умерла неожиданно, потому что не болела, по крайней мере, никто жалоб от неJ не слышал. Она пила молоко и вдруг поперхнулась. Лицо посерело, кружка с грохотом покатилась по полу. Никто ничего не успел понять. ФJкла поняла всJ. Она уже не чувствовала тела, сердце, словно нехотя, стукнуло раз, другой - и остановилось. Вместо голосов - гул, вместо лиц - какой-то яркий свет. Последняя мысль: как жаль, что я больше не увижу тот замечательный сон - куст бузины у родительского дома. Мама, говорит она, посмотри, какие красивые ягодки. Можно я сорву их? И, не дожидаясь ответа, бежит к кусту. Бежит сама, бежит босая, а из окна смотрит отец и смеJтся: "Какая ты ловкая у меня, дочка..." Хоронили ФJклу на Красную Горку - так в народе называют первое воскресенье после Пасхи. Бабам, готовившим еJ в последний путь, так и не удалось выпрямить умершей ноги. Поэтому гроб сделали особенный - он больше напоминал квадратный ящик. Под старость ФJкла значительно прибавила в весе, а потому шесть здоровых мужиков, которые несли гроб, останавливались отдыхать почти у каждого дома. Из домов выходили люди и клали в гроб крашенные яйца, так что вскоре было видно только лицо ФJклы. "Христос воскресе, ФJклушка", - шептали женщины и вытирали платками уголки глаз.

Перед тем, как повернуть на кладбище, похоронная процессия прошла и то место, где некогда стоял родной дом ФJклы. Люди почему-то не вспомнили об этом, и не остановились. Может быть, и правильно, что не остановились: даже следов дома не осталось. Но, как и прежде, росла на своJм месте бузина. Налетевший майский ветерок пробежал по проулку, ветки бузины затрепетали и слегка наклонились, будто прощаясь с ФJклой. Прощаясь навеки.

Старая фотография.

В свои юные годы мне хотелось знать обо всем на свете. И, разумеется, - любимым занятием было чтение. Читал я горы книг, читал до одури, но эту "жажду" утолить не удавалось. Друзья называли меня "ходячей энциклопедией", это льстило и только давало новый толчок к узнаванию всего и обо всех. Сейчас об этом вспоминается с улыбкой, а тогда... К двадцати годам все острее вставал передо мной вопрос о смысле жизни и вновь, наивный, я отыскивал очередную книгу и свято верил: вот она, самая-самая, она научит меня жить... Впрочем, искать-то истину я искал, но и без элемента тщеславия, повторяю, не обходилось. Какое это было наслаждение, в компании, средь оживленного спора, небрежно бросить фразу - то ли Паскаля, то ли Ницше... А еще эффектнее, туша огарок сигареты или сделав последний глоток портвейна и подержав рюмку перед глазами, будто увидел в ней что-то необычное, произнести: "У Монтеня есть хорошая мысль".