Прокофьев. Вера, Надежда, Любовь. Да пребудут они с нами до конца наших дней. И с теми, кто нам дорог, кто любит нас.

Софья. И даже с теми, кто не любит. Прокофьев. Кого мы обидели - вольно или невольно. Софья. Словом или делом...

Прокофьев. Да пребудут вовеки. Софья. Любовь. Надежда и Вера...

Прокофьев. И матерь их - Софья.

Занавес.

Москва. Вхожу в метро. В длинном переходе два человеческих потока. Один несет меня с собой, другой движется параллельным курсом. Шаг, еще один, другой. Я сбиваюсь со своего ритма, выработанного во время пути. Почти бессознательно перехожу на тот же темп, в котором движутся окружающие меня люди. Движутся молча, сосредоточенно. Мне становится не по себе. У стены стоит флейтист. Он играет что-то очень знакомое, меланхолическое, светлое. В коробке подле него мятые рубли, трешки. А людской поток все течет и течет. С какой-то непонятной надеждой смотрю под ноги. Мне все чудится, что вдруг из-под моих ног вспорхнет серая птичка, запищит приветливо, сверкнет озорным черным глазом... Тщетно. Только частокол движущихся ног, серый гранит, да музыка флейты. Трясогузка осталась там, в другом мире, другом измерении. Я уже перешел его невидимые граница. Что-то очень светлое, легкое отлегло от груди. Так, наверное, покидает нас благодать. Я вспомнил. Флейтист играл "Мелодию" Глюка.

Фекла

Самое первое воспоминание ее жизни: белые хлопья снега бьются в маленькое окошко, возникая из мрака, из пугающей темноты. Мама дышит ей в затылок и не хочет снимать с пальца широкое медное кольцо. В кольце отражается свет от лампы и мамино лицо. И ещJ низкий скрипучий голос:

- Бедная девочка, руки как плети висят. Уж лучше бы померла, чем потом всю жизнь мучаться.

- А мне кажется, что правая стала лучше, может быть, ещJ отойдJт? - робко, словно пытаясь уговорить кого-то, откликается мать.

- Дай Бог, дай Бог, невестушка, - заключает низкий скрипучий голос, и в избе снова воцаряется тишина, только хлопья снега без устали бьются в маленькое окошко.

Потом мама ей расскажет, каким горем для семьи стала внезапная болезнь девочки. До шести месяцев маленькая Феклуша росла абсолютно здоровой. И вдруг как-то ночью всех разбудил крик девочки. Кричала она несколько часов, будто раздираемая нестерпимой болью. А после затихла и оцепенела - полный паралич. ФJклу носили к бабкам, фельдшеру, молились о еJ здравии в церкви. И случилось маленькое чудо: сначала отошла правая рука, затем пришли в движение шея и плечо левой руки. Все остальные части тела до конца ФJклиных дней так и остались недвижимыми. Но вот что интересно: у родных, соседей, односельчан язык не поворачивался жалеть это красивую, крепенькую, жизнерадостную девочку. Только однажды, когда семилетнюю ФJклу отец вынес на крыльцо погреться на майском солнышке, проходившая мимо соседка - бабка Пелагея, сложив руки и, поддерживая подбородок большим указательным пальцем, запричитала: "Ой, бедная ты моя! И за что же тебе такое?! И как же ты жить будешь..."

"Как буду, как буду, - осерчала ФJкла. - Разве ты не знаешь, что на всJ воля Божья? " - обиды у девочки проходили мгновенно, и вот уже бабка Пелагея, с трудом сдерживая улыбку, слушает рассуждения изо всех сил желающей казаться взрослой ФJклы: "Знамо, жизнь трудная, но я мамке завсегда первая помощница. Малые на мне и прясть уже научилась. А ты, бабушка, такие глупости говоришь..." И она не обманывала. В свои семь лет ФJкла стала нянькой. Сначала для младших братьев и сестJр, затем для детей Прокофия и Василия, старших своих братьев, а после племянников пошли внуки. Семьи в те времена были большие и жили все под одной крышей. Так повелось издревле: сын приводил в дом жену, и уже будучи главой семейства, уважаемым на селе человеком, в то же самое время оставался послушным сыном. Невестки, снохи, сыновья, куча маленьких детишек, - но вот что удивительно: ссор, крика, обид не было. Чуть затлеет огонJк ссоры, как уже раздавался спокойный голос деда Ивана, главы этой большой патриархальной семьи: " Василий, ПJтр! Что это ваши жJны разгалделись? Али делать больше нечего? " - и этих слов было достаточно, чтобы в избе вновь воцарилась тишина, а с нею и мир. Одна из невесток деда Ивана, Вера, как приданное за собой принесла в новый для себя дом швейную машинку "Зингер". Машинка была замечательная: лJгкая в управлении, надJжная, и ФJкла, крепко подружившаяся с Верой, упросила ту научить еJ работать на этом механическом чуде. Все удивилась, как быстро ФJкла овладевала швейными премудростями. И вскоре село Новоюрьево получило такую мастерицу, которой не было и в райцентре. " Не оставил Господь, - утирала украдкой слJзы мать. - Будет у Феклушки кусок хлеба, когда мы с отцом умрJм". А хозяин сам подошJл к Вере:

- Дочка, уважь старика. Меня не будет, и разбредутся мои сыновья по разным избам. Позволь мне войти в долю...

- В какую долю?

- Пусть половина машинки останется за ФJклой. Ты же видишь, как она к ней пристрастилась. Уважь старика, возьми деньги.

- Да пусть работает на здоровье, у меня до машинки руки не доходят.

- И всJ же, Вера, кто знает, как твой Прокофий с Василием и Петром жить будут. Хочу умереть спокойным за Феклушу.

Старик оказался прав. После его смерти надумали братья делиться. А на дворе был голодный тридцать второй год. Им бы друг за друга держаться, а они решили, что порознь будет легче. ФJкла осталась с братом Василием и его женой Анной. Купили себе дома на стороне ПJтр и Прокофий, и ушли из-под родительского крова. Окончательно порвать отношения братьям помешала ФJкла. ЕJ любили все, да и поди объясни детям, что они больше не будут слушать добрые фJклинские сказки. Особенно переживал разлуку сын Веры ВасилJк. У него с тJткой были особые отношения. Пятнадцать лет разницы, а дружба - водой не разольJшь. Мальчик долго ходил за матерью и, хныча, повторял одно: "Мам, почему тJтка больше с нами не живJт? Мам..."

И однажды, когда все были на работе, мальчуган убежал в старый дедушкин дом. Двери в ту пору в деревне на засов не закрывали, и каково же было удивление ФJклы, когда входная дверь заскрипела, и на пороге появился Васенька. Копна соломенных волос явно говорила о том, что по пути сюда еJ владелец не миновал ни зарослей репейника, ни кустов крапивы.

- Тетка, пошли к нам, - без предисловий начал он. - Мне без тебя плохо.

- Мне без тебя тоже, ну как же я пойду? Ты же ещJ маленький и меня не донесJшь. Мы потихоньку, ты же по дому передвигаешься... А надо сказать, что ФJкла действительно научилась перемещаться по дому. Делала она это так: опускаясь на левое, здоровое плечо, ФJкла при помощи правой руки подтягивала тело вперJд. Поскольку телосложения она была крепкого, а неподвижный образ жизни привJл к излишнему весу, такие пластунские упражнения отнимали у ФJклы немало сил, а потому пользовалась она ими только в крайних случаях. До дома Веры и Прокофия - больше километра. Живут они на выгоне, почитай в чистом поле, значит, помощи ждать не от кого. А у Васька глаза полны слJз, он теребит еJ за руку... ФJкла вздохнула: пошли!

И они пошли, вернее, шJл мальчик. Он подталкивал тJтку, стараясь изо всех сил. Она даже взмолилась: "Племяш, если ты будешь столько сил на меня тратить, мы точно никогда не придJм. Лучше иди рядом".

Часа через четыре показался одиноко стоящий в поле дом Веры и Прокофия. На счастье, пришJл домой их старший сын, семнадцатилетний Иван. В окошко он увидел ползущую ФJклу и тащившего узелок с еJ вещами брата. "Вот видишь, а говорила помочь некому", - радостно говорил малыш, едва поспевая за Иваном, несущим на спине ФJклу.

Прибежавшей вечером Анне ФJкла спокойно сказала: "Мне хорошо было у тебя, Анюта. Но годик хочу здесь пожить. А появится кто, не сомневайся, нянчить приду". И слово своJ сдержала. Да и Васенька к тому времени подрос, и маленькую Таню, младшую дочку Анны, они нянчили вдвоJм. Девочка принесла много радости в дом. Лицом она была в мать, характером, весJлым и добрым, в ФJклу. По крайней мере, Анна часто смеялась: "Вторая ФJкла растJт. ВсJ ей нипочJм. Даже когда ушибJтся,